Километры саванов

Расследование убийства Марион, таким образом, топталось на месте. Не повезло и с важным свидетелем, на которого очень рассчитывали, с сутенером проститутки. Он ушел от фараонов. Вероятно, став жертвой разборки, был обнаружен убитым на пустыре, на месте давних укреплений у Шатийонских ворот.

Меня все это не удивило. Я был слишком толстокож.

Как и намечалось, в три часа ночи с минутами я встретился в Пийе в "Табачке Носильщиков". В компании других корректоров он поглощал луковый суп. Лет около шестидесяти, крепкий, он казалось, был создан для более изысканного общества. Я напомнил ему о себе, и, отпустив несколько невинных шуточек о моем нынешнем ремесле, он пригласил меня к своему столу.

– Жорж Морено! – ответил он на один из моих вопросов. – Или, если угодно Дени Северен, ибо под этим именем он жил в Барселоне.

В Испании, в гражданскую войну, я часто бывал у него во Французском доме. Хороший парень. Некоторые считали, что он слишком интеллигентен. Это не помешало ему пожертвовать жизнью. Как Эмиль Коттен, как многие другие, он сложил там голову.

– В том-то и дело, – сказал я, – вроде бы нет.

– Кто тебе это рассказал?

– Так говорят.

– Пусть. Пусть болтают. Я сам слышал в 1937 году, что франкисты его расстреляли. Даже вроде читал об этом в дружеской прессе.

– Разумеется, тела вы не видели?

– Знаешь, – мягко улыбнулся он, – тела не передавались через линию фронта, чтобы мы могли им устроить международные похороны...

– Конечно... И все же, если бы я мог увериться...

– Гонзалес, – подумав, произнес он, – вот кто способен просветить тебя лучше, чем я. Этот испашка сражался едва ли не в том же подразделении, что и Северен, Он тоже работает в типографии. Дам тебе его адрес, но без гарантии, что ты его там найдешь. Он выписывал небольшую газетку, которую я время от времени издаю, но потом перестал. Что поделаешь...

Он полистал записную книжку:

– Вот адрес, Я его записал.

Некогда Морено с блеском ускользал у всех между пальцев. И продолжал в том же духе, мертвый или живой. Как фант во время игры, он тайно переходил от одного к другому. Так могло продолжаться долго. В подавленном состоянии вернулся я в агентство переночевать.

Глава двенадцатая

Над Марселленом опускается занавес

На следующий день я посвятил большую часть утра поискам Гонсалеса. Адрес, полученный мною от Пийе, не стоил и ломаного гроша. Бродя из гостиницы в бистро, из бистро в ресторан, я наконец добрался до улицы Святого Духа, к дому, где, по последним сведениям, и обитал мой гидальго. Меня вдруг осенило. Отсюда рукой подать до Каирского пассажа. Если Морено еще жив и вернулся, чтобы отомстить Эстер, то мог получать приют у Гонсалеса... К этому следовало присмотреться. Испанца я застал дома. Или у него был выходной, или он работал по ночам. На мой звонок он приоткрыл дверь, ведущую прямо в комнату, довольно захламленную. У него был смуглый цвет лица, проницательные глаза за великолепными закрученными ресницами и посиневший от бритвы подбородок.

– Salud, товарищ Гонсалес, – сказал я.

– Просто Гонсалес, – поправил малый. – Что до товарищей, то я их...

– Хорошо. Мне безразлично. Я здесь не для теоретических споров. Меня прислал корректор Пийе. Мое имя Нестор Бурма.

– Что-то слышал о вас, – сдержанно и невозмутимо произнес он.

Ему не потребовалось много времени, чтобы вспомнить, что он слышал. Что значит известность! Он широко взмахнул рукой:

– Катитесь! Не переношу фараонов.

– Я тоже.

– Все равно убирайтесь...

– Ерунда!

Ногой я блокировал дверь:

– Послушай, Гонсалес, не валяй дурака. Дай мне войти и задать тебе один-два вопроса. Если я липовый полицейский, тебе бояться нечего, а если настоящий, то смогу причинить тебе кучу неприятностей, если ты меня не впустишь.

– Ладно. Входи, И задавай свои вопросы. За спрос денег не берут.

Вслед за ним я прошел в захламленную комнату. Стоя у небольшого, заваленного тетрадями, газетами, пепельницами и пресс-папье столика мы несколько секунд смотрели друг на друга, как две фаянсовые собаки на каминной доске. Гонсалес со смехом показал на мою трубку с бычьей головой:

– Ты не боишься казни?

Я пропустил его слова мимо ушей, убрал трубку и сказал:

– Жорж Морено. Звался также Дени Северен и Годи. В те времена мой кореш. Вступил в Колонну Дурути...

Я изложил все, что знал, о Морено.

– Он был и моим другом, – поддакнул испанец.

– Похоже, он умер.

– Возможно.

– По последним сведениям, это вроде бы и не так.

– Возможно.

– Ты смеешься надо мной?

– Я? Нисколько, Ты хотел задавать вопросы. И ты задаешь вопросы.

С самого начала он крутил в руках пресс-папье, здоровенный прямоугольный кусок свинца. Это стало меня раздражать. Все начинало меня раздражать. Все шло не так, как мне хотелось, и с меня было довольно.

– Оставь его, – сказал я.

– Что такое?

– Эту штуку.

– Еще что! – прошипел он.

Я протянул руку, чтобы схватить свинец. Слишком поздно. Он приподнял его так, что мне было не дотянуться. Я дал ему затрещину. Он ответил мне тем же. Я повторил. Он перевернул стол со всем его хламом мне на ноги. Отступив, я наклонил голову. Очень кстати. Тяжеленный кусок свинца просвистел в трех сантиметрах от моего уха и глухо ударился о стену. Я рванул вперед, одновременно извлекая пистолет, и его рукоятью ударил перевозбужденного противника по черепу. Он впал в полуобморочное состояние. Я воспользовался этим, чтобы бросить взгляд на его обстановку. Ничего. Во всяком случае, для меня. Среди раскиданных газет Морено не было. Не было Морено и в ящике стола. Я подобрал пресс-папье. Это было клише из массивного свинца, с острыми краями. Притупился лишь тот, что ударился о стену. Свистнутый по месту работы. Я не выпустил его из своей свободной руки.

Гонсалес приходил в себя. Он чихнул.

– Что ж, неплохая партия, – сказал он.

– Ты мог бы меня этим ухлопать, – заметил я, взвешивая на ладони тяжелый кусок свинца.

– Наверное, это не было бы большой потерей, но у меня была бы куча неприятностей. Не перестаю делать глупости. Извини меня, но от фараонов у меня темнеет в глазах. Ну и дурак я!

– Да ладно. Просто кровь анархиста кипит. Ладно. Что, если мы вернемся к Морено?

– Если хочешь. Отделаемся от него и больше не будем об этом говорить.

Снова мы говорили только о Морено. Если он жив, у него должны бы покраснеть уши. Но он был мертв. Чуточку придя в себя, Гонсалес категорически это утверждал. Я ему поверил. Если бы Морено, будучи жив, вернулся и нашел приют у Гонсалеса, как мне на мгновение показалось, тот не стал бы предаваться по отношению ко мне всем этим вольностям.

Я вернулся в агентство.

Погрузившись в свое кресло, я спрашивал себя, чего ради я ломаю голову. Эстер мне уже заплатила якобы для того, чтобы оберегать ее от Морено, и теперь Эстер была мертва. Затем я пообещал самому себе, что помешаю шантажистам открыть Рене Левибергу предательство Эстер, но теперь она была мертва. Разоблачение больше не причинило бы ей боли. Она все равно осталась бы мертва.

В память об Алисе я, может быть, и попробовал бы обнаружить ее убийцу или убийц. Скорее всего его одного. Душителя, у которого не доставало правого мизинца. Как у Морено. Или, может быть, душителя, у которого были целы все пальцы, но который хотел изобразить дело так, чтобы поверили...

Боже мой! Я же никогда не говорил Рене Левибергу, что Морено умер!

– Но зачем Левибергу потребовалось бы совершать это преступление? – воскликнула Элен, когда я поделился с нею своей догадкой. – Вы же мне сами, как дважды два четыре, доказали, что скандал ему невыгоден.

– Он сам мне признался, что не всегда в состоянии сдержать свои порывы. Что касается скандала... Посмотрите газеты. Он знал, что способен это выдержать.

– До той минуты, как его арестуют, если он виновен. Тот скандал ему будет трудно заглушить.