В Москве полночь

— Так, так, — нахмурился Федосеев. — Значит, не врут про командарма. А я, знаешь ли, сначала не верил.

— Разрешите? — донеслось от порога.

Ладный моложавый полковник коротко отдал честь.

— Командир дивизии полковник Лопатин!

— Проходи, Лопатин, — покивал Федосеев и, спохватившись, посмотрел на хозяина.

— Да, Константин Иванович, присоединяйтесь, — пригласил премьер. — Сейчас ужинать будем. Заодно обсудим наши проблемы. Вот генерал Федосеев из Минобороны жаждет войти в курс дела. А это господин Седлецкий. Кажется, полковник. Не знаю, правда, по какому ведомству он служит теперь.

— Подполковник, — поправил Седлецкий. — А служу по прежнему ведомству, налаживаю сотрудничество в войсках…

Лопатин присел на диванчик и покосился на Федосеева.

— В курс дела… Извините, товарищ генерал-лейтенант, но я полагал — вы уже в курсе.

— В общих чертах, Лопатин, в общих чертах… Ситуация у тебя, знаю, сложная. Впрочем, как и во всей Отдельной армии.

— Нет! — бесцеремонно перебил его полковник. — Ситуация здесь не сложная, а совсем хреновая. Вы хоть немного представляете там, в Москве, что здесь происходит?

— А вот этого не надо, Лопатин! — поморщился Федосеев. — Не надо нас дураками выставлять! Все представляем… Просто я один, а таких как ты, умных, у меня много. И не только я решаю. Ты что-то сказал?

В дверь заглянул майор Алиев и пропустил двух солдат с подносами. Чай, холодное вареное мясо, черствые лепешки и пучки привявшего зеленого лука. Так сервировали гостевой стол у главы правительства. Несколько минут прошло в молчании. Федосеев ел неуверенно, с плохо скрытой брезгливостью, отщипывая от мяса небольшие куски и исподтишка их разглядывая. Зато Лопатин не скрывал аппетита. Заметив взгляд Седлецкого, полковник смутился:

— На концентратах сидим. Солдаты второй месяц овес варят. Местные ничего не продают — самим жрать нечего.

— А Ткачев о чем думает? — спросил Федосеев. — Не боится, что у него солдаты скоро заржут — с овса-то?

— Его солдаты не заржут, — сказал в сторону Лопатин.

— Ну-ну, — поощрил Федосеев. — Рассказывай. И не бойся — в общих чертах мне многое известно о художествах командарма.

— Раз известно, — сказал Лопатин, демонстративно уткнувшись в чашку с чаем, — так и принимайте меры…

— Примем, — пообещал генерал. — Одного не пойму: как можно доходить с голоду в вашей республике? Совсем, что ли, народ не работает?

— Противник угоняет скот, — вздохнул премьер-министр. — Связь с сельскими районами нарушена. Город, по существу, находится в блокаде.

— Да, — хмыкнул Федосеев, — столицу автономной республики блокируют войска другой братской республики… Скажи такое кто-нибудь лет пять назад — в дурдом загремел бы.

— А я вот, товарищ генерал-лейтенант, — поднял дерзкие синие глаза Лопатин, — точно уже до дурдома дохожу. Не могу понять: зачем нас тут держат?

— Просто смешно, — буркнул Федосеев, — смешно слышать от тебя такие рассуждения. Как штатская парламентская балаболка, честное слово! Вот пусть тебе профессор объяснит…

— Ваша дивизия, Константин Иванович, — скучно сказал Седлецкий, — должна служить гарантом стабильности в регионе…

— Во-во, — покивал Федосеев. — В самую точку.

— Стабильности? — Лопатин вытер руки несвежим носовым платком. — Какой гарант? Меньше половины списочного состава на сегодняшний момент!

— Куда люди делись? — удивился генерал. — Таких потерь теперь у тебя, Лопатин, быть не должно — в конфликт не вступал.

— Плохо мои рапорты читали, — опять сдерзил Лопатин. — Отбыли те, кто призывался не в России. Пополнения не дали. Начали русские дезертировать — отделениями снимаются. Ушли все прапорщики и хозобслуга — они из местных нанимались. Технику прихватили! Оружейные склады растащили! Осталось боекомплекта на час хорошей стрельбы. По распоряжению командующего армии половину бронепарка я передал в другие части. Если бы не поддержка здешнего правительства… Давно бы разули и раздели. Вот такой гарант стабильности! Хоть голыми руками бери…

— Дивизия, действительно, небоеспособна, — сказал премьер. — Гарантировать стабильность в регионе не в состоянии. Как пугало на огороде — машет рукавами, а птицам не страшно.

— Моя задача, — сказал Федосеев, — как раз и заключается в том, чтобы подготовить предложения для российской делегации на переговорах о статусе Отдельной армии. Есть идеи?

— Идея одна, — нахмурился премьер. — Ни дивизия, ни армия уже не могут гарантировать мир в горах. Здесь горы, Роман Ильич, горы! Впрочем, вы ведь в Афгане не были, не представляете, как выбивать из укрепленного горного района хорошо вооруженных людей, которым нечего терять. А вот господин Седлецкий в Афгане работал… Подскажите генералу!

— Это не входит в мою компетенцию, — сказал Седлецкий. — Как эксперт, я обязан представить доклад о моральном состоянии дивизии.

— Вот именно, — сказал Федосеев. — Каждый должен заниматься своим делом. А если за все хвататься, бардак получится.

— Вижу, Роман Ильич, вы не очень изменились, — вздохнул премьер. — И ваша позиция…

— Какая позиция, Карим, дорогой! — подосадовал генерал. — У меня ее и нет, позиции-то… Поговорю завтра с воинами, на месте разберусь, тогда и будем думать о позиции.

— Это не мы тут заложники, — тихо сказал в пространство Лопатин. — Это они в Москве… Сами у себя заложники.

— Лопатин, — скучно сказал Федосеев. — Погоны не жмут? А тебе еще до пенсии — как до Киева на карачках…

— До пенсии дожить надо, — поднялся полковник. — Извините, пойду перекурю…

— Я с вами, — встал и Седлецкий.

— Старая колода, — сердито сказал на крыльце Лопатин. — Какого дьявола его сюда прислали?

— Другого не нашлось, — пожал плечами Седлецкий.

— Не курите открыто, — сказал полковник. — Снайперы…

3

До Ташкента Акопов летел на военном грузовозе — вместе с вездеходами, ящиками и тюками. В крохотном пассажирском отсеке путешествовал в гордом одиночестве. Перед рейсом командир экипажа, мальчишка-капитан, сказал, косясь на остальных летунов:

— Слушай, прапор, только не кури, я тебя умиляю! Захочешь подымить — стукни в кабину. Мы остановимся. Выйдешь и покуришь. Лады?

— Хорошо, — довольно глупо заулыбался Акопов. — Только я не курю, товарищ капитан.

Летуны заржали… Акопов и вправду не курил, а вот от кофе придется отвыкать. На чай переходить. Но чего не вытерпишь ради дела. Даже издевательства этого пацана с капитанскими звездочками. Форма на Акопове была ношеной, обмятой, на размер больше. Выглядел он, конечно, чучелом гороховым. Потому и хохмили летчики. Да на здоровье! Вот прилетят в Ташкент — и исчезнет складская крыса, прапорщик-связист с латунными «мандавошками» в черных петлицах.

В самолете он ощутимо продрог, а когда вышел на горячий бетон военного аэродрома — пот прошиб. Такая жизнь: то в жар бросает, то в холод.

С аэродрома в город шла машина с армейским снабженцем. Акопов немного поунижался, и сжалился над ним майор, разрешил «коллеге» пристроиться на заднем сидении среди картонок и узлов. Опять, значит, повезли Акопова малоценным грузом. И выбросили у первой станции метро.

Вечерело. Спадала жара. Окна в вагонах были открыты, приятный сквознячок сушил кожу. Поневоле припомнилась мокрая и холодная Москва, по которой в конце апреля нельзя было гулять без свитера и плаща.

Но в Ташкенте в конце апреля было замечательно. На центральных улицах вовсю торговали мороженым и газводой, в скверах серебрились струи фонтанчиков, сверкали на розовых бутонах капли влаги, отражая огни первых фонарей. В шумной южной толпе темнолицый и чернобровый прапорщик в мешковатой форме выглядел земляком.

Поздним вечером он оказался на набережной древнего арыка Калькауз, в старом районе, полном зелени. В мешанине одноэтажных домов сориентировался по темной громаде ансамбля Хазрети Имама. На улице Хамзы уверенно подошел к железным воротам в высоком глинобитном заборе — дувале, нажал звонок.