Высокое окно

— Это признание — вздор. Вы заставили его это сделать по какой-то личной причине.

Он поднялся, подошел к двери и позвал:

— Тони!

Потом снова сел. В комнату вошел короткий плотный итальянец. Он смерил меня взглядом и уселся на стул у стены.

— Тони, этта мистер Марлоу. Посмотри, возьми карточка.

Тони подошел, взял карточку и вернулся на место.

— Ты смотреть на этот человек очень хорошо, Тони. Не забыть его, да?

— Можете положиться на меня, мистер Палермо, — сказал Тони.

— Был друг для вам, да? Хороший друг, да?

— Да.

— Этта плохо. Да. Этта плохо. Я говорить вам что-то. Друг этта друг. Но вы не говорить никому больше. Не проклятой полиции, да?

— Да.

— Этта обещание, мистер Марлоу. Этта что-то, чего нельзя забыть. Вы не забыть?

— Не забуду.

— Этот Тони, он не забыть вас. Ясно?

— Я даю вам слово. Все, что вы мне скажете, останется между нами.

— Прекрасно, о'кей. Я из большая семья. Много сестры и братья. Один брат очень плохой. Почти такой же плохой, как Тони.

Тони ухмыльнулся.

— О'кей, этот брат жить очень тихо. В доме напротив. О'кей, дом полон полиция. Совсем нехорошо. Задавать слишком много вопросов. Совсем нехорошо для этот плохой брат. Вам ясно?

— Да. Ясно.

— О'кей. Этот Хенч нехорош, но бедняга, пьяница, работы нет. Не платить за квартиру, но я имею много денег. Так я говорить: «Слушай, Хенч, ты делать признание. Ты больной человек. Две-три неделя больной. Пойдешь в суд. Я дать адвокат для тебя. Ты говорить: „Какое, к черту, признание? Я был совсем пьяный“ — проклятых полицейских обманем. Суд тебя освобождать, и я о тебе заботиться. О'кей?» Хенч говорит: «О'кей» — и делать признание. Этта все.

— А через пару недель плохой брат будет далеко отсюда, след совсем остынет, и полицейские, скорей всего, напишут, что убийство Филлипса осталось нераскрытым, так?

— Si, — он снова улыбнулся. Ослепительная теплая улыбка, завораживающая, как поцелуй смерти.

— Это поможет Хенчу, мистер Палермо, — сказал я. — Но это совсем не поможет мне в поисках убийцы друга.

Он покачал головой и снова посмотрел на часы. Я встал. И Тони тоже. Он не собирался предпринимать ничего такого, но стоять всегда удобней: для быстрой реакции.

— Ребятки, — сказал я, — с вами так хлопотно, потому что вы делаете тайну из ничего. Вы должны произносить пароль, прежде чем откусить кусок хлеба. Если я пойду в управление и перескажу все, что вы мне здесь поведали, мне рассмеются в лицо. И я рассмеюсь вместе с ними.

— Тони не много смеется, — сказал Палермо.

— На свете полно людей, которые не много смеются, мистер Палермо. Вы должны это знать. Вы многих из них отправили туда, где они находятся и сейчас.

— Это мой дело. — Он выразительно пожал плечами.

— Я сдержу свое обещание, — сказал я. — Но в случае, если вы засомневаетесь в этом, не пытайтесь разбираться со мной. Потому что в своем районе я человек достаточно известный, и если вместо этого кое-кто разберется с Тони — это будет как раз по части вашего заведения. Невыгодно.

Палермо рассмеялся.

— Этта хорошо. Тони. Один похороны — по части нашего заведения, а?

Он поднялся с места и протянул мне руку, красивую, сильную, теплую руку.

25

В вестибюле Белфонт-Билдинг в едва освещенном лифте на деревянном стуле неподвижно сидел все тот же реликт с водянистыми глазами, являя собой свою собственную интерпретацию образа пасынка судьбы.

Я зашел в лифт и сказал: «Шестой».

Лифт затрясся и тяжело пополз вверх. Он остановился на шестом, я вышел, а старик высунулся из лифта, сплюнув в урну и сказал ничего не выражающим голосом:

— Что сегодня?

Я стремительно развернулся всем телом, как манекен на вращающейся платформе, и тупо уставился на него.

— На вас сегодня серый костюм, — сказал он.

— Серый, — сказал я. — Да.

— Хорошо смотрится. Синий, что был на вас вчера, мне тоже понравился.

— Продолжайте, — сказал я, — выкладывайте все.

— Вы поднялись на восьмой. Дважды. Во второй раз поздно вечером. Обратно вы спустились с шестого. Вскоре после этого примчались ребята в голубом.

— Кто-нибудь из них сейчас наверху?

Он помотал головой.

— Я ничего не сказал им.

— Почему?

— Почему не сказал? А пошли они к черту. Вы разговаривали со мной вежливо. Чертовски мало людей так ведет себя. Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к этому убийству.

— Вы ошибаетесь, — сказал я. — Глубоко ошибаетесь.

Я вытащил визитку и дал ему. Он выудил из кармана очки в металлической оправе, водрузил на нос и, держа карточку на расстоянии фута от глаз, углубился в чтение. Шевеля губами он медленно прочитал ее, посмотрел на меня поверх очков и вернул мне визитку со словами:

— Пусть она останется у вас. Я могу уронить ее по рассеянности. Должно быть, жизнь у вас очень интересная?

— И да, и нет. Как вас зовут?

— Грэнди. Зовите меня просто Поп. Кто его убил?

— Не знаю. Вы не замечали, кто-нибудь поднимался или спускался на днях — кто-нибудь, кто не вписывается в это окружение, или просто незнакомый вам человек?

— Я мало что замечаю, — сказал он. — Просто мне случилось заметить вас.

— Высокая блондинка или высокий стройный мужчина лет тридцати пяти с бачками?

— Нет.

— А подняться и спуститься можно только вашим лифтом?

Он покивал древней головой.

— Если только не пользоваться пожарной лестницей. Она выходит в переулок, дверь всегда заперта на засов. Но за лифтом есть лестница на второй этаж. А оттуда можно пройти к пожарной лестнице.

Я кивнул.

— Мистер Грэнди, не пригодятся ли вам пять долларов — не как подкуп, ни в коем случае, но как знак искреннего уважения от искреннего друга?

— Сынок, да я могу просадить пять долларов так, что у Эйба Линкольна с усов пот потечет струями.

Я дал ему банкноту. Перед тем как отдать, я посмотрел на нее. Все в порядке. Линкольн на пяти.

Он тщательно свернул банкноту и засунул глубоко в карман.

— Это очень любезно с вашей стороны. Надеюсь, вы не думаете, что я напрашивался на это?

Я отрицательно покачал головой и пошел по коридору, снова читая надписи на дверях: «Д-р Е. Дж. Бласкович, хиромант-практик»; «Далтон и Рис, машинописные работы»; «Л. Придвью, бухгалтер». Четыре двери без табличек. Компания по пересылке семян почтой. Еще две двери без табличек. Х. Р. Тиджер, зубное протезирование. Расположена в той же части коридора, что и офис Морнингстара, двумя этажами ниже. Но планировка помещений была иной. Дверь у Тиджера была одностворчатая, и расстояние до следующей двери было значительно больше.

Ручка не поворачивалась. Я постучал. Ответа не было. Я постучал сильнее — тот же результат. Я вернулся к лифту. Он все еще стоял на месте. Поп Грэнди смотрел на меня так, как если бы видел впервые.

— Знаете что-нибудь о Х. Р. Тиджере? — спросил я.

Он задумался.

— Плотный, пожилой, неряшливо одетый, ногти грязные — как у меня. Пожалуй, сегодня я его не видел.

— Как считаете, комендант пустит меня в его офис?

— Прелюбопытный тип, этот комендант. Я бы не советовал к нему обращаться.

Старик медленно повернул голову и посмотрел вверх на стену лифта. Над его головой болтался ключ на большом металлическом кольце. Отмычка. Поп Грэнди медленно вернул голову в нормальное положение, встал со стула и сказал:

— А теперь я, пожалуй, схожу в сортир.

И он пошел. Когда дверь за ним закрылась, я снял ключ со стенки лифта и вернулся к офису Х. Р. Тиджера. Отпер дверь и вошел.

Я очутился в маленькой темной прихожей, на обстановку которой ушли, вероятно, все доходы хозяина. Там было два кресла, курительный столик из магазина уцененных товаров, приобретенный в сельской лавке торшер, покрытый пятнами деревянный стол с несколькими старыми журналами на нем. За моей спиной щелкнул замок, и прихожая погрузилась во мрак, лишь сквозь матовое рифленое стекло в двери чуть проникал свет. Я подошел к торшеру, дернул за цепочку выключателя и прошел к внутренней двери. На ней значилось: «Х. Р. Тиджер. Посторонним вход воспрещен». Она была не заперта.