Детектив США. Выпуск 9

Она была короткой: «Милдред от Ала. 28 июня 1938 г. Со всей моей любовью».

Милдред от Ала. Милдред Хэвиленд от какого-то Ала. Милдред Хэвиленд, она же Мьюриэл Чесс. Мьюриэл Чесс ушла из жизни — через две недели после того, как полицейский по фамилии Де Сото разыскивал ее.

Я стоял с сердечком в руке, обдумывая, какое отношение все это имеет ко мне, обдумывая то, о чем пока не имел ни малейшего понятия.

Я опять завернул сердечко, покинул дом Чесса и поехал в городок под названием Пума-Пойнт.

Когда я заглянул в контору шерифа, Пэттон за запертой дверью звонил по телефону. Мне пришлось подождать, пока он закончит свой разговор.

Повесив трубку, он отпер дверь. Я прошел мимо него к конторке, положил на нее комочек оберточной бумаги, развернул его.

— Вы раскопали сахарную пудру не до конца, — сказал я.

Он взглянул на золотое сердечко, на меня, обошел конторку и взял со стола дешевое увеличительное стекло. Изучил сердечко, его тыльную сторону. Положил стекло и нахмурился на меня.

— Значит, надумал обыскать дом и решил не отступаться? — ворчливо сказал он. — Об этом я не подумал. Надеюсь, ты не выкинешь со мной еще какой-нибудь фокус, а, сынок?

— Вы не заметили, что обрезанные края цепочки не стыкуются, — сказал я ему.

Он печально взглянул на меня:

— Глаза у меня уже не те, сынок.

Своим грубым квадратным пальцем он гонял сердечко по столу, смотрел на меня и молчал.

Я сказал:

— Возможно, вы думали так же, как и я: что этот ножной браслет мог вызывать ревность у Билла — при условии, что он хоть раз видел его. Но, между нами, девушками, сейчас я готов держать пари, что Билл никогда его не видел и никогда не слышал о Милдред Хэвиленд.

— Выходит, — медленно сказал Пэттон, — мне бы следовало извиниться перед этим Де Сото, так, что ли?

— Если вы когда-нибудь увидите его, — сказал я.

Он опять одарил меня долгим отсутствующим взглядом. Я ответил ему тем же.

— Погоди, сынок, — сказал он. — Дай мне самому догадаться, что у тебя появилась новехонькая, с пылу с жару, идея на этот счет.

— Да. Билл не убивал свою жену.

— Нет, значит?

— Нет. Ее убил кто-то из ее прошлого. Кто-то, кто потерял ее след, потом напал на него, обнаружил, что она замужем за другим, и это ему не пришлось по вкусу. Кто-то, кто знал здешние места, — так же, как сотни людей, побывавшие здесь, — и знал, где можно надежно спрятать машину и вещи. Этот человек умел ненавидеть и умел притворяться. Он уговорил ее уйти вместе с ним, а когда все было готово и была написана записка, он взял ее за горло, сделал с ней то, что она, по его мнению, заслуживала, спрятал тело в озере и пошел своим путем. Ну как, нравится?

— Что ж, — рассудительно заметил он, — пожалуй, сложновато, тебе не кажется? Но ничего невозможного в этом нет. Ни вот на столечко.

— Когда эта версия вам наскучит, дайте мне знать, — сказал я. — У меня к тому времени появится что-нибудь новенькое.

— Точно. Это уж не ходи к гадалке, — сказал он и засмеялся — впервые с тех пор, как я познакомился с ним.

Я еще раз пожелал ему доброй ночи и вышел, а он остался, чтобы предаться размышлениям с тяжеловесной энергией поселенца, корчующего пень на своем участке.

12

Где-то около одиннадцати я завершил свой исход из гор и причалил на одной из диагональных парковочных полос при гостинице «Прескотт-отель» в окружном центре Сан-Бернардино. Я извлек из багажника свой саквояж и едва успел сделать три шага, как гостиничный бой в штанах с галунами и белой рубашке с черной бабочкой вырвал его у меня из рук.

Дежурный администратор, яйцеголовый мужчина, облаченный в детали белого холщового костюма, не проявлял интереса ни ко мне, ни еще к чему-либо другому на свете. Вручая мне книгу постояльцев и ручку, он зевнул и загляделся куда-то вдаль, словно вспоминая детство.

Вместе с боем я в малогабаритном лифте поднялся на второй этаж и совершил небольшое путешествие с бесчисленными поворотами. По мере нашего продвижения вперед становилось все жарче и жарче. Бой отпер дверь в комнату подросткового размера с окном, выходившим в вентиляционную шахту. Впускная решетка кондиционера в углу потолка была размером с дамский носовой платочек. Привязанный к ней обрывок ленты вяло трепыхался, намекая на какое-то движение.

Бой был высокий, худой, желтый, немолодой и холодный, как ломтик курятины в желе. Он перегнал языком свою жвачку от одной щеки к другой, поставил мой саквояж на стул, посмотрел вверх, на решетку, и продолжал стоять, глядя на меня. Глаза у него были цвета питьевой воды.

— Пожалуй, мне бы стоило попросить один из номеров ценой в доллар, — сказал я. — Этот немножко жмет мне под мышками.

— Считайте, вам повезло, что вы получили хоть такой. Этот город прямо-таки трещит по швам.

— Принесите нам имбирного ситро, стаканы и лед, — сказал я.

— Нам?

— Если вы, конечно, пьете.

— Пожалуй, в такую поздноту можно себе позволить.

Он вышел. Я снял пиджак, галстук, рубашку, майку и прошелся по теплому сквозняку от открытой двери. Сквозняк попахивал горячим железом. Я боком протиснулся в ванную комнату — это было предусмотрено архитектором — и ополоснулся холодной водой. Я начал дышать чуть посвободнее, когда долговязый флегматичный бой вернулся с подносом. Он запер дверь, а я достал бутылку ржаного виски. Он разлил виски и ситро по стаканам, мы обменялись привычными неискренними улыбками поверх стаканов и выпили. Пот потек у меня с шеи вниз по хребту и был на полпути к моим носкам прежде, чем я успел поставить стакан — и все же я почувствовал себя лучше. Я сел на кровать и посмотрел на боя.

— Сколько времени вы можете здесь побыть?

— На какой предмет?

— На предмет освежения памяти.

— По этой части я не силен, — сказал он.

— Я люблю тратить лишние деньги, — сказал я, — на свой оригинальный лад.

Я отлепил бумажник от нижней части своей спины и разложил по кровати долларовые бумажки. Вид у них тоже был усталый.

— Прошу прощения, — сказал бой, — но вы, наверное, фараон.

— Не валяйте дурака, — сказал я. — Где это вы видали фараона, который раскладывает пасьянс из собственных денег? Можете называть меня исследователем.

— Уже интересно, — сказал он. — Зелененький цвет этих бумажек действительно освежает мою память.

Я вручил ему одну бумажку:

— Попробуйте-ка эту. Кстати, могу я называть вас «Большой Техасец Из Хьюстона»?

— Из Амарилло, — сказал он. — Хотя это не играет роли. Как вам нравится мой тягучий техасский акцент? Меня от него тошнит, но клиентам нравится.

— Продолжайте в том же духе, — посоветовал я. — Хотя сомневаюсь, что ради него они станут осыпать вас долларами.

Он ухмыльнулся и сунул аккуратно сложенный доллар в часовой кармашек своих брюк.

— Что вы делали в пятницу, двенадцатого июня? — спросил я его. — Под вечер или вечером. В пятницу.

Не вынимая жвачку изо рта, он потягивал напиток из стакана, осторожно гонял кусочки льда по кругу и думал.

— Я был здесь, как раз заступил в смену с шести до двенадцати, — сказал он наконец.

— Итак, женщина, стройная, симпатичная, блондинка, приехала сюда и оставалась до ночного поезда на Эль-Пасо. Думаю, она уехала этим поездом, потому что в воскресенье утром она уже была в Эль-Пасо. Сюда она приехала в «паккарде-клиппере», зарегистрированном на имя Кристэл Грейс Кингсли, Беверли-Хиллз, Карсон-Драйв, 965. Она могла зарегистрироваться в гостинице под этим именем, или под каким-нибудь другим, или вообще не регистрироваться. Ее машина до сих пор стоит в гараже гостиницы. Я бы хотел поговорить с боями, которые встречали и провожали ее. За это полагается еще один доллар — только за обдумывание этого вопроса.

Я отделил еще один доллар от своей экспозиции, и он скрылся в его кармане, шурша, как две дерущиеся гусеницы.

— Могу выяснить, — спокойно сказал бой.

Он поставил свой стакан и вышел, закрыв дверь. Я прикончил свою порцию и приготовил вторую. Потом проник в ванную и плеснул немного теплой воды на свой мужественный торс. В это время звякнул телефон на стене, и я втиснулся в миниатюрное пространство между дверью ванной и кроватью, чтобы снять трубку.