Детектив США. Выпуск 9

— Я тоже так думаю, — сказала мисс Фромсетт. — И мне хотелось бы думать, что шантаж — одна из мелких низостей, до которых Крис Лейвери все же не опустился. Думаю, это все, что я могу сказать вам, мистер Марлоу. Мне пора в приемную.

Она собралась подняться.

— Это еще не все, — сказал я. — Мне нужно кое-что показать вам.

Я достал из кармана маленький надушенный клочок ткани, найденный под подушкой у Лейвери, наклонился вперед и уронил его на стол перед ней.

18

Она посмотрела на платок, посмотрела на меня, взяла карандаш с резиновой насадкой и потыкала этим концом маленький клочок ткани.

— Чем его обрабатывали? — спросила она. — Аэрозолем от мух?

— Я думал, это что-то вроде сандала.

— Это дешевая синтетика. Омерзительно — слишком мягкое для нее выражение. И почему вы хотели, чтобы я взглянула на этот носовой платок, мистер Марлоу?

Она опять откинулась назад и смотрела на меня бесстрастными холодными глазами.

— Я нашел его в доме Криса Лейвери, под подушкой его постели. На нем есть инициалы.

Не прикасаясь к платку, она развернула его с помощью обрезиненного кончика карандаша. Ее лицо напряглось, и угрюмая тень пробежала по нему.

— На нем вышиты две буквы, — сказала она холодным, злым голосом. — Оказывается, они совпадают с моими инициалами. Вас это заинтересовало?

— Точно, — сказал я. — Я думаю, Крис Лейвери знает с полдюжины женщин с такими же инициалами.

— Значит, вы все же собираетесь нахамить мне, — спокойно сказала она,

— Это ваш носовой платок — или не ваш?

Она заколебалась. Потянулась к столу, очень спокойно взяла вторую сигарету, закурила ее. Медленно потрясла спичкой, наблюдая, как ползет по ней язычок пламени.

— Да, это мой платок, — сказала она. — Наверно, я его там выронила. Это было давно. И уверяю вас, я не клала его под подушку его кровати. Этого вам достаточно?

Я ничего не ответил, и она добавила:

— По-видимому, он одолжил его женщине, которая…

— …которая любит духи такого рода, — закончил я. — Я пытаюсь создать душевный портрет этой женщины. И он плохо сочетается с Крисом Лейвери.

Она чуть скривила верхнюю губу. Это была длинная верхняя губа. Мне всегда нравились длинные верхние губы.

— По-моему, — сказала она, — вам бы следовало поработать немного над вашим душевным портретом Криса Лейвери. Любая утонченная черта, которую вы, может быть, подметили — не более, чем случайное совпадение, за которое он не несет ответственности.

— Нехорошо говорить такие вещи о покойнике, — сказал я.

Какое-то время она просто сидела и смотрела на меня, словно я ничего не сказал и она ждет, что я наконец-то произнесу что-нибудь. Затем медленная волна дрожи началась у ее горла и прокатилась по всему телу. Ее руки сжались, и сигарета между пальцев изогнулась крючком. Она посмотрела на нее и резким движением руки выбросила ее в пепельницу.

— Его застрелили у него дома, в душе, — сказал я. — И похоже, его застрелила женщина, которая провела у него ночь. Он как раз брился. Женщина оставила пистолет на лестнице, а этот платок — под подушкой.

Она шевельнулась в кресле. Теперь глаза ее были безукоризненно пусты. Лицо холодное, как резное изображение на камне.

— И вы ожидали, что в этой связи я смогу дать вам какую-то информацию? — горько спросила она.

— Послушайте, мисс Фромсетт, я тоже хотел бы выглядеть изящно, сдержанно и деликатно во всей этой ситуации. Я хотел бы хоть раз разыграть игру этого рода в ключе; который бы импонировал кому-нибудь вроде вас. Но никто не дает мне такой возможности — ни клиенты, ни полицейские, ни люди, против которых я веду игру. Как я ни стараюсь быть паинькой, я всякий раз заканчиваю игру с носом в дерьме и с рукой, тянущейся к чьей-то глотке.

Она кивнула, словно слушала меня лишь краем уха.

— Когда его застрелили? — спросила она, и опять легкая дрожь сотрясла ее.

— Полагаю, сегодня утром. Вскоре после того, как он встал. Я уже сказал, он только-только побрился и собирался принять душ.

— Скорее всего, — сказала она, — это произошло довольно поздно. А я здесь с половины девятого.

— А я и не думал, что это вы застрелили его.

— Ужасно мило с вашей стороны, — сказала она. — Но ведь это мой платок — не так ли? Хотя духи не мои. Но я не думаю, что полицейские так уж чувствительны к качеству духов — или к чему-либо еще.

— Совершенно верно — и на частных детективов это тоже распространяется, — сказал я. — Вам все это доставляет такое удовольствие?

— О Господи! — сказала она и с силой прижала ко рту тыльную сторону руки.

— В него стреляли пять или шесть раз, — сказал я. — И только два попадания. Он был загнан в угол душевой ниши. Думаю, сцена была довольно жуткая. Масса ненависти на одной стороне. Или очень холодный рассудок.

— Возненавидеть его было нетрудно, — глухо сказала она. — И убийственно легко полюбить. Женщины — даже порядочные женщины — так отвратительно ошибаются в мужчинах.

— Вы хотите сказать, что когда-то думали, что любите его, но сейчас так не думаете и что вы не убивали его.

— Да. — Теперь голос у нее был легкий и сухой, как духи, которыми она не хотела душиться на службе. — Я уверена, что это останется между нами, не так ли? — Она рассмеялась коротко и горько. — Мертвый, — сказала она. — Бедный, самовлюбленный, дешевый, дерзкий, красивый, вероломный парень. Мертвый, холодный, списанный. Нет, мистер Марлоу, это не я застрелила его.

Я ждал, давая ей возможность привыкнуть к случившемуся. Спустя какое-то время она спокойно спросила:

— Мистер Кингсли знает?

Я кивнул.

— И, конечно, полиция тоже.

— Еще нет. Во всяком случае, от меня — нет. Это я нашел его. Входная дверь была плохо закрыта. Я вошел. И нашел его.

Взяв карандаш, она снова ткнула им в платок:

— Мистер Кингсли знает про эту надушенную тряпку?

— Никто о ней не знает, кроме вас и меня — и того, кто его подложил.

— Очень любезно с вашей стороны, — сухо заметила она. — А еще любезнее думать то, что вы подумали.

— В вас есть эта черта возвышенной отчужденности и достоинства, которую я люблю, — но смотрите, не перегните палку. Как вы считаете, что я должен был подумать? Вот я извлекаю эту тряпицу из-под подушки, обнюхиваю, поднимаю вверх и говорю: «Ну-ну, инициалы мисс Фромсетт и все такое. Должно быть, мисс Фромсетт знала Лейвери и, может быть, даже очень интимно. Скажем так, просто в интересах истины: так интимно, как только может представить себе мой испорченный умишко. А это значит чрезвычайно, чертовски интимно. Но это же дешевый синтетический сандал, а мисс Фромсетт не станет пользоваться дешевыми духами. К тому же, это лежало под подушкой Лейвери, а мисс Фромсетт никогда не оставляет свои платочки под подушкой мужчины. Следовательно, это не имеет абсолютно ничего общего с мисс Фромсетт. Это всего лишь оптический обман».

— О, заткнитесь, ради Бога, — сказала она.

Я ухмыльнулся.

— За какого сорта девушку вы меня принимаете? — огрызнулась она.

— Увы, я появился слишком поздно, чтобы сказать вам об этом.

Она покраснела, но очень деликатно, и на этот раз порозовело все ее лицо.

— У вас есть какое-то представление, кто это сделал? — спросила она.

— Представления есть, но не более того. Боюсь, что полиция сочтет это нехитрым делом. В шкафу Лейвери висит кое-что из одежды миссис Кингсли. А когда они узнают всю историю — включая то, что произошло на Оленьем озере, — боюсь, они тут же схватятся за наручники. Сначала им нужно ее найти, но для них это не проблема.

— Кристэл Кингсли, — глухо сказала она. — Значит, и это его не миновало.

— Ну, совсем еще не обязательно, — заметил я. — За этим может скрываться совершенно иная мотивация, о которой мы даже понятия не имеем. Убийцей может оказаться кто-нибудь вроде доктора Элмора.

Она быстро подняла на меня глаза и покачала головой.