Охота на мух. Вновь распятый

Встречались Нине Александровне, правда, и другие люди, те, со слезами на глазах, пылая краской от отвращения к самому себе, робко протягивали листочки, в которых были написаны слова отречения, продиктованные им другими, заинтересованными людьми. Но в данном случае Нина Александровна столкнулась с явным предательством, холодным и расчетливым. И уж от Никиты, соученика ее сына, комсомольского вожака, которого она всегда хотела видеть в друзьях Илюши, втайне переживая, что между ними нет даже простого понимания, Нина Александровна не ожидала такого предательства.

Никита вышел из редакции, пряча квитанцию, с чувством, какое бывает лишь у человека, избежавшего смертельной опасности… Волнение еще не покинуло, не исчез еще полностью страх, но появилась надежда на то, что удастся выпутаться из цепких лап, заграбаставших его родителей.

«Сарвар был совсем маленьким, когда арестовали его родителей, и то с ним, кроме Илюши, никто не разговаривает, не общается, избегают, это только наш „христосик“ необрезанный не боится общаться с сыном врага народа, если не дружить, то поддерживать товарищеские отношения. Он и с Никитой будет с удовольствием дружить, подаст руку помощи, только пусть он катится со своей помощью ко всем чертям. Не нужна мне жидовская помощь. Погубили Россию, а теперь со своей благотворительностью лезут»…

В школе пока никто ничего не знал. Ни ученики, ни педагоги. Такие вещи не скроешь. Стоит им только лишь узнать, сразу начнут шарахаться, как от зачумленного. Сейчас вот все здороваются, все ему рады, а как узнают, сразу все поменяется, как по мановению волшебной палочки: испуганные взгляды и пустота вокруг. Непонятно только, каким образом столь быстро выработался кодекс поведения. Люди какие-то стали странные, с переключателями, что ли? Щелкнул тумблером, и человек улыбается, еще щелчок, он тут же кричит: «Смерть шпионам!» Механические создания, мозги всем заменили на набор шестеренок, приводов, насосов. «Кто за?» «Все! Единогласно!» И щурились добрые глаза, справедливая улыбка озаряла рябое, с тщательно загримированными оспинами, лицо, по-домашнему дымилась трубка, а узловатые в пальцах руки неслышно аплодировали самому себе, благословляя гром оваций и истерические крики кликуш, с горящими глазами отбивающими себе ладони.

Первый же урок поставил все на свои места. По расписанию была история. Но когда Никита увидел Амину-ханум, математичку, вошедшую с журналом в класс, он даже улыбнулся от внутреннего восторга: «Точный ход. Я им всю игру разрушу. Ишь, заводит себя!»

Амина-ханум умела, как никто другой, распалять себя, свой гнев. Только что, как будто бы, она говорила на отвлеченную тему, сравнивая «Веселых ребят» с «Волгой-Волгой», а уже через секунду, безо всякого перехода, она, пылая праведным гневом, обрушивалась на собеседника, обвиняя его в правом уклонизме или в том, что он твердо стоит на платформе троцкистско-бухаринского блока, чем вызывала инфаркты, иногда и со смертельным исходом.

— Амина-ханум! Вы ошиблись! — радостно защебетала староста класса, отличница Агабекова. — Сейчас у вас урок в параллельном классе. А у нас — история!

Но Амина-ханум величественным жестом заставила ее замолчать.

— Пора бы тебе уяснить, Агабекова, что я никогда не ошибаюсь! — торжественным и звенящим голосом, что служило верным признаком высшей точки кипения праведного гнева, отчеканила Амина-ханум. — Садитесь!

Бульканье кипящего металла в голосе парторга школы не предвещало ничего хорошего. Самый невинный начинал испытывать саднящий душу страх. Шум в классе сразу стих, все мигом расселись по местам, стараясь ненароком не стукнуть крышкой парты.

Амина-ханум с обидой посмотрела на Никиту. Она считала его своим выучеником. И вот, он так подвел ее. Она искренно переживала свою ошибку. «Кадры решают все!» А она чуть было не порекомендовала своего протеже в горком комсомола. Хорошо еще, что выручила эта малолетняя проститутка Шахла. С кем она спала, Амина-ханум сразу догадалась. «Высоко, очень высоко сумела поднять ноги!» И завидовала.

— Черняков, ты ничего не хочешь сказать классу? — торжественно начала она.

— Что я должен сказать? — Никита старался быть спокойным, хотя предательская дрожь медленно и неотвратимо стала подниматься по ногам.

— Ну, для начала, где твои родители? — сурово произнесла Амина-ханум.

У Никиты перехватило горло, словно комок застрял, слова не мог выговорить. Все сделал, как надо, рассчитал, казалось, все, и все было просто. Только этого спазма он не предусмотрел.

— Что ты молчишь, как пень? — взвинчивала себя Амина-ханум. — Встань, когда с тобой говорят.

Никита с большим трудом выполз из-за парты. Ноги дрожали, хотелось дико пить, в горле першило, словно пыли наглотался, предательский холод полз медленно и неотвратимо по рукам, начиная от кончиков пальцев.

Класс тихо загудел. Агабекова, втайне симпатизировавшая Никите, наивно воскликнула, доказывая Игорю, сидевшему перед ней: «Может, они в Испании погибли?» Издевательский хохоток Игоря, прозвучавший ей в ответ, словно подхлестнул Никиту, привел его сразу в «норму».

— Родители сегодня ночью арестованы органами безопасности, — тихо начал он, но по мере того, как говорил, голос его креп и становился все звонче и уверенней, — но я еще вчера написал заявление в газету «Рабочий», что отказываюсь от родителей, так как их образ мыслей и поведение не соответствует моему и даже враждебен.

Мгновенно в классе установилась мертвая тишина. Амина-ханум тоже застыла в растерянности, не зная, как ей прореагировать на непредусмотренный тайной инструкцией и предварительной беседой с директором школы поворот событий.

Первым пришел в себя Игорь. Коротко хохотнув, он громко одобрил:

— Сагол, секретарь! Вот это — финт ушами. Опередил события. Уважаю за прозорливость, баш уста! Мастер, э! Всегда верил в тебя.

Но никто не поддержал Игоря. Никита затылком и всеми другими частями головы чувствовал молчаливое осуждение класса. Нечто вроде ужаса воцарилось на лицах учеников.

Сарвар, не любивший Никиту за вечную брезгливость по отношению к себе, поначалу, после слов уже Амины-ханум, почувствовал к нему сострадание: «Третий в классе, хлебнет теперь он лиха!» Но, после слов Никиты, Сарвар почувствовал такое омерзение, такое нежелание жить, что испугался.

— Да-а! — растерянно протянула Амина-ханум. — Это меняет дело. Надо посоветоваться. Но, как ты сам понимаешь, комсомольским вожаком тебе уже не быть.

— Комсомольское собрание решит! — заупрямился было Никита.

— Я прослежу за этим! — пообещала Амина-ханум. — Партия заинтересована в своей смене. Кадры решают все!

— Хорошо! — поспешно согласился Никита. — Я потребую переизбрания и сниму сам свою кандидатуру.

— Так будет лучше! — успокоилась Амина-ханум.

— Для кого? — спросил Игорь, но ему никто не ответил.

Амина-ханум не торопилась уходить.

— Приятной неожиданностью, — радостно-торжественный тон свидетельствовал уже о перемене «декораций»: трагедия окончилась, начался дивертисмент, — для нашей школы явился героический поступок ученика вашего класса Сарвара Мамедова. Он сегодня утром помог нашим доблестным работникам НКВД обезвредить опасного врага нашей чудесной многонациональной родины, шпиона и диверсанта. Враг стрелял в нашего замечательного мальчика, гордость школы. От руководства НКВД ему объявлена благодарность.

— Час от часу не легче! — завистливо протянул Игорь. — Не класс, а паноптикум знаменитых личностей. Где твоя боевая рана, о, великий соученик? Не сидишь ли ты на ней?

— Он не стрелял в меня! — тихо поправил Амину-ханум Сарвар. — Он в себя выстрелил.

Амину-ханум такой пустяк не остановил.

— Он целился в тебя, мог выстрелить, но, когда убедился, что комсомольцев не запугать, только тогда, может быть, и застрелился.

— В тупике, рядом с тобой? — быстро спросил Сарвара Игорь.

— Да! — сухо ответил Сарвар.

— Арутяна брали! — самодовольно поделился новостью Игорь. — Утром шофер рассказывал в кухне матери. Но благодарность просто так не дают. Значит, ты помог его задержать.