Сочинитель убийств. Авторский сборник

Гай стоял у изножия постели, засунув кулаки в карманы халата. Напряжение все еще не отпустило его, а буря, казалось, целиком переместилась в его грудную клетку.

— Вырвался на три дня. Так ты по мне скучала?

Анна отодвинулась.

— Почему ты на меня так глядишь? Я только раз его видела, Гай.

— Зачем ты вообще его видела?

— Потому что… — Щеки у нее покрылись таким же румянцем, как пятно на плече, где Гай поцарапал кожу своей щетиной. До этого он ни разу не говорил с ней таким тоном. А то, что она собиралась дать разумный ответ, казалось, придает его гневу лишь новые основания, — потому что он просто зашел.

— Он все время «просто заходит». Все время звонит.

— Но в чем дело?

— Он тут спал! — взорвался Гай и сразу понял — по тому, как она слегка приподняла голову и взмахнула ресницами, — что Анне стало противно.

— Да. Прошлой ночью, — ответила она спокойно, но с вызовом. — Он заглянул в поздний час, и я предложила ему переночевать.

В Канаде ему приходила мысль, что Бруно способен приударить за Анной просто потому, что это его жена. Анна же, в свою очередь, может поощрить его ухаживания просто потому, что ей хочется знать то, чего он, Гай, ей не сказал. Бруно, конечно, не позволит себе далеко зайти, но сама мысль о том, как он касается ее руки, а она ему позволяет — и почему позволяет, — была для него хуже пытки.

— Он был здесь вчера вечером?

— Почему это тебя тревожит?

— Потому, что он опасен. Он наполовину псих.

— А я думаю, он тревожит тебя не по этой причине, — сказала Анна все также неторопливо и ровно. — Не знаю, Гай, с какой стати ты его защищаешь. Не знаю, почему ты не хочешь признать, что это он послал мне тогда письмо и из–за него в марте ты сам едва не сошел с ума.

Гай окаменел: вина делала его беззащитным. Защита Бруно, подумал он, вечно защита Бруно! Он был уверен, что Бруно не признался Анне в авторстве письма. Анна, как и Джерард, всего лишь составляла мозаику из известных ей фактов. Джерард бросил это занятие, Анна же никогда не бросит. Она работает с нематериальными фрагментами, но как раз они–то и слагаются в законченную картину. Но пока что картина еще не сложилась. Потребуется время, еще чуть–чуть времени, чтобы он еще чуть–чуть помучился! Устало, словно свинцом налитой, он повернулся к окну; в нем не осталось жизни даже на то, чтобы закрыть лицо или опустить голову. Его тянуло расспрашивать Анну о ее вчерашнем разговоре с Бруно. Каким–то непостижимым образом он безошибочно знал, о чем говорил каждый из них и что нового узнала Анна. Он вдруг понял, что агонии отсрочки положено длиться строго отмеренное время. Просто она затягивается сверх всяких разумных ожиданий, как порой затягивается существование безнадежно больного, только и всего.

— Расскажи мне, Гай, — тихо произнесла Анна голосом отнюдь не просительным, а прозвучавшим для него звоном колокола, отметившего конец определенного промежутка времени. — Расскажи, ладно?

— Я тебе расскажу, — пообещал он, не отводя глаз от окна, но, услышав свой голос, сказавший эти слова, он в них поверил и преисполнился такой легкости, что Анна конечно же не могла ее не почувствовать в повернутой к ней половинке его лица, во всем его существе, и его первой мыслью было — разделить это с ней, хотя какой–то миг он медлил оторвать взгляд от солнечного луча на подоконнике. Легкость, подумалось ему, легкость луча, изгоняющего тьму, и легкость души, изгоняющей тяжесть, легкость–невесомость. Он ей расскажет.

— Иди сюда, Гай. — Она встретила его объятием, он присел рядом, скользнул руками ей за спину, крепко прижал к себе.

— У нас будет ребеночек, — сказала она. — Давай будет счастливыми. Ты будешь счастливым, Гай?

Он поглядел на нее, и ему вдруг захотелось смеяться — от счастья, от неожиданности, от ее робкой застенчивости.

— Ребеночек! — прошептал он.

— Чем мы займемся, пока ты здесь?

— Когда, Анна?

— Не так уж и долго. Я думаю, в мае. Чем займемся завтра?

— Выйдем в море на боте — и точка. Если, понятно, не будет штормить. — И глупая заговорщическая нотка в его голосе теперь вызвала у него смех.

— Ох, Гай!

— Слезы?

— Как хорошо слышать твой смех!

44

Бруно позвонил утром в субботу, поздравил Гая с назначением в Комиссию по строительству плотины в Альберте и пригласил их с Анной вечером к себе на празднество. С ликованием в голосе Бруно отчаянно умолял Гая прийти.

— Говорю по своему личному телефону, Гай. Джерард вернулся в Айову. Приходи, хочу показать тебе мой новый дом. — И добавил: — Дай мне поговорить с Анной.

— Анны нет дома.

Гай знал, что расследование закончено. Полиция, как и Джерард, сообщила ему об этом и поблагодарила за содействие.

Гай вернулся в гостиную, где они с Бобом Тричером засиделись за поздним завтраком. Боб прилетел в Нью–Йорк за день до Гая, и Гай пригласил его на субботу и воскресенье. Они болтали об Альберте и о своих коллегах в Комиссии, о рельефе местности, о ловле форели и обо всем, что приходило в голову. Гай посмеялся над анекдотом, который Боб рассказал на франко–канадском диалекте. Стояло чистое солнечное ноябрьское утро; они собирались дождаться Анны, которая поехала за покупками, отправиться в машине на Лонг–Айленд и выйти в море под парусом. От того, что рядом был Боб, Гай радовался, как мальчишка на каникулах. Боб воплощал для него Канаду и работу над проектом, которая открыла в нем — и Гай это понимал — еще одну, и довольно обширную, внутреннюю сферу, куда Бруно не было доступа. А хранимая тайна о будущем младенце заставляла его любить всех без разбора, дарила ощущение волшебного превосходства.

Не успела Анна войти, как опять зазвонил телефон. Гай поднялся, но Анна его опередила. Ему смутно подумалось, что Бруно безошибочно выбирает время для своих звонков. А потом, не веря собственным ушам, он услышал, как разговор перешел на сегодняшнюю прогулку под парусом.

— В таком случае подъезжайте, — сказала Анна. — Ну ладно, если уж так настаиваете, захватите пива.

Боб озадаченно воззрился на Гая.

— В чем дело? — спросил он.

— Ни в чем, — ответил Гай и сел.

— Звонил Чарлз. Ты ведь не очень против, если он к нам присоединится, правда, Гай? — Анна деловито пересекла гостиную с полной сумкой овощей. — В четверг он мне признался, что рад был бы сходить с нами под парусом, и я, можно сказать, его пригласила.

— Ладно, — ответил Гай, не сводя с нее глаз. Этим утром она была в веселом, приподнятом настроении, когда с трудом верилось, чтобы она могла хоть кому–нибудь в чем–нибудь отказать, но Гай понимал, что в приглашении Бруно сыграло роль не одно только настроение. Ей хотелось еще раз взглянуть на них вместе. Лишний день не могла потерпеть, даже сегодня Гай почувствовал, как в нем растет обида, и быстро себя осадил: она не понимает, не может понять, да и вообще всю эту кашу ты заварил сам, собственными руками. Так что он проглотил обиду и не захотел даже думать об отвращении, которое у него вызовет Бруно. Он твердо решил весь день держать себя в руках.

— А не мешало бы тебе, старина, заняться своими нервишками, — посоветовал Боб и с удовольствием осушил чашечку кофе. — Хорошо хоть расстался со своей привычкой глушить себя кофе. Сколько ты тогда выпивал за день, чашек десять?

— Примерно. — Нет, он напрочь отказался от кофе, пытаясь вернуть сон, и теперь кофе вызывал у него отвращение.

В Манхэттене они прихватили Хелен Хейберн и выехали на Лонг–Айленд по мосту Трайборо. Предзимнее солнце ложилось на берег с морозной прозрачностью, скудно высвечивало белый пляж и нервно искрилось в зыбкой воде. «Индия» похожа на заякоренный айсберг, подумал Гай, вспомнив, как в свое время ее белизна воплощала самое сущность лета. Свернув на стоянку, Гай машинально нашел взглядом длинный ярко–синий автомобиль Бруно с открывающимся верхом. Гай вспомнил рассказ Бруно, как он катался на карусели на ярко–синей лошадке; поэтому он и купил машину такого цвета. Он заметил Бруно — тот стоял на пристани под навесом у служебного здания, не видно было только его головы. Длинное черное пальто, маленькие ботинки, руки в карманах, вся фигура выражала знакомое тревожное ожидание.