Сотрудник агентства «Континенталь» (Сборник)

Риз предложил меня: на него произвел впечатление мой успех в расследовании смерти Леггета. Коллинсон был против: из-за моей жестокости девушка, мол, и оказалась в таком состоянии. В конце концов Коллинсон уступил, поскольку я знал Габриэлу и ее биографию, не ударил лицом в грязь в предыдущем деле и тому подобное. В общем, мой профессионализм перетянул на весах мою жестокость.

Тогда Эндрюс позвонил Старику, предложил солидную компенсацию за то, что меня сорвут с нового дела, и я оказался в городе.

— Холдорны о вас предупреждены, — закончил Эндрюс. — Пусть думают что угодно. Я им просто сказал, что, пока психика Габриэлы не придет в норму, мы с доктором Ризом хотим поселить у них надежного человека, на случай непредвиденных обстоятельств — охранять не только ее, но и всех остальных. Мои инструкции вам не нужны. Будьте поосмотрительнее — вот и все.

— Мисс Леггет знает, что я туда перебираюсь?

— Нет, и, думаю, говорить ей не стоит. Приглядывайте за ней как можно неназойливее. В теперешнем состоянии она вряд ли вас заметит и станет протестовать. Ну, а если станет… в общем, поживем — увидим.

Эндрюс дал мне записку к Аронии Холдорн.

Через полтора часа я уже сидел напротив миссис Холдорн в приемной Храма и наблюдал, как она ее читает. Отложив записку в сторону, миссис Холдорн протянула мне белую нефритовую сигаретницу с длинными русскими папиросами. Я сказал, что предпочитаю «Фатиму», и она подтолкнула ко мне настольную зажигалку. Когда мы оба прикурили, она сказала:

— Постараюсь устроить вас поудобнее. Мы совсем не дикари и не фанатики. Я потому и говорю, что многих людей это удивляет. Конечно, тут Храм, но обычные бытовые удобства, счастье и покой не могут, по нашему мнению, осквернить его. Вы, конечно, не из числа наших приверженцев, но я надеюсь, мы вас обратим… и не надо пожимать плечами. Как бы там ни было, докучать вам никто не собирается. Хотите присутствовать на нашей службе — милости просим, не хотите — не надо. Уходить и приходить можете, когда заблагорассудится. И я уверена, вы проявите к нам такое же уважение, как мы к вам, и, если ничего не будет грозить вашей… пациентке, не станете вмешиваться, какой бы странной та или иная сторона нашей жизни вам ни показалась.

— Не сомневайтесь, — заверил я.

Она улыбнулась, словно благодаря меня, аккуратно загасила папиросу в пепельнице и встала:

— Я покажу вам вашу комнату.

О моем предыдущем визите мы не проронили ни слова.

С саквояжем и шляпой в руках я проследовал за ней к лифту, и мы поднялись на пятый этаж.

— Здесь комната мисс Леггет. — Арония Холдорн показала на дверь, в которую мы с Коллинсоном рвались две недели назад. — А это ваша. — И она открыла дверь прямо напротив.

Моя комната оказалась точно такой же, как у Габриэлы, разве что без гардеробной. Запора на дверях тоже не было.

— А куда поселили служанку? — спросил я.

— На верхнем этаже есть комнаты для прислуги. Доктор Риз сейчас, кажется, у мисс Леггет. Я скажу ему, что вы прибыли.

Я поблагодарил. Миссис Холдорн вышла и закрыла за собой дверь.

Через пятнадцать минут пришел Риз.

— Рад вас видеть, — сказал он, пожав мне руку. Говорил он сухо, отчетливо выговаривая слова, а иногда подчеркивал сказанное взмахом руки, в которой держал пенсне на черной ленте. На носу у него пенсне я пока ни разу не видел. — Надеюсь, ваши профессиональные таланты не понадобятся, но все же хорошо, что вы тут.

— А в чем дело? — спросил я мягко, стараясь вызвать его на откровенность.

Он пристально посмотрел на меня и постучал пенсне по ногтю большого пальца на левой руке.

— Все дела, насколько я знаю, только по моей части. В остальном, по-моему, порядок, — сказал он и на прощанье снова пожал мне руку. — Думаю вам придется поскучать.

— А вам — нет?

Он было направился к двери, но тут остановился, нахмурил брови и опять постучал пенсне по ногтю.

— Нет. — Он поколебался, словно решая, стоит ли продолжать разговор, решил, что не стоит, и пошел к выходу.

— Я имею полное право знать, что вы обо всем этом думаете, — сказал я.

Он снова пристально посмотрел на меня.

— А я не знаю, что я об этом думаю. — Пауза. — Просто я недоволен. — Он и правда выглядел недовольным. — Зайду вечером.

Он вышел и закрыл дверь. Но через несколько секунд она распахнулась снова.

— Мисс Леггет очень больна, — сказал он и ушел.

— Ну и весело мне тут придется, — проворчал я и, сев у окна, закурил.

Постучала служанка в черном платье с белым передником и спросила, что мне подать на второй завтрак. Это была крепенькая розовая толстушка лет двадцати пяти, со светлыми волосами; ее голубые глаза глядели на меня с любопытством и юморком. Когда она принесла еду, я вытащил из саквояжа бутылку виски, глотнул из нее и перекусил. Всю вторую половину дня я провел в комнате.

В начале пятого мне удалось перехватить Минни, когда она выходила из комнаты Габриэлы. Увидев меня в дверях, она сделала круглые глаза.

— Заходи, — пригласил я. — Разве доктор Риз ничего обо мне не сказал?

— Нет, сэр. Вы… вы… Вам что-нибудь нужно от мисс Габриэлы?

— Просто слежу, чтобы с ней ничего не случилось. И если ты станешь мне рассказывать, что она говорит и делает, что говорят и делают другие, будет лучше и для твоей хозяйки — не придется ее беспокоить.

— Да, конечно, — с готовностью откликнулась мулатка, но, насколько я мог судить по ее смуглому лицу, идея сотрудничества пришлась ей не по вкусу.

— Как она сегодня?

— Повеселее, сэр. Ей здесь нравится.

— Как провела день?

— Не знаю, сэр… Провела и провела… вроде бы спокойно.

Уйма информации!

— По мнению доктора Риза, — сказал я, — мисс Габриэле лучше не знать, что я здесь.

— Конечно, сэр, я ничего ей не скажу, — пообещала она, но в ее словах было больше вежливости, чем искренности.

К вечеру зашла Арония Холдорн и пригласила меня вниз обедать. Столовая была обшита панелями из ореха и обставлена ореховой мебелью. За стол, включая меня, сели десять человек.

Джозеф Холдорн, высокий и стройный, как греческая статуя, был в черной шелковой мантии. Седые, длинные, чистые волосы. Пышная, ровно постриженная, седая борода. Представляя нас друг другу, Арония назвала его просто Джозефом, без фамилии. Точно так же к нему обращались и другие гости. Показав в улыбке ровные белые зубы, он протянул мне руку, сильную, теплую. На румяном, пышущем здоровьем лице не было ни морщинки. Очень спокойное — особенно ясные коричневые глаза, — это лицо почему-то примиряло вас с окружающим миром. Такое же успокоительное действие оказывал его густой баритон.

— Мы рады видеть вас у себя, — сказал он.

Обычная вежливость, без всякого подтекста, но я тут же поверил, что по какой-то причине он действительно рад меня видеть, и понял, почему Габриэла Леггет просилась сюда. Я ответил, что тоже рад, и, пока произносил эти слова, был вполне искренен.

Кроме самого Джозефа, его жены и сына, за столом сидели: миссис Родман — долговязая болезненная дама с тонкой кожей, выцветшими глазами и тихим голосом; ушедший в себя молодой человек по имени Флеминг — смуглый, худой, с черными усиками; майор Джеффриз — хорошо одетый, изысканно вежливый толстяк, лысый и желтоватый; его жена, вполне приятная особа, несмотря на игривость, которая была бы ей к лицу лет тридцать назад; мисс Хиллен, нервная, энергичная дама с острым подбородком и резким голосом; и, наконец, совсем молоденькая, смуглая и широкоскулая миссис Павлова, которая все время прятала глаза.

Еду подавали два филиппинца; она была отличной. Говорили за столом мало и совсем не о религии. Время прошло приятно.

После обеда я возвратился к себе. Постоял несколько минут у дверей Габриэлы, но ничего не услышал. Потом стал ходить по комнате из угла в угол, курить и ждать прихода доктора. Риз так и не появился. Видимо, его задержали какие-то непредвиденные дела, частые в жизни врачей, но я немного занервничал. Из комнаты Габриэлы никто не выходил. Дважды я подкрадывался на цыпочках к ее дверям. Первый раз там было тихо. Во второй до меня донеслось какое-то непонятное шуршание.