Миланцы убивают по субботам (сборник)

– Да, это кассета от «Минокса».

– Ты ее видела?

– У одного моего сокурсника был «Минокс».

– А может, тебе еще кто-нибудь ее показывал?

– Не помню. Возможно, какой-нибудь фотограф.

– А, к примеру, твоя подруга Альберта не показывала тебе такую кассету?

– Нет.

– Ты уверена?

– Да.

– Но она же тебе наверняка говорила, что ей тоже предлагали вот так сниматься.

Чтобы ложь была убедительной – лги сразу, не задумываясь.

– Нет.

– Припомни получше. Вы были такие близкие подруги, всем делились, наверно, даже обсуждали, сколько зарабатываете на панели... так неужто она тебе не призналась, что позировала в фотоателье или собирается? Странно.

– Мы дружили, но виделись редко, иногда могли даже месяц не встречаться или два. – Ей становилось холодно, но только от того, что кондиционер усиленно работал.

Человек какое-то время молчал, опустив голову, разглядывал ее ноги, пересчитывал на них пальцы, как будто надеялся, что количество пальцев у нее на ногах поможет ему разрешить его сомнения. Затем, не поднимая головы, произнес:

– Ты не говоришь всей правды. Ты наверняка что-то знаешь. А может быть, и очень даже многое.

– Я знаю одно – что попала в лапы к негодяям, только не могу понять, чего вы от меня хотите. Дайте мне одеться и уйти отсюда, деньги можете оставить себе, только выпустите. – Разыграно почти с блеском.

– Луиджи, – сказал он, – принеси вату и спирт... а еще перекись.

– Я не уверен, что у меня есть перекись.

– Не важно – это для того, чтоб не залить все здесь кровью. – Он вытащил очки и надел их. Наконец-то он сможет рассмотреть ее как следует. – Если скажешь мне всю правду, я тебе ничего не сделаю. – Затем достал из кармана нож, простой старый перочинный нож – такими теперь даже школьники в начальных классах не пользуются.

– Да вы ненормальный, чего вы от меня хотите?! Только попробуйте до меня дотронуться – увидите, что я сделаю! – Пожалуй, она действительно не так уже плоха в амплуа инженю.

– Меня не интересует, что ты сделаешь, но лучше скажи правду, и тогда ничего делать не придется.

Вернулся извращенец с пузырьками в руках.

– И перекись нашлась.

Близорукий взял пузырьки и поставил их на пол у ног.

– У тебя еще есть время сказать все, что знаешь.

Она не обучалась драматическому искусству, но постаралась сыграть как можно естественнее – завопила во всю глотку. Вопль – естественная реакция женщины, которая не понимает, чего от нее хотят, и испытывает ужас. На самом деле она все понимала и не испытывала никакого ужаса. Единственное, что она испытывала, – это глубочайшее презрение и никогда бы не унизилась до того, чтобы бояться этой гадины.

Итак, она завопила, но тут же почувствовала, что рот полон ваты, а мутант силой пригвоздил ее к стулу.

– Повторяю: у тебя еще есть время сказать правду. – Близорукий уселся к ней на колени, чтобы помешать ей вскочить. (Она вдруг осознала, что стоит за этим близоруким взглядом: он садист в самом прямом смысле слова). – Я бы мог оглушить тебя, а потом вскрыть тебе вены, – вот полиция бы позабавилась! Но подумай сама: если то тут, то там они будут находить женщин с перерезанными венами, что из этого получится?

Голос у него стал тягучий и томный, но ей не было страшно, только противно.

– Ты мне нужна живая, пока можешь говорить. В последний раз предупреждаю: если признаешься, я тебя отпущу.

Она передернула плечами и взглядом сказала, что он сумасшедший и что ей не в чем признаваться.

– Сначала сделаю надрез на лбу... Я человек не злой и надрежу высоко, чтобы потом могла скрыть шрам под волосами. – Он протер ей лоб спиртом, как опытная медицинская сестра. – Я не собираюсь делать тебе больно, просто изуродую, если не заговоришь.

Она действительно почти не почувствовала боли, и кровь не потекла по лицу, потому что он сразу приложил к порезу тампон с перекисью, а извращенец отпустил ее голову, которую зажал в железных тисках, когда тот резал.

– Если у тебя есть что сказать – кивни, и я вытащу вату, но если ты собираешься повторить мне, что ничего не знаешь, – лучше не трать силы, иначе я рассержусь.

Наверно, этот звук был всего лишь слуховой галлюцинацией, которую она приняла за надежду, но инстинктивно повернула голову к двери, потому что ей почудился звонок.

– Что, звонят? – спросил садист.

– Нет, – ответил извращенец. – Это она, наверное, ждет кого-то, вот ей и показалось.

Он задумался, держа нож очень близко от ее лица, и она сумела прочесть на рукоятке название известной марки ликера – значит, рекламное изделие. А ее мучитель тем временем подумал, что у педерастов, конечно, развита интуиция, но так же верно, что они склонны к истерии.

– Если б она кого-то ждала, то он бы уже пришел, успокойся. Эта сука знает о прошлогодней пленке, может, она даже у нее, и в конце концов все нам скажет. – Он протер ей спиртом левую щеку. – Сейчас я тебе так разукрашу щечку, что ни одна пластическая операция не исправит. Ну что, будешь говорить? – Он подождал, сверля ее взглядом, потом сделал надрез и прищурился за стеклами очков, как прилежный ученик, любующийся красиво написанным предложением в тетрадке. – Вообще-то нам от того, что ты знаешь, ни жарко ни холодно, передай это своим друзьям, если они у тебя есть. Но я из принципа заставлю тебя сказать правду: скажи все – и на этом остановимся. – Он приложил тампон к порезанной щеке, но это не помогло: струйки крови побежали по шее, по груди, до самого живота. – Так будешь говорить или продолжим?

4

Сначала они увидели, как подъехало такси; и невооруженным глазом он разглядел свою Ливию перед высящимся в гордом одиночестве храмом жилищного строительства и все же поднес к глазам бинокль, чтобы посмотреть ей в лицо; ему очень понравилось темно-красное полотняное платье: надо признать, она одевается с большим вкусом, с такой продуманной простотой, что иногда это раздражает. Потом бетонное божество поглотило Ливию, а такси с яростью развернулось по направлению к городу, скованному послеобеденной дремотой. Было два с минутами: ее пунктуальность тоже раздражает.

Их обсерватория находилась под навесом, а навес был прикреплен к крыше низенького полуразвалившегося строения – такие часто рисуют в книжках для малышей; развалюху обступали деревья с мелкими светлыми листочками, составляющие идеальный барьер, потому что извне за ними ничего нельзя было разглядеть, а изнутри – все. Внутри развалюхи спал, положив голову на стол, здоровый деревенский парень. Они дали ему пять тысяч, и это отбило у него всякую охоту интересоваться развитием событий. Тропинка длиной примерно в сто метров вела к дороге; в этом направлении они и развернули «Джульетту», а сами, облокотившись на багажник, заняли наблюдательный пост под сенью деревьев, слегка продуваемой благословенным ветерком.

– Вошла? – спросил Давид.

– Да. – Он протянул ему бинокль.

Но смотреть теперь уже было не на что, перед глазами дыбилась только серо-голубая громада посреди зеленого моря полей, а на заднем плане в летнем мареве сверкал Милан. Отсюда можно сделать неплохой рекламный снимок, надо бы предложить это владельцам «Улисса».

Проехал грузовик, за ним мотороллер – и дальше тишина.

– Кажется, он направляется к дому, – заметил Давид.

– Кто?

Но он и сам уже увидел: на дороге показался «Мерседес-230», притормозил перед небоскребом, въехал на площадку раскаленного бетона и аккуратненько припарковался между белыми разграничительными полосами.

Давид продолжал смотреть в бинокль.

– Я уже видел «мерседес» такого же цвета, наверняка тот самый: в Милане не так много «двухсоттридцатых», и вряд ли есть две одинаковой окраски.

– Где вы его видели?

Из «мерседеса» вышел молодой человек довольно мощного сложения; похоже, никуда не торопится.

В голосе Давида послышалось беспокойство.

– В прошлом году, в тот день... с Альбертой.