Детектив США. Выпуск 11

— Послушай, Энн, голубушка, — сказал я. — Это не вечер. Понятно? Просто приятная беседа и мне нужна кое-какая информация. Выкладывай.

Она вздохнула и слегка улыбнулась.

— О’кей. Полагаю, ты здесь босс.

Судя по голосу вроде бы ничего не изменилось, никакой напряженности в голосе. Однако ее рука, по-прежнему лежавшая на моем бедре, немного дрожала, и я чувствовал эту дрожь всем своим хребтом.

Она продолжала рассказывать. Борден заставил их проделывать разные штуки. Правда, никаких попугаев. Он рассказал Глэдис, что после того как он разбудит ее, он будет касаться своего носа и она каждый раз будет вставать, откашливаться и садиться. Она так и делала. Когда Борден спросил ее, почему она так делает, она ответила, что ей защемило спину и она пыталась от этого избавиться. Правда, смешно, как они всегда объясняют причины своих действий после внушения?

— Иногда ничего смешного в этом нет. Никакого попугая, а?

— Абсолютно никакого.

— Джей оставался наедине с Борденом?

— Дай подумать… пожалуй, один раз. По-моему, он пошел с папой в его кабинет выпить. Впрочем, это было после того, как все уже закончилось, да они там долго и не задерживались. А что?

— Просто любопытно, Энн. Ни в чем нет уверенности. Больше ничего не хочешь рассказать?

— Больше ничего, ну, что, все?

— Нет. Как насчет того, чтобы дать мне списочек всех, кто присутствовал у вас в тот вечер?

Она несколько мгновений молчала, потом выражение лица у нес снова изменилось.

— Мне придется убрать руку, — сказала она. — Ты вел себя так, как будто и не знал, что она там, Марк.

Я поразился, как напряженно звучал мой собственный голос, когда я ответил.

— Я знал, что она там.

Она улыбнулась, не разжимая зубов, и нежно провела ладонью по моей ноге. Потом потянулась к сумочке и вынула карандаш и кусок бумаги. Во рту у меня пересохло.

Перед тем как начать писать она бросила на меня взгляд из-под длинных ресниц и нежно произнесла:

— Угу. Пожалуй, ты знал. — Потом небрежно сказала. — Давай посмотрим, так, папа, Глэдис и я, потом Артур в длинных кальсонах. Затем мистер Ганнибал, папин адвокат и вроде как друг семьи. Он пришел с мисс Стюарт. Еще Питер Солт и Эйла Вейчек. Он художник, а она натурщица. Боюсь, она тебе понравится. — Она писала и говорила одновременно.

— Почему она мне понравится?

— Потому что она просто прелестна. Тебе разве не нравятся прелестные женщины?

— Конечно нравятся, но…

— Я тоже прелестна, но может она больше в твоем вкусе. Ее можно назвать сексуальной. На вид сладострастная, даже больше, чем я. — Она сделала паузу и потом добавила. — Конечно, она немного глупа.

— Теперь знаю, что она мне понравится. Однако я могу не понравится ей.

Энн подвинула мне листок через столик и сказала:

— Если не понравишься, то сразу поймешь. — Она хмыкнула.

— А если понравишься, то тоже сразу поймешь. Одно только у Эйлы плохо. У нее большая грудь. — Она улыбнулась и продолжила, как бы специально разжигая мое воображение. — Хотя не знаю, если бы ты увидел ее обнаженной, ты мог бы со мной не согласиться. Это могло бы тебе понравиться.

Я не знал, что сказать.

— Но ты же никогда, — сказала Энн, — не видел Эйлу. Тебе будет трудновато представить, как она выглядит в обнаженном виде. — Она сделала паузу и еще нежнее сказала. — Но ты можешь представить меня, правда, Марк?

В этом-то и была вся беда: я уже этим занимался.

— Попробуй, Марк, — сказала она. — Посмотри на меня и постарайся представить. — Она откинулась назад, прислонившись к стенке кабинки. — Сейчас же, Марк.

Я все же посмотрел на нее, на все выпуклости и округлости тела, которые так ясно вырисовывались под облегающей шерстью. Потом вспомнил про Джея и Глэдис. Я отодвинулся от нее и грубо произнес:

— Ради бога, Энн, дай парню отличиться. Прекрати и слушай внимательно. Почему ты считаешь, что я встречусь с этой Эйлой? Или с кем-нибудь еще?

Она вздохнула, пожала плечами и выпрямилась:

— Очень просто, — молвила она наконец скучноватым голосом. — Ты расспрашиваешь Глэдис о папе и вечере. Ты забрасываешь меня вопросами. Теперь этот папин попугай. Когда мы расстанемся, ты обойдешь всех, кто был у нас вечером, может для того, чтобы узнать кто из нас врет — я или Глэдис. Разве не так? Так же, детектив.

— Ну…

— Конечно, обойдешь. Хочешь чуть-чуть повеселиться?

— Ну…

— Когда встретишься с Питером Солтом, скажи ему, что ты художник. Может он продемонстрирует тебе свои картины. — Она показала на листочек бумаги. — Здесь имена и адреса, которые я знаю.

— А эти картины. Хорошие?

— Просто писк. Он пишет обнаженную натуру.

Обнаженную натуру? Что ж, обнаженная натура мне нравится.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда в свободное время займусь картинами.

Она допила стакан.

— Еще.

— Э нет. Я должен встретиться с гипнотизером.

— Правда, Марк, — сказала она серьезно. — Мне хочется еще выпить. Я не хочу, чтобы ты уходил. Пожалуйста. — В ее голосе чувствовался подвох.

Я серьезно посмотрел на нее.

— Энн, в чем дело? Ты же знаешь, у меня работа, и мы не можем просидеть здесь весь вечер. — Я посмотрел вокруг. — И уж, конечно, не в этом заведении. Несколько странное для нас местечко, согласна?

Она не улыбнулась в ответ, а без обиняков сказала:

— Это клуб педиков. Я здесь как дома.

— Ты? Но ты же не…

Она прервала меня.

— Не так, конечно. — Замялась, потом придвинулась ко мне, тесно прижавшись своим бедром к моему. Она сложила руки на коленях и без улыбки смотрела на меня. Еще до того, как она начала говорить, я понял, что она собирается рассказать что-то о себе, и внезапно мне расхотелось ее слушать.

Однако Энн прямо посмотрела на меня и поспешно сказала:

— Они все больные, поэтому я здесь чувствую себя как дома. Видишь вон того коротышку в кабинке напротив нас?

Мне не надо было смотреть на него. Я уже засек этого малого, потому что официант уже три раза подходил к его столику, тогда как мы с Энн выпили только по разу.

Энн сказала:

— Он гомик и ему это не нравится. Может он чувствует свою вину. Поэтому, он еще и пьяница. Алкаш. До первого стакана с ним все нормально, но потом, ну в общем, он не в порядке. Он мне нравится. Я похожа на него.

Я нахмурился, все еще недоумевая, и она прояснила значение своих слов, коснувшись меня рукой и еще теснее прижавшись всем телом ко, мне.

— Только в моем случае это не алкоголь, Марк. Это ты.

Она была совсем малюткой, но вела себя так странно, что я почти боялся ее. И потом, горячая настойчивость, чувствовавшаяся в ее словах и движениях, передавалась и мне. Молодая, пылкая, прелестная, и я уже начинал думать о ней больше как о женщине, чем как о дочери моего друга.

Я и так оказался серьезно замешанным в делах Уэверов, а Энн мне слишком нравилась. Я не хотел увязать еще глубже.

— Мы все выяснили, Энн. Я отвезу тебя домой, — сказал я.

Она запротестовала, но когда я выскользнул из кабинки, последовала за мной и пошла к двери. Когда мы выходили, пианист коснулся своими длинными белыми пальцами клавиш и выдал нежный вздох в микрофон.

Всю дорогу она сидела, сжавшись в комочек на сиденьи, закрыв глаза и скрестив руки на груди, словно обнимала саму себя. Я взглянул на нее один раз и увидел, как ее бедра слегка извиваются. Ее глаза были все еще закрыты и, казалось, что она даже не подозревает, что я здесь.

Однако когда я остановился перед большим домом на площади святого Эндрюса, она взяла меня за руку и подвинулась поближе ко мне:

— Марк.

— Да, Энн?

— Я надеялась, что ты меня куда-нибудь отвезешь. Не сюда. Не домой.

— Я же сказал, что отвезу тебя домой.

— Я знаю. Но я думала… Ладно, ничего. Марк, посмотри на меня.

Ее лицо было так близко, что я ничего не видел, кроме нежных бровей, больших зеленых глаз и изогнутых алых губ. На нем застыло напряженное выражение. Влажные губы раскрылись.