Оседлай волну

Странный это был момент — словно кто-то нажал «стоп-кадр». Айк напрасно ждал какого-то движения. Майло, Хаунд, Мишель, зрители — все застыли на месте, будто чего-то ждали. А потом Майло снял очки, повертел их в руках и бросил на землю с видимым неудовольствием. Затем он сказал кому-то, стоявшему у него за спиной: «Нет-нет, это не входило в программу». Айк увидел, что Майло обращается к седовласому — тот находился на самом краю площадки, и мрак почти полностью скрывал его.

Майло посмотрел на дом и в том направлении, откуда донесся грохот, сменившийся приглушенным потрескиванием. Айк заметил у него в руках тонкую палочку, похожую на кнутовище. Он ударил ею по ноге, а потом странно замахал палочкой на деревья, словно собираясь с ее помощью совершить некое превращение. В этом было что-то комичное, почти гротескное — коренастое, мощное тело, яркая рубашка, маленькая палочка. Но уже в следующее мгновение все стало ясно.

Шедшее из лесу сухое потрескивание имело прямое отношение к тому, что случилось с Майло. Всего секунду назад он стоял на площадке со вскинутой рукой и вдруг упал навзничь, прямо на землю. На груди у него, там, где рубашка намокла от крови и прилипла к мясу, обозначились черные дыры. Раздался не то хрип, не то свист, словно дыры эти втягивали в себя воздух и испускали темный дым. Но момент, когда среди всеобщего молчания слышался странный звук, длился очень недолго. Страх, истинный и леденящий душу страх захлестнул собравшихся. Ночь наполнилась движением, криком, паникой и смертью. И если эти задрапированные в балахоны фигуры собрались здесь ради какого-нибудь сатанинского ритуала, вроде призвания дьявола, то некоторым из них помрачившихся рассудком, в диких дебрях их извращенного сознания могло показаться, что пришествие наконец состоялось. Были, возможно, среди них и такие, кто решил, что полуобнаженный великан, надвигающийся на них из лесу, с торсом, покрытым сетью затейливых темных символов, и поднятыми руками, извергающими пламя, — сам Люцифер.

Все смешалось. Люди срывали с голов капюшоны и дико озирались в поисках пути для бегства. Некоторые бросились бежать, не разбирая дороги, и исчезли за холмом. Крики потонули в стрекоте автоматной очереди. Айк потом вспоминал, что самое трудное было заставить себя двигаться, встать на четвереньки и ползти к тому месту, где лежала, закрыв лицо руками, Мишель, а потом тянуть ее за собой. На это ушли все силы. Ни на что другое его просто не хватило. В памяти остались лишь искаженные лица, озаренные вспышками света или застывшие в смертельном ужасе, и Престон — голый по пояс, в темных штанах и армейском берете. Грудь его опоясывали провода, словно он подключил себя к электрической сети, под мышкой — темный ящичек. Беспалая рука Престона давила на рычажок (придумка Айка!), вставленный в ушко спускового крючка изрыгающего пламя автомата. Смуглокожий приятель седовласого, стоя возле каменного возвышения, целился из пистолета в направлении леса. Он держал пистолет обеими руками, и выстрел прозвучал забавным щелчком, словно стреляли игрушечными пульками. У его ног, совсем рядом с каменным возвышением, валялся лысый, который принес на площадку Мишель. Айк даже подумал, что ему придется через него перелезать. Лысина исчезла: у несчастного вообще напрочь отсутствовала верхняя часть черепа. Он распластался на спине, причем ноги его подогнулись самым немыслимым образом. Балахон распахнулся, и теперь Айк ясно видел, что блестело у него на поясе. Это был длинный кинжал с украшенной замысловатой резьбой рукояткой; лезвие его и сейчас мерцало в лунном свете.

Последний, кого Айк заметил до того, как начал спускаться с холма, был Хаунд Адамс. Он стоял спиной к Айку и к океану. Хаунд смотрел в ту сторону, откуда неслась автоматная очередь. Ноги у него были расставлены, руки уперты в бока. Айк вспомнил тот день, когда Хаунд стоял лицом к лицу с байкерами, — день, когда он спас ему жизнь. Больше Айк его никогда не видел. Только Борзой да тот смуглый с пистолетом не потеряли присутствия духа. Потом Айк часто думал о том, как же все закончилось, — сошлись ли Хаунд Адамс и Престон Марш лицом к лицу на вершине холма? Настал ли для них момент истины, долгий, как вечность, когда слышно было лишь, как шуршат далеко внизу невидимые волны — последнее отзвуки несостоявшейся мечты. «Как ты поступаешь с тем, что сгнило?» — как-то спросил его Престон. Айк тогда не сумел ответить. Ответил Престон, и ответ его звучал снова и снова, пока наконец завершающий взрыв не потряс холм. Сверху посыпались земля и камни, и пришлось остановиться, вжаться в землю, переждать. А потом они с Мишель снова ползли вниз, к пляжу. Ноги были как ватные, воздух обжигал горло. Временами, когда ноги запутывались в высокой траве, вязли и скользили в грязи, Айку казалось, что все это сон или какая-то дикая наркотическая галлюцинация и в конце концов он очнется.

Глава сорок вторая

Когда они спустились к пляжу, Мишель начала приходить в себя, но не могла идти самостоятельно. Айк говорил с ней, тормошил, заставлял двигаться, делал все, чтобы только она не заснула. Наконец они разделись. Мишель сняла с себя испачканные кровью белые лоскутья, и они выкупались в холодной воде. Высоко над ними до сих пор полыхало оранжевое зарево, но ни криков, ни музыки не было слышно. Было очень тихо, лишь шуршали набегающие волны, а потом, словно из другого мира, раздался нарастающий вой сирены.

Идя к городу по железнодорожным путям, они не говорили о том, что случилось. Обсуждали какие-то мелочи — сколько потребуется денег на проезд, долго ли еще идти. Мишель потеряла туфли, и Айк отдал ей свои. Она до сих пор нетвердо держалась на ногах, и ей было трудно идти по шпалам. Один раз она остановилась, и ее вырвало.

Айк потерял счет времени. Иногда казалось, что они идут уже всю ночь, иногда, что только начали свой путь. Он то принимался считать шпалы, то сбивался со счета. Похоже, грубым деревянным брускам, о которые он отбил себе все ноги, не будет конца. Но постепенно смутное зарево на горизонте все же превратилось в огни города.

На автобусной станции они зашли в туалет и, насколько возможно, привели себя в порядок. Тем не менее они являли собой странное зрелище: Айк в испачканных грязью брюках, изодранной рубашке (он оторвал и второй рукав, посчитав, что так будет лучше, чем с одним) и Мишель в черном балахоне, который он подобрал для нее на холме. Люди останавливались и глазели на них. На мгновение Айком овладела паника — что если их вообще не пустят в автобус? В Хантингтоне они могли бы сойти за панков, а здесь он даже не знал, что о них подумают, но старался вести себя с контролером как можно вежливее, хотя толстая мексиканка едва на него взглянула.

Они доехали до Лос-Анджелеса, потом пересели на автобус до Хантингтона. Айк подумал, что в городе на них меньше будут обращать внимание. Когда в Лос-Анджелесе они садились в автобус, ему показалось, что это тот самый, на котором он уехал из пустыни. Странное дело — ведь он даже не помнил его номер, — но это чувство у него сохранилось и после. Девушка спала, Айк так и не смог заснуть. Он притянул к себе Мишель, положил ее голову себе на грудь и все думал об автобусе и еще о том, что они будут делать, когда приедут в Хантингтон.

Автобус мирно катил по пустынной дороге. За окном пробегала ночь. Ноги Айка и поясница ощущали вибрацию мотора, но она не усыпляла его. Он будто был в странном, меняющем очертания месте, где нет сна, но есть сны наяву. Айк сидел с открытыми глазами, и перед ним вставала пустыня и припорошенные пылью загорелые худенькие ноги. Из своего сна он смотрел на сидящих вокруг людей и думал, что бы они делали, если бы их жизнь, как его, была вереницей неурядиц. Возможно, у каждого из них в душе есть свои мрачные тайны. Он переводил взгляд с одного спящего лица на другое. Отвисшие челюсти, сомкнутые веки… Вот старик в серой спецовке сидит себе у окна и курит. Что они знают об этом мире? Известно ли им, что дети человеческие до сих пор режут животных, пьют их кровь и устраивают ритуальные жертвоприношения? А если известно, думают ли они об этом? Или, может быть, эти лица — просто искусные маски, и под каждой — ухмыляющийся череп, скалящий окровавленные зубы? Айк тряхнул головой. Он слишком устал, и не ему решать, о чем думают эти люди. Он взглянул на спокойное, умиротворенное лицо Мишель. Сколько же она видела. Но что сохранит ее память? На станции она сказала лишь, что Майло очень разозлился, когда увидел его татуировку, и злобно кричал, что это некстати и все испортит. А потом ей сделали укол, и последнее, что она помнит, — Майло в бешенстве бросает Хаунду бобину с пленкой и тот куда-то уходит. Айк долго размышлял над этим рассказом. Скорее всего, именно татуировка уберегла его от того, чтобы оказаться на камне вместе с Мишель. Он снова взглянул на спящую девушку и вспомнил о том, сколько ей пришлось пережить. Но ее лицо было спокойным, таким же, как лица всех спящих и как его собственное, глядевшее на него из темного окна. Ему показалось, что его лицо висит на невидимых ниточках и с ночного неба смотрит на него, смотрящего на самого себя.