Нынче в порфире

— Из пистолета стреляли, с близкого расстояния? — предположил я.

Он кивнул, надел тонкие перчатки, слазил в левый внутренний карман покойного и достал бумажник из мягкой коричневой кожи. Ловкие пальцы привычно перебрали содержимое. Мятая пятикроновая купюра, пачка закладных, несколько квитанций и водительские права в изящном кожаном футляре. Веспер Юнсон взглянул на права и присвистнул.

— То-то мне показалось, что я его знаю,— буркнул он.

— Кто это? — спросил я.

— Гильберт Лесслер,— ответил он и коротко добавил: — Единственный сын и один из известнейших в городе плейбоев.

Я пристально взглянул на покойного. Белесые брови, лоб в неглубоких морщинах, светлые волнистые волосы, уже чуть поредевшие. Закрытые глаза, крупный горбатый нос. Рот маленький и до странности вялый, подбородок круглый, незначительный. Вокруг рта и глаз — сетка тонких морщинок, отчего он казался старше своих лет. Я отметил легкую смазанность черт, которая не слишком сочеталась с дерзким орлиным носом. Модный, хорошо сшитый костюм, броский галстук и элегантные замшевые туфли дополняли картину — типичный сынок богача, с неистощимым упорством транжирящий отцовские денежки и собственное здоровье.

— По-моему, я его как-то раз видел,— сказал я.— В Фальстербу, кажется.

— О нем много чего писали в светской хронике,— заметил Юнсон, сунув бумажник обратно в карман покойника, встал и огляделся.

По всей видимости, мы находились в гостиной. Комната очень большая, метров пятнадцать в длину Тянется от одной стены дома до другой и выстроена углом. По торцу с обеих сторон — огромные окна, там взбираются по бамбуковым шпалерам мощные стебли циссуса. В угловой выступ вделан камин из неоштукатуренного кирпича.

В обстановке выделялись две группы мебели, по углам длинной стены. Закругленные диваны, прекрасной работы столики и мягкие кресла. Посредине стоял коричневый рояль на прозрачных ножках. На кремовых стенах целая армия модернистов пронзительными красками и диковинными формами вопила о своей оригинальности и жизнерадостности. С потолка свешивались две хрустальные венецианские люстры.

В ближайшем от холла углу царила мерзость запустения. Два кресла перевернуты, у одного отвалилась спинка. По полу раскиданы подушки, а когда я подошел к закругленному угловому дивану, под ногами что-то захрустело. Посмотрев вниз, я заметил осколки фарфора и стекла. На диване лежал стакан для грога, целехонький, красная обивка вокруг него намокла.

Как же стакан мог очутиться на диване? Я терялся в догадках, пока не поднял взгляд и не увидел узкую стойку из зеркального стекла, тянувшуюся вдоль спилки дивана. На ней стояло полбутылки французского коньяка, еще два стакана, оба пустые, и пепельница того же синего фарфора, осколки которого валялись на полу.

И этот комбинированный диван-бар был отнюдь не там, где надо. Позади него располагался шкаф для напитков с дверцами из зеркального стекла, но для бармена места не было совершенно. Кто-то настолько резко пихнул диван в угол, что край стойки врезался в дверцу шкафа и разбил стекло.

— Видно, тут крепко повздорили,— сказал я.

Веспер Юнсон будто и не слышал меня. Зорким взглядом он ощупывал стены. И похоже, интересовался вовсе не произведениями искусства. Неожиданно он быстро, развалистой походкой прошагал к камину и наклонился, рассматривая один из кирпичей. А немного спустя удовлетворенно воскликнул:

— Вот она!

Я подошел взглянуть. Сантиметрах в десяти над зевом топки в обожженной красной глине была круглая дырочка, и кирпич потрескался. Выходит, именно тут и закончила свой путь смертоносная пуля.

— Ну-ка, посторонитесь,— сказал начальник уголовной полиции.

Он стал позади мертвеца и поднял руку, как бы целясь в камин, а взгляд его тем временем выверял расстояние от трупа до кирпичной кладки. В конце концов послышалось удовлетворенное ворчание.

Вошел полицейский-фотограф.

— Я не сразу вас нашел,— виновато сказал он.

— Вы лучше фотоаппарат найдите,— бросил Веспер Юнсон.— Есть работенка.

При виде трупа полицейский вытаращил глаза.

— И еще: скажите Класону, пусть опять съездит за доктором Герхардом,— добавил начальник.

Полицейский щелкнул каблуками и исчез. Веспер Юнсон расправил усы.

— Печальная история,— вздохнул он.

— Семейная драма с нежданным исходом,— сказал я.

Маленькая круглая голова склонилась набок.

— Любопытно послушать,— проговорил он, глядя совсем в другую сторону.

— Сын приходит к отцу, ему нужны деньги, отец отказывает, сын выхватывает пистолет, угрожает, вспыхивает драка, отцу удается разоружить сына, но гремит выстрел, и сын падает замертво.

— Ну-ну, продолжайте,— благодушно обронил начальник уголовной полиции.

— Жизнь отца рушится словно карточный домик. Он убил сына. Что ему теперь все миллионы. Его доброе имя опозорено, жизнь разбита. Единственный выход — разом положить этому конец. Он глотает горсть снотворных таблеток, садится в машину, потом, возможно, засыпает за рулем у Исбладсвикена, а возможно, нарочно едет в воду.

— Не исключено, что он именно так и сделал,— задумчиво согласился Веспер Юнсон.

— Выходит, в определенных условиях миллионер может покончить самоубийством,— подытожил я.

Полицейский начальник не ответил, он рассматривал маленький ватный тампон, держа его пинцетом.

— Я вот думаю, зачем, собственно, Свен Лесслер взял в машину трубочку от мединала,— сказал он.

Я растерялся.

— Наверно, решил принять таблетки по дороге.

— Открыли упаковку, во всяком случае, здесь,— возразил он.

Я уставился на него.

— Откуда вы знаете?

— Тампончик видите, да? Он лежал вон там, на диване, рядом со стаканом. Голову даю на отсечение — эта ватка из трубочки с таблетками, и скорей всего из той самой, с мединалом.

Я присмотрелся к тампончику. Веспер Юнсон прав. Форма цилиндрическая, характерная для тех кусочков ваты, какими фармацевты защищают от влаги свои таблетки.

— Судебный химик, наверно, сумеет выяснить, побывал этот тампон в трубочке с мединалом или нет,— сказал я.

Полицейский начальник кивнул и спрятал ватку в металлическую коробочку, которую вытащил из кармана. Затем подошел к дивану, нагнулся, изучая осколки стекла и фарфора.

— Видимо, пепельница и парочка стаканов,— сказал я.

— Один стакан,— поправил Веспер Юнсон.— Один, для грога.

Он выпрямился, взял — по-прежнему не снимая перчатки — стакан и, повернувшись к окну, внимательно его осмотрел.

— Отлично, отлично,— бормотал он.

Я догадался, что там есть четкие отпечатки пальцев.

Веспер Юнсон бережно положил стакан на диван и тщательно осмотрел два стакана на стойке. Один он сразу же поставил обратно, второй долго изучал, вертя так и этак, потом наконец объявил:

— Ничего. Ни единого пятнышка.

Теперь он принялся нюхать. Крупный, с трепещущими крыльями нос усердно двигался между стаканами — туда-сюда, туда-сюда. В этот миг начальник уголовной полиции здорово смахивал на бобра.

— Коньяк,— сказал он, после чего всколыхнул осадок в одном из стаканов, с интересом вгляделся и добавил: — А может, и кое-что еще.

Только сейчас мое внимание снова привлек царапающий звук. По-моему, он слышался все время, просто мы целиком сосредоточились на другом. Определить источник шороха оказалось нетрудно, это была великолепная радиола, стоявшая у длинной стены за роялем. Едва я успел подойти к ней, как Веспер Юнсон воскликнул:

— Руками не трогать!

Ну конечно — отпечатки пальцев. Я обернул руку носовым платком и поднял полированную крышку. Все было именно так, как я и предполагал. На диске лежала большая пластинка и вертелась, вертелась, вертелась. Она доиграла до конца, адаптер подскакивал на последней, пустой бороздке. По какой-то причине автоматика не сработала. Коснувшись регулятора скорости, я почувствовал, какой он горячий, и сообразил, что радиола была включена всю ночь.

— Смотрите-ка! — Веспер Юнсон легонько провел пальцами по пластинке. Там была глубокая царапина, которая начиналась примерно в сантиметре от края и тянулась до самых последних бороздок.