Сотрудник агентства «Континенталь» (Сборник)

— В розницу? Значит, вам они обошлись в пятьсот или в шестьсот?

— Точнее сказать, — он улыбнулся, — в семьсот пятьдесят.

— Как случилось, что вы дали ему алмазы?

— Он наш клиент — я вам уже говорил, — и когда я узнал, что он делает со стеклом, я подумал, что было бы замечательно применить тот же метод к алмазам. Фицстивен — это в основном от него я узнал об опытах Леггета со стеклом — отнесся к идее скептически, но я думал, что попробовать стоит… и сейчас так думаю… и убедил Леггета этим заняться.

Фамилия Фицстивен показалась мне знакомой. Я спросил:

— Это какой Фицстивен?

— Оуэн, писатель. Вы его знаете?

— Да, но я не знал, что он здесь. Когда-то мы частенько виделись. Вы его адрес знаете?

Холстед нашел его мне в телефонной книге — писатель жил на Ноб-хилле.

От ювелира я отправился к Минни Херши. Район был негритянский, а это значило, что вероятность получить здесь точные сведения еще меньше, чем обычно.

Выяснить мне удалось следующее. Девушка приехала в Сан-Франциско из Винчестера в Виргинии четыре или пять лет назад и последние полгода жила с негром Тингли по кличке Носорог. Один сказал мне, что его зовут Эд, другой — что Билл, но оба сошлись на том, что он молодой, большой, черный и что его легко узнать по шраму на подбородке. Мне сообщили, что кормят его Минни и бильярд, что малый он ничего, пока не взбесится, и тогда с ним сладу нет, что увидеть его я могу почти каждый вечер, только пораньше, либо в парикмахерской Кролика Мака, либо в табачном магазине Гербера.

Узнав, где находятся эти заведения, я вернулся в центр, в управление уголовного розыска, размещавшееся во Дворце юстиции. Из той группы, что занимается ломбардами, не было никого. Я перешел коридор и спросил лейтенанта Даффа, отряжен ли кто на дело Леггета. Он сказал:

— Найдите О’Гара.

Я пошел посмотреть, нет ли О’Гара в общей комнате, хотя не мог понять, какое отношение он, сержант из отдела тяжких преступлений, может иметь к моей истории. Ни О’Гара, ни его напарника Пата Редди не было. Я закурил, попробовал угадать, кого убили, а потом решил позвонить Леггету.

— После меня полицейские агенты у вас не появлялись? — спросил я, услышав в трубке его грубый голос.

— Нет, но недавно позвонили из полиции и попросили жену и дочь прийти на Голден-Гейт-авеню для опознания. Они вышли несколько минут назад. Я с ними не пошел, потому что не видел предполагаемого вора.

— Куда именно на Голден-Гейт-авеню?

Номер дома он сказать не мог, но квартал запомнил — на углу Ван-Несс-авеню. Я поблагодарил его и отправился туда.

В указанном квартале, перед подъездом небольшого дома, я увидел полицейского в форме. Спросил у него, здесь ли О’Гар.

— В триста десятой, — сказал он.

Я поднялся на ветхом лифте. На третьем этаже, выходя из кабины, я столкнулся лицом к лицу с миссис Леггет и ее дочерью — они уходили.

— Надеюсь, теперь вы убедились, что Минни ни при чем, — с укором сказала миссис Леггет.

— Полиция нашла вашего человека?

— Да.

Я сказал Габриэле:

— Эрик Коллинсон говорит, что в субботу ночью вы вернулись в двенадцать или в начале первого, не позже.

— Эрик, — раздраженно бросила она, проходя мимо меня к лифту, — идиот.

Мать, шагнув в кабину, ласково упрекнула ее:

— Ну что ты, милая.

Я пошел по коридору к двери, где Пат Редди беседовал с двумя репортерами, сказал: «Здравствуйте», протиснулся мимо них в короткий коридорчик, а оттуда в убого обставленную комнату, где лежал на кровати мертвец.

Эксперт Фелс поднял голову от лупы, кивнул мне и продолжал изучать край тяжелого простого стола.

О’Гар, высунувшийся в открытое окно, повернулся к нам и проворчал:

— Опять, значит, будете путаться у нас под ногами?

О’Гар был грузный флегматичный мужчина лет пятидесяти и носил широкополую черную шляпу, как у шерифов в кино. Его круглая упрямая голова соображала очень неплохо, и работать с ним было удобно.

Я посмотрел на труп — человек лет сорока с тяжелым белым лицом, короткими волосами, тронутыми сединой, щеткой темных усов и короткими, массивными руками и ногами. Прямо над пупком у него было пулевое отверстие, и выше, в левой стороне груди, — другое.

— Это мужчина, — сказал О’Гар, когда я снова накрыл его одеялом. — Он мертвый.

— Что еще вам о нем рассказали? — спросил я.

— Похоже, этот и другой украли камни, а потом другой раздумал делиться. Конверты здесь, — О’Гар вынул их из кармана и прошелся по пачке большим пальцем, — а бриллиантов нет. Совсем недавно камушки отбыли по пожарной лестнице в кармане его компаньона. Люди видели, как парень улизнул, но потеряли его из виду, когда он нырнул в проулок. Высокий, с длинным носом. Вот этот, — он показал конвертами на кровать, — жил здесь неделю. Луис Аптон, бумаги выправлены в Нью-Йорке. Нам он неизвестен. В этой берлоге никто не видел, чтобы к нему кто-то приходил. Длинноносого никто будто бы не знает.

Вошел Пат Редди, крупный веселый парень — и настолько смекалистый, что это почти компенсировало недостаток опыта. Я рассказал ему и О’Гару, что мне удалось выяснить к этому часу.

— Длинноносый и покойник по очереди следили за домом Леггетов? — предположил Редди.

— Возможно, — ответил я, — но там свои замешаны. Сколько у вас тут конвертов?

— Семь.

— Значит, одного, где лежал подброшенный алмаз, не хватает.

— А что мулатка? — спросил Редди.

— Вечером собираюсь взглянуть на ее кавалера, — сказал я. — А ваши разузнают в Нью-Йорке про этого Аптона?

— Угу, — сказал О’Гар.

3. Что-то черное

На Ноб-хилле, в доме, который мне назвал Холстед, я сказал привратнику свою фамилию и попросил позвонить Фицстивену. Фицстивена я хорошо помнил: этот высокий, тощий, рыжеватый человек тридцати двух лет, с сонными серыми глазами и широким насмешливым ртом, одевался небрежно, прикидывался большим лентяем, чем был на самом деле, и любому занятию предпочитал разговоры. О каком бы предмете ни зашла речь, у Фицстивена всегда было вдоволь точных сведений и оригинальных идей — лишь бы только предмет был не совсем обычным.

Познакомился я с ним пять лет назад в Нью-Йорке, когда занимался шайкой мошенников-медиумов, нагревшей вдову торговца льдом и углем примерно на сто тысяч долларов. Фицстивен охотился в тех же угодьях за литературным материалом. Мы познакомились и объединили силы. Мне этот союз принес выгод больше, чем ему, потому что спиритическую лавочку Фицстивен знал вдоль и поперек, и с его помощью я закончил дело за две недели. Наши приятельские отношения продолжались еще месяц-другой, а потом я уехал из Нью-Йорка.

— Мистер Фицстивен просит вас подняться, — сказал привратник.

Квартира была на шестом этаже. Когда я вышел из лифта, Фицстивен стоял у себя в дверях.

— Глазам не верю, — сказал он, протянув худую руку. — Вы?

— Собственной персоной.

Он нисколько не изменился. Мы вошли в комнату, где пяток книжных шкафов и четыре стола почти не оставили места для людей. Повсюду валялись журналы и книги на разных языках, бумаги, газетные вырезки, гранки — все как в его нью-йоркской квартире.

Мы сели, кое-как разместили ноги между ножками столов и в общих чертах описали свою жизнь за то время, что не виделись. Фицстивен обитал в Сан-Франциско чуть больше года, выезжая только по выходным, да месяца два прожил отшельником за городом, когда заканчивал роман. Я перебрался сюда почти пять лет назад. Он сказал, что Сан-Франциско ему нравится, но, если возникнет идея вернуть Запад индейцам, он всей душой за это.

— А как литературные барыши? — спросил я.

Он посмотрел на меня пронзительно:

— Вы меня не читали?

— Нет. Что за странная идея?

— В вашем тоне проскользнуло что-то собственническое — так говорит человек, закупивший писателя доллара за два. Подобное мне редко приходится слышать — я еще не привык. Боже мой! Помните, один раз я предложил вам собрание моих книжек в подарок? — Он любил разговоры в таком духе.