Неукротимый враг

— И выйти замуж за вас?

— И выйти замуж за меня. Так что от смерти Марка я ничего не выгадывал.

— Зато Рут — да.

— И она тоже — нет. Он оставил ей лишь минимум, ниже которого нельзя по закону. Марк изменил из-за меня завещание незадолго перед своей гибелью и оставил почти все свое состояние Стивену. Во всяком случае, у Рут, так же как и у меня, было стопроцентное алиби, поэтому ваши обвинения в наш с нею адрес я отвергаю.

Однако в гневе Марбурга не было подлинно сильного чувства. Как и его страсть, этот гнев принадлежал к той части его личности, которую он продал за деньги. За моей реакцией он наблюдал внимательно, подобно адвокату, нанятому им для самого себя.

— Расскажите мне об этом алиби. Просто любопытства ради.

— Я не обязан, но расскажу. Охотно. Когда Марк был убит, Рут и я ужинали с друзьями в Монтесито. Был званый дружеский вечер, более двадцати приглашенных.

— Почему же полиция не поверила в ваше алиби?

— Они поверили, когда выехали на место с проверкой. Но это было лишь на следующий день. Им хотелось, чтобы преступником оказался я, ход их мыслей мне был ясен. Обвинять Рут непосредственно они боялись, но рассчитывали выйти на нее через меня.

— На чьей стороне был Стивен?

— К тому времени он уже несколько лет находился за границей. Когда убили отца, он был в Лондоне, изучал экономику. В то время я даже не был с ним знаком. Но он очень любил отца, и смерть Марка явилась для него тяжелым ударом. У него был нервный срыв, он буквально рыдал во время телефонного разговора. За все время, что я его знаю, это было, пожалуй, последним проявлением живого человеческого чувства с его стороны.

— Когда это было?

— Рут позвонила ему сразу же после того, как Луп сообщил ей по телефону об убийстве, когда мы еще сидели у ее друзей в Монтесито. По правде говоря, разговор с Лондоном для нее заказывал я и слышал его весь — она сняла трубку в другой комнате. Эта весть буквально подкосила его. Если откровенно, мне было его очень жаль.

— А как он отнесся к вам?

— Думаю, в то время он даже не подозревал о моем существовании. А после этого я почти на год уехал. Эта идея пришла в голову Рут, и идея, надо сказать, неплохая.

— Почему? Потому что Рут зависит от Стивена в финансовом отношении?

— Возможно, это сыграло свою роль. Но дело в том, что она очень любит его. Ей хотелось устроить свою жизнь так, чтобы иметь при себе нас обоих, и она сделала это. — Марбург говорил о своей жене так, словно она являлась некоей природной силой или демиургом, всесильным божеством. — Она дала мне... ну, что-то вроде именной стипендии в Сан-Мигель де Альенде. Буквально через несколько минут после того, как Стивен прилетел из Лондона, я улетал в Мехико. Рут не хотела, чтобы мы встречались в аэропорту, но я мельком увидел Стивена, когда он вышел из самолета. В то время он далеко не так тщательно соблюдал условности. Носил бороду и усы, отпускал длинные волосы. К тому времени, когда я наконец познакомился с ним, он уже успел закостенеть: деньги старят человека.

— И сколько времени вы отсутствовали?

— Почти год, как я сказал. Фактически, за этот год я и сформировался как художник. До этого у меня вообще не было приличного образования, я не рисовал с модели, не имел возможности общаться с настоящими живописцами. В Мексике я полюбил свет и цвета. И научился передавать их на полотне. — Сейчас со мною говорила та часть Марбурга, которая принадлежала ему самому. — Из любителя я стал художником-профессионалом. И эту возможность мне предоставила Рут.

— А чем вы занимались до того, как стали художником?

— Я был чертежником геологического отдела. Работал в одной нефтяной компании. Скучное было занятие.

— "Корпус Кристи Нефть и Газ"?

— Да, верно. Я работал у Марка Хэккета. Там и познакомился с Рут. — Он помолчал и в отчаянии опустил голову. — Значит, вы подозреваете меня и проводили расследование?

Вместо ответа я задал ему еще один вопрос:

— Как вы ладите со Стивеном?

— Прекрасно. Идем каждый своим путем.

— Позавчера вы сказали, что было бы здорово, если бы он вообще не вернулся. И добавили, что тогда его коллекция картин перешла бы к вам.

— Это шутка. Вы что, черного юмора не понимаете?

Я ничего не ответил, и он посмотрел мне прямо в глаза:

— Надеюсь, вы не считаете, что я имею хоть малейшее отношение к тому, что приключилось со Стивеном?

Я так и не стал отвечать ему. Весь остаток пути до Вудлэнд-Хиллз он дулся на меня.

Глава 26

Зайдя в дешевый ресторанчик на бульваре Вентура, я заказал не вполне обычное для завтрака блюдо — бифштекс. Затем я взял со стоянки свою машину и поехал вверх по склону, туда, где жили Себастьяны.

Была суббота, поэтому даже в такую рань на лужайках для игры в гольф тут и там уже собрались игроки. Не доезжая до дома Себастьянов, я обратил внимание на почтовый ящик у соседнего дома с фамилией «Генслер». И постучал в дверь.

Мне открыл светловолосый мужчина лет сорока. Его взгляд, встревоженный и чего-то опасающийся, еще сильнее оттенялся голубыми навыкате глазами и почти полным отсутствием бровей.

Я сказал, кто я, и спросил, могу ли видеть Хэйди.

— Дочери нет дома.

— Когда она вернется?

— Точно не скажу. Я отправил ее в город к родственникам.

— Вам не следовало этого делать, мистер Генслер. Люди из отдела по работе с трудными подростками наверняка захотят побеседовать с нею.

— Не понимаю, зачем.

— Она — свидетель.

Лицо и даже шея у него побагровели.

— Никакой она не свидетель. Хэйди — порядочная чистая девочка. С дочерью Себастьянов она знакома только потому, что мы случайно живем на одной улице.

— Быть свидетелем — не позорно, — сказал я. — Или даже знать, что кто-то попал в беду.

Вместо ответа Генслер резко захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я проехал вверх, к дому Себастьянов, полагая, что Хэйди, должно быть, сказала отцу что-то такое, что перепугало его.

Перед домом стоял «лендровер» доктора Джеффри. Когда Бернис Себастьян впустила меня, по ее лицу я понял, что случилось еще какое-то несчастье. Ее лицо осунулось настолько, что скулы, и без того обтянутые кожей, обозначились еще резче, а запавшие глаза метались, словно два тусклых огонька, мерцающие в темноте.

— Что стряслось?

— Сэнди покушалась на самоубийство. Спрятала одно лезвие отца в своей собаке.

— В собаке?

— В своем плюшевом спаниеле. Бритву, наверное, взяла, когда была в ванной. Пыталась вскрыть вены на запястье. Хорошо, что я стояла и слушала за дверью. Услышала, как она вскрикнула, и успела остановить ее, пока она не разрезала себе руку слишком глубоко.

— Она сказала, почему сделала это?

— Сказала, что не имеет права жить, что она — ужасный человек.

— Это на самом деле так?

— Нет.

— Вы объяснили ей это?

— Нет, я не знала, что надо говорить.

— Когда это случилось?

— Только что. Доктор еще у нее. Извините, пожалуйста.

Дочь была ее, но дело вел я. Пройдя за нею до двери комнаты Сэнди, я заглянул внутрь. Девушка сидела на краю кровати с забинтованным левым запястьем. На пижаме были видны пятна крови. За прошедшую ночь внешность ее как-то особенно изменилась. Глаза приобрели более темный оттенок. У рта появилась жесткая складка. Сейчас она была не слишком красивой.

Отец сидел на кровати, неестественно держа ее за руку. Рядом стоял доктор Джеффри и говорил, обращаясь к ним обоим, что Сэнди нужно положить в больницу.

— Рекомендую психиатрическую клинику в Уэствуде.

— Это не безумно дорого? — спросил Себастьян.

— Не дороже, чем в других больницах. Хорошее психиатрическое лечение всегда недешево.

Весь сникнув, Себастьян покачал головой.

— Не знаю, как буду расплачиваться за это. Я сделал все, что мог, чтобы занять денег для внесения залога.

Сэнди тяжело подняла веки. Покусывая губы, она сказала: