Сочинитель убийств. Авторский сборник

— Значит, вы отправились в Санта–Фе познакомились с Гаем? — чуть ли не заикаясь, спросила она из кухни.

— Угу, — ответил Бруно, снова утонув в огромном зеленом кресле.

Анна выронила кофейную ложечку, и та загремела по кафелю. Вот странно, подумала она, что говорить Чарли или о чем его спрашивать, похоже, не имеет значения. Его ничто не выведет из себя. Казалось бы, это должно облегчать разговор, а у нее наоборот — именно эта его способность смущает и отпугивает.

— Вам доводилось бывать в Меткафе? — услышала она вопрос, заданный ее собственным голосом.

— Нет, — ответил Бруно. — Нет, хотя и хотелось побывать. А вам?

Бруно прихлебывал кофе, стоя у каминной полки. Анна сидела на диване, закинув голову на спинку, так что изгиб ее шеи над крохотным гофрированным воротничком платья казался совсем невесомым. Для меня Анна как свет, вспомнились Бруно слова, как–то сказанные Гаем. Если б ему удалось задушить в придачу и Анну, вот тогда бы они с Гаем и вправду были вместе. Бруно одернул себя, рассмеялся и переступил с ноги на ногу.

— Вам смешно?

— Так, пришло на ум, — улыбнулся он. — Вспомнил любимые рассуждения Гая о том, что все двойственно. Понимаете? Положительное и отрицательное, бок о бок. У любого решения есть свои «за» и «против». — Он вдруг заметил, что тяжело дышит.

— Вы хотите сказать, во всем есть две стороны?

— Нет, нет, это слишком просто! (До чего тупы бывают порой женщины! — подумал он.) Люди, чувства, все–все! Двоится! В каждом человеке кроются две личности. И еще — где–то на свете обязательно существует твоя полная противоположность, и она поджидает в засаде.

Он с трепетным возбуждением пересказывал слова Гая, хотя, вспоминал он, тогда ему было неприятно их слышать, потому что Гай говорил и о том, что эти двое — смертельные враги, разумея себя и его.

Анна медленно выпрямилась, оторвав голову от спинки дивана. Очень, очень похоже на Гая, однако от него она никогда такого не слышала. Анна подумала об анонимке, которую получила прошлой весной. Должно быть, ее послал Чарлз. И Чарлза имел в виду Гай, когда говорил о засаде. Никто не вызывал у Гая такой резкой реакции, как Чарлз. Конечно же именно в Чарлзе ненависть и обожание постоянно меняются местами.

— И не то чтобы все было добром и злом, но так оно лучше всего проявляется в действии, — оживленно продолжал Бруно. — Кстати, не забыть бы рассказать Гаю, как я дал попрошайке тысячу долларов. Я всегда говорил — вот будут у меня свои деньги, отвалю нищему сразу тысячу. Что ж, отвалил — и вы думаете, он сказал мне «спасибо»? Я целых двадцать минут втолковывал ему, что деньги не фальшивые. Пришлось пойти с ним в банк и разменять сотенную! Тогда он повел себя так, словно у меня не все дома! — Бруно опустил глаза и покачал головой. Он–то рассчитывал, что будет потом о чем вспомнить, но вместо этого, когда в другой раз проходил мимо этого сукина сына, стоявшего с протянутой рукой все на том же углу, тот поглядел на него с самой настоящей обидой — где, мол, еще одна тысяча?! — Да, о чем бишь я…

— О добре и зле, — подсказала Анна. Он вызывал у нее отвращение. Теперь она прекрасно понимала чувства Гая, но еще не могла взять в толк, почему Гай его терпит.

— Ага. Значит, и то и другое проявляется в действиях. Взять, к примеру, убийц. Суды определяют им наказание, только лучше они от этого не становятся, говорит Гай. Каждый человек — сам себе и суд и наказание. Вообще для Гая каждый человек вбирает в себя почти все на свете, — рассмеялся Бруно.

Он так напился, что уже с трудом различал ее лицо, но ему хотелось выложить ей все, о чем они когда–либо с Гаем беседовали, все, кроме самой последней маленькой тайны, о которой нельзя рассказать.

— Бессовестные себя не казнят, не так ли? — спросила Анна.

Бруно поднял глаза к потолку.

— Верно. Одни слишком тупы, чтобы иметь совесть, другие слишком злы. Тупых обычно ловят. Но возьмите убийц жены Гая и моего отца. — Бруно попытался принять серьезный вид. — Оба они должны быть людьми довольно незаурядными, вам не кажется?

— Значит, у них есть совесть и будет жаль, если их поймают?

— Я не это хочу сказать. Конечно нет! Но не думайте, будто они не мучаются, хотя бы немного. На свой лад! — Он снова рассмеялся, потому что и вправду так надрался, что уже не соображал, куда его заносит. — Это не просто маньяки, как говорили про убийцу жены Гая. Лишнее вам свидетельство, что полиция плохо разбирается в настоящей криминологии. Такое убийство нужно было разработать. — Тут до него дошло, что этого–то убийства он никак не разрабатывал, но зато разработал убийство отца, что вполне подтверждает сказанное. — Да что это с вами?

— Ничего, — ответила Анна, трогая лоб ледяными пальцами.

Бруно смешал для нее хайбол, открыв бар, который Гай вмонтировал в боковую стену камина. Точно такой же бар Бруно хотелось иметь в собственном доме.

— Откуда у Гая в марте прошлого года появились на лице царапины?

— Какие царапины? — повернулся к ней Бруно. Гай говорил, что ей про царапины неизвестно.

— Не просто царапины — порезы. И синяк на голове.

— Я ничего такого не замечал.

— Он подрался с вами, правда?

Чарлз уставился на нее со странным розоватым блеском в глазах. К ней пришла уверенность. Она чувствовала, что Чарлз вот–вот набросится на нее, хотя стоит в другом конце комнаты, и ударит, но продолжала смотреть ему прямо в глаза. Если рассказать Джерарду, подумала она, то эта драка станет доказательством, что Чарлз знал об убийстве заранее. Тут, однако, улыбка Чарлза нерешительно вернулась на место.

— Нет, — рассмеялся он, усаживаясь. — А сам он что говорит, откуда царапины? Я–то в марте с ним вообще не встречался. Меня тогда не было в городе.

Он поднялся. У него внезапно повело в животе. Ее вопросы не имели к этому отношения, живот заболел сам по себе. А если его сейчас прихватит, как в тот раз? Или завтра с утра? Нельзя вырубаться, нельзя допускать чтобы Анна утром увидала то самое!

— Мне, пожалуй, пора собираться, — пробормотал он.

— Что случилось? Вам нехорошо? Вы побледнели.

Она ему не сочувствовала, это было понятно по тону. А кто из женщин хоть раз ему посочувствовал, кроме мамы?

— Огромное вам спасибо, Анна, за… за весь день.

Она подала ему пальто, он вывалился из дверей и, стиснув зубы, поплелся к машине, которую оставил далеко — у обочины на шоссе.

Когда через несколько часов приехал Гай, дом стоял погруженный во тьму. Он провел досмотр гостиной, обнаружил на плите перед камином раздавленный каблуком сигаретный окурок, на приставном столике — криво повернутую подставку для трубок, вмятину на маленькой диванной подушке. Короче, беспорядок особого рода, который не могли учинить ни Анна и Тедди, ни Крик, ни Хелен Хейберн. Этого он и боялся.

Он бегом поднялся в комнату для гостей. Бруно там не было, однако на ночном столике валялась свернутая в ободранный рулон газета, а рядом — по–домашнему выложенные десятицентовик и две монетки по центу. В окно — как тогда — слабо просачивался рассвет. Он повернулся к окну спиной, и перехваченное дыханье вырвалось подобно всхлипу. Ну с какой стати Анна так с ним поступила? Именно теперь, когда это особенно трудно вынести, когда одна половина его существа пребывает в Канаде, а другая — здесь, в тугой хватке у Бруно, у Бруно, от которого отстала полиция. Полиция и ему дала маленькую передышку! Но он уже за пределами. Сил терпеть остается совсем немного.

Он пошел в спальню, встал на колени у постели, разбудил Анну поцелуями — испуганными и лихорадочными, — почувствовал, как она заключила его в объятия. Он зарылся лицом в мягкий комок простыни у нее на груди. Казалось, вокруг него, вокруг их двоих ревет и неистовствует буря, и Анна — единственное сосредоточение покоя в самом ее центре, а ритм ее дыхания — единственный признак нормального пульса в нормальном мире. Он разделся с закрытыми глазами.

— Я по тебе скучала, — были первые слова Анны.