Ужасные невинные

И ни на один фильм я больше не взгляну.

– Я должен кое-что передать вам. Небольшую вещицу.

– Похожую на эту? – Азиат вытаскивает из нагрудного кармана рубахи флешку и кладет ее на прилавок.

– Очень похожую.

Я все еще озабочен своим безупречным English, откуда я могу знать его? Все дело в Максе Ларине? – но он был мертв, когда мы встретились к ним лицом к лицу. Мертв – а потому нем. Все дело в Анне? – уж не ее ли волосы нашептали мне стальные конструкции паст и перфект? Или все дело в фотографии на пробковой доске за спиной азиата?

Ты взял чужое имя, а значит, – принял в себя чужую жизнь, так что будь готов ко всему, безумный Макс. Я готов.

– Возьмите.

Флешка Биг Босса перекочевывает из моего рюкзака прямиком в руки азиата. Что делать дальше, я не знаю. Но, возможно, знает кто-то другой, возможно – сам крашеный азиат. Так фильмы не заканчиваются, так они только начинаются. Все сценарии пишутся в расчете на то, что плохие парни будут жить долго, будут жить вечно.

– Я и раньше выполнял… м-м… деликатные поручения…

Никакой реакции.

– У меня был приятель, – захожу я с другой стороны. – Тоже азиат. Один забавный японец по имени Хайяо…

Зубодробительную историю про дырокол, бегство из Японии и последующую натурализацию в массажном салоне я проговариваю в полной тишине, никаких трудностей с дыроколом (punch press и как синоним – bear) не возникает, массаж ступней (foot massage и как синоним – sole) тоже дается мне легко, но… История совсем не греет рыбу-прилипалу, настоящего подонка. Для заварников и фарфоровых чашек она бы сошла, а для члена Якудзы (Триады) – выглядит чересчур мелкотравчатой. Я понимаю это, лишь когда заканчиваю спич. Отрубленный мизинец – вот что мне грозит за подобные вольности. За несанкционированные анекдоты.

– Ладно. Не обращайте внимания…

Азиат останавливает меня одним движением: даже не руки – век. Тяжелых, как у Будды, припухших, как у старика-каллиграфа: заткнись и слушай, придурок.

– Паром Стокгольм – Киль, – говорит он. – Отправление сегодня вечером, в билете все указано.

– Билет на мое имя?

Япошка (или китаеза), очевидно, считает какие-либо объяснения ниже своего самурайского (конфуцианского) достоинства. Он просто выкладывает на прилавок стопку документов. Наличие среди них ветеринарного паспорта поражает меня в самое сердце. Не я один решил позаботиться о Муки, гы-гы, бу-га-га, нахх!..

– И что мне делать в Киле?

– Ячейка в камере хранения на железнодорожном вокзале.

На том месте, где секунду назад красовалась моя открытая улыбка и торчала морда Муки, образуется пустота: азиат снимает фотографию, переворачивает ее и что-то быстро пишет на обратной стороне.

– Вот ее номер. Там же – дальнейшие инструкции.

– А… Как вы узнали про кота? – я просто не могу не задать этот вопрос.

И снова он не снисходит до объяснений – проклятый япошка, зачумленный китаеза, корейский выкормыш, вьетнамское пугало. Хотя и постукивание пальцами по снимку тоже можно считать объяснением.

– Когда только меня успели щелкнуть?

– Вам виднее. Я получил фото в готовом виде и не имею отношения к его проявке.

– И что мне делать с этой фотографией потом?

– Что хотите. Можете съесть сами. Можете скормить коту. Но не раньше, чем запомните порядок цифр на обороте.

– Я уже запомнил.

Я не имею ни малейшего понятия о том, как разыскать паром, идущий в Киль. Хотя наверняка могу добраться до него на велосипеде, руководствуясь указаниями из брошюрки «Стокгольм, путеводитель по городу». Поездка на велосипеде окутана легким флером, поэтична, немного грустна и заставляет вспомнить о том, что существовали времена, когда о компьютерных эффектах никто и слыхом не слыхивал, а кинематограф был немым. В поездке на велосипеде есть масса преимуществ, но мне не хочется нарушать идиллическую картинку фронтона чайной лавки. Велосипед, прислоненный к стене, – самая важная ее деталь. Все останется именно таким, каким виделось мне на фотографии, уже тогда все было предопределено и если кому-то дано изменить пути звезд, орбиты планет, течение судьбы – пусть это буду не я.

У меня хватит дел и без этого.

– Как мне добраться до парома?

– Я отвезу вас.

…Неожиданное предложение. Почти непристойное предложение. Предложение на миллион долларов. Азиатов подсознательно тянет ко всему европейскому, отсюда – выбеленные волосы, отсюда – поджарый SAAB, за рулем которого он сейчас устраивается. Я занимаю место на пассажирском сиденье, корзинка с котом по-прежнему со мной. Профиль Муки вытянут так же, как морда священного быка Аписа, профиль азиата приплюснут, как и любой азиатский профиль. На контрасте оба профиля смотрятся весьма забавно, Чужой против Хищника, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Я с трудом подавляю улыбку и принимаюсь думать о том, что не мешало бы прикупить Муки ошейник, примерно такой же, какой был у Сонни-боя. Я знаю, что сделаю после этого -

напишу на ошейнике имя кота.

Я использую для надписи не слишком популярный шрифт Palatino Linotype, но как она будет выглядеть, надпись?

«Муки».

«Muki», – пожалуй, английский вариант – предпочтительнее. Тот, кому Муки достанется впоследствии…

Стоп.

Почему Муки должен кому-то достаться? Ведь теперь это мой кот. Мой – и все тут. И расставаться с ним я не собираюсь.

На лобовое стекло падает слегка пожелтевший лист (кадр, украденный жизнью у Ли Минг-Се).

На лобовое стекло падает первая капля дождя (кадр, украденный жизнью у Ким Ки-Дука).

Азиат может гордиться своими соотечественниками, в его силах продлить недолгое очарование замерших на стекле листа и капли, но вместо этого он включает дворники.

Кадр, украденный жизнью из десятков тысяч проходных фильмов, напрочь лишенных поэзии.

Следующее движение моего спутника тоже лишено поэзии: он вытаскивает из бардачка SAAB половинку фотографии.

– Отдадите это человеку, с которым встретитесь в Киле.

– На железнодорожном вокзале? У ячейки камеры хранения? – позволяю я себе маленькую вольность.

– Думаю, это случится позже.

– Когда?

– Когда вы получите инструкции. Способом, о котором я вам уже сказал.

Это лишено смысла. Все происходящее лишено смысла. Или, скажем, его не больше, чем в любом шпионском боевике. Главное – движение. В подобном контексте движение можно рассматривать как самоцель.

За кого они меня принимают?

Это – главный вопрос, и на него у меня нет ответа. Ведь сценария я не читал.

Половинка фотографии когда-то являлась частью единого целого, изображенное на ней нисколько меня не удивляет, и этот снимок я уже видел:

близкая перспектива улицы: беленые стены домов, синие двери, синие ставни, открытые террасы вторых этажей, каменные плиты мостовой тоже кажутся побеленными – все это напоминает Средиземноморье, но я не совсем уверен. В глубине кадра – там, где крылья улицы почти смыкаются, – силуэт человеческой фигуры.

Сейчас я держу в руках лишь часть улицы (правую) и часть силуэта.

Но думаю совсем не о них, а о предстоящем морском путешествии. Его предчувствие заставляет сладко сжиматься сердце. Я так и представляю соленые брызги на лице, удаляющийся берег, влажные поручни, крутые борта, крутые ступени, обшивку каюты, эй, стюард, постарайтесь найти мне место за маленьким столом, не слишком в стороне и в обществе приятных спутников. Пара-тройка приятных спутников обязательно отыщется, и, если они не будут такими отморозками, как Лягушонок, – ничего им не грозит. Но что-то подсказывает мне: отморозки существуют везде и всегда.

Да и хрен с ними, на них всегда можно накинуть петлю. Я ведь прав, Муки?..

…Сегодня я расстался с Муки.