Нынче в порфире

Такси катило дальше и дальше — через мост Юргордсбру, по тем местам, где триста лет назад шведские принцы охотились на волков и рысей. Теперь в давних королевских угодьях все сословия охотились за удовольствиями, а этакой дичи здесь было предостаточно. Мы попали в мир света и музыки. Но широкий проспект, бежавший среди ресторанов и парков с аттракционами, в такой ветрище был почти безлюден, а вереницы свободных такси говорили о том, что вечер для многих развлекательных заведений Юргордена выдался отнюдь не прибыльный.

Скоро увеселительный городок остался позади, и автомобиль продолжал свой путь во мраке и тишине. Изредка меж узловатых дубов и стройных кленов, которые, точно верные стражи, охраняли дорогу от самой «Отрады Бельмана», мелькало освещенное окно. В зыбком отблеске юная листва казалась летучей, прозрачно-зеленой дымкой. Из темноты неясным контуром проступили небольшие затейливые дворцы и покосившиеся от времени густавианские павильоны, длинной цепочкой тянувшиеся вдоль южного берега Юргордена.

Иногда глазу открывался залив Сальтшён, черный, беспокойный. На противоположном берегу темным гребнем высился недостижимый массив Накки [4], и среди всей этой черноты — словно диковинное модернистское украшение — сверкал вдали ярко освещенный фасад фабричного комплекса, выплескивая каскады световых брызг на взбудораженные воды. Мукомольный завод «Тре крунур».

Я сидел и думал о том, что когда-нибудь мы доберемся до развилки, где начинается — и кончается — кольцевая дорога, огибающая мыс Блокхусудден, как вдруг шофер вскрикнул и так резко затормозил, что меня швырнуло на спинку переднего сиденья. А в следующий миг он выскочил наружу и исчез в темноте за машиной.

Что случилось? В полнейшем недоумении я выбрался на шоссе. Судя по всему, он что-то искал на асфальте. В потемках я едва различал его фигуру. Наконец он вернулся, в руке болталось что-то длинное, серое.

— Вот это да! — победоносно воскликнул он.

В руке у него был заяц.

— Прямо под колеса выбежал,— взахлеб продолжал таксист.— В жизни ничего подобного не видал.

— Зайцы частенько этак выскакивают,— заметил я.

— Верно,— согласился он,— но под колеса попадает один на тысячу. Вы наверняка знаете, обычно они чешут вдоль дороги, черта с два поймаешь.— Он прошел вперед, поднес зверька к лучу фары.

— Хорошее будет жаркое,— сказал я, оглядываясь по сторонам.

Мы стояли на небольшом пригорке. Справа вырисовывался острый силуэт металлической ограды. Слева от дороги черной стеной высился лес. На ветру он был полон жизни. Потрескивал, поскрипывал, стонал.

Не примешивается ли к ночному концерту ветров еще какой-то звук? Собачий лай? Я навострил уши. Ветер на миг затих. Да, так оно и есть. Где-то в лесу лаяла собака, злобно и упорно. Вот, значит, почему заяц бросился наутек, навстречу судьбе.

Я уже хотел вернуться в машину, но снова прислушался. Лай внезапно стал каким-то другим. Злобное напористое тявканье уступило место испуганному, почти паническому визгу. А секунду спустя из темноты вырвался жуткий, леденящий душу вопль.

И настала тишина.

Я все стоял на шоссе, обуреваемый недобрым предчувствием. Вопль еще звучал в моих ушах. В нем был животный испуг и смертельный ужас.

— Вы ничего на этом не потеряете,— услышал я голос шофера.— Я сброшу тридцать эре.

Он уже припрятал зайчишку и сидел за рулем, готовый ехать дальше.

— Что стряслось? — спросил он, видя, что я медлю.

Я подошел к машине, сел на заднее сиденье.

— Вы не слыхали? Собака лаяла.

Он покачал головой.

— Когда мотор работает, ничего не услышишь. Собака, говорите?

— Сперва она лаяла как бешеная, а потом взвыла, будто ножом ее ударили.— Я кивнул на лес.— Где-то в той стороне.

— Может, медведь какой в Скансене [5] на волю вырвался? — в шутку предположил он.

— Да не иначе,— сухо отозвался я.

— Едем? — спросил он.

— All right.

Машина тронулась, и уже через несколько минут мы выехали на кольцевую дорогу, опоясывающую мыс. Я по-прежнему думал о собаке. Что-то во мне — конечно же, совесть — твердило, что я должен был пойти в лес и выяснить, в чем дело. Но у меня нет фонарика — только спички, а на таком ветру они мигом гаснут. Оправдание, впрочем, хилое, до того хилое, что вернее будет назвать его уверткой. Разве я спросил шофера, есть ли у него фонарик? Нет, не спросил. Я вообще палец о палец не ударил. От нерешительности и — говоря откровенно — от страха темноты я дал животному умереть там во мраке, даже не попытавшись ему помочь. А если б собака была твоя, Харри Фриберг?! Если б это был ты сам?!

Шофер затормозил.

— Ну, вот и приехали,— удовлетворенно сказал он. Я попросил его подождать и вышел из машины. Мы остановились на открытой площадке перед старой таможней, которая призрачно белела на фоне темной громады леса. Волны плескались о каменную облицовку набережной, в узкой протоке монотонно вспыхивал желтый проблеск небольшого маяка. Шквальный ветер налетал с яростью, необычной для этого времени года. Мне стоило изрядных усилий удержать на голове шляпу.

Я обвел взглядом окрестности. Ни души не видно. Куда же он подевался, этот Карлссон?

По песку вдруг зашуршали торопливые шаги, и из темноты вынырнул невысокий человек.

— Вы из…? — Он одышливо назвал андерссоновскую газету.

— Да,— ответил я.— А вы — господин Карлссон?

Он кивнул, переводя дух.

— Совершенно верно.— Он схватился за сердце.— Вы разве не поняли, что надо остановиться? Господи, как я бежал, боялся — не догоню. Вы же мимо проехали!

Все это Карлссон произнес таким тоном, будто мы нанесли ему кровную обиду. Я спросил, где он ждал, и он жестом показал на шоссе.

— С той стороны, конечно… ну, которая смотрит на остров Лидингё. Почему ж вы не остановились?

В разговор вмешался шофер.

— Блокхусудден — это здесь,— буркнул он,— другого, черт меня побери, в природе нет. То, о чем вы толкуете, называется бухта Исбладсвикен.

Карлссон пробормотал в ответ что-то невнятное.

— Ну ладно,— сказал я,— Исбладсвикен или Блокхусудден — какая разница… случилось-то что?

Карлссон вскочил в машину, на заднее сиденье рядом со мной.

— Сами сейчас увидите,— с таинственным видом засуетился он.— Развернитесь и езжайте обратно,— велел он шоферу.

Машина прошла несколько сот метров в сторону города, затем свернула у развилки направо и опять покатила к мысу. В слабом отсвете, озарявшем внутренность такси, я смутно различал лицо Карлссона. Маленькое, худое, глаза посажены вплотную к острому носу. На голове солидный котелок. Внезапно он словно бы сильно встревожился. И испуганно сказал:

— Десяточку-то мне, наверно, заплатят?

— Смотря что это,— ответил я.

— Черт, я ведь уже и так выложил пять крон.

— За что?

— За телефон. Тут поблизости ни одного автомата, пришлось упрашивать на автобусной станции, чтоб дали позвонить по их местному.— Он удрученно вздохнул.— А этот мерзавец, шофер автобуса, заломил пятерку.

— Посмотрим, может, что и удастся сделать,— утешил я.

Он как будто бы воспрянул духом и заверил:

— Заметка наверняка выйдет хорошая.

Машина остановилась. Любитель сенсаций одним прыжком выскочил на шоссе.

— Глядите,— живо сказал он, показывая в темноту.

Я выбрался из автомобиля, подошел к обочине. Секунда-другая — наконец глаза привыкли к темноте. Мы стояли у откоса, который полого спускался к берегу, вдали, за черным пространством воды, мерцали огоньки.

— Вы что, не видите? — загорячился Карлссон.— Вон там!

Мой взгляд скользнул по воде, замер и вперился в нечто весьма странное.

Метрах в пятидесяти от берега — а может, чуть подальше — среди кипенья волн плясал свет. Его подвижность, сила и форма наводили на мысль о северном сиянии — блеклые, трепетные переливы, размытые контуры их туманились и таяли в окружающей черноте. Постоянен был только цвет, слегка желтоватый.