Бей и беги

Я сел в «кадиллак» и быстро поехал к его дому. Подъехав к гаражу, нашел ключ и открыл дверь.

У Сиборна был «понтиак» выпуска 1950 года. Я вывел его наружу и оставил мотор включенным, потом загнал «кадиллак» в гараж, закрыл и запер двери. Ключ я положил в карман.

Сев в «понтиак», я быстро поехал по автостраде. Через десять минут я добрался до дороги на пляж. Там уже образовалась пробка. Блокируя въезд, возле своих мотоциклов стояли двое полицейских. С бьющимся сердцем я остановил машину в хвосте выстроившихся в ряд автомобилей и вышел.

Около последней машины стоял, засунув руки в карманы, толстяк в панаме и глядел на полицейских.

Я подошел к нему.

— Что здесь такое? — спросил я, стараясь придать голосу интонацию незаинтересованного ротозея. — Что случилось?

— Несчастный случай, — ответил он. — Полицейский разбился. Я всегда говорил, что эти полицейские появляются перед вами так внезапно, что это не доводит до добра.

Я почувствовал на лице холодный пот.

— Разбился?

— Да, его сбили и смотались. Не могу сказать, что осуждаю того парня, который его сбил. Если бы мне не повезло и я бы сшиб полицейского, а свидетелей не было, уж я бы, черт меня дери, не стал ошиваться здесь, принося извинения. Если они его поймают, уж они с ним расправятся. Я всегда говорил, что полицейские в этом городе хуже нацистов.

— Так вы говорите, он сбит насмерть? — я с трудом узнавал собственный голос.

— Ну, проехались по голове. Водитель, наверное, стукнул его бортом, а потом бедняга свалился под ведущее колесо. — Он указал на высокого тощего мужчину, что-то деловито объясняющего толпе. — Этот парень в сером костюме его нашел. Он мне все и рассказал.

В это время один из полицейских пересек шоссе.

— Эй вы, кучка идиотов! — заорал он грубым низким голосом. — Нечего тут торчать. Убирайтесь, слышите? Это вот такие кретины, как вы, в своих железных ящиках устраивают аварии. Убирайтесь! Все убирайтесь отсюда!

Толстяк тихо пробормотал:

— Ну, что я вам говорил — нацисты. — И направился к своей машине.

Я подошел к «понтиаку», завел мотор, развернулся и поехал назад.

Войдя в гостиную, я нашел Люсиль сидящей в кресле. Она выглядела маленькой, беззащитной и испуганной, лицо у нее было совсем белое.

Когда я вошел, она вздрогнула и посмотрела на меня.

— Все в порядке, Чес?

Я подошел к бару, налил себе двойное виски и жадно выпил.

— Да нет, нельзя сказать, чтобы в порядке, — сказал я, садясь в кресло, стоящее рядом с ее. — Ох!

Последовала длинная пауза. Потом она спросила:

— Тебе удалось… ты видел?

— Там была полиция. — Я не мог заставить себя сказать ей, что она его убила. — Я его не видел.

Снова пауза. Потом робкое:

— Как ты думаешь, Чес, что нам делать?

Я посмотрел на часы на камине. Было двадцать минут двенадцатого.

— Не думаю, что мы сейчас можем что-то сделать, — сказал я.

— Ты считаешь, что нам вовсе ничего не надо предпринимать?

— Да. Слишком поздно. Я отвезу тебя.

Она наклонилась вперед и пристально посмотрела на меня.

— Но, Чес, мы должны же что-нибудь сделать! Я должна была остановиться. Это, конечно, несчастный случай, но мне надо было остановиться. — Она стала бить себя кулачками, по коленям. — Он мог записать номер машины. Нет, мы должны что-то предпринять.

Я допил виски, поставил стакан и встал.

— Пошли. Я отвезу тебя домой.

Она не двигалась, широко раскрыв испуганные глаза.

— Ты что-то скрываешь от меня, да? Что?

— Дело плохо, Люсиль, — сказал я. — Просто хуже некуда, но ты не бойся.

— Что ты имеешь в виду? — Голос у нее сорвался на визг.

— Ты переехала его.

Она сжала кулаки.

— О нет! Он сильно пострадал?

— Да.

— Отвези меня домой, Чес. Я должна сказать Роджеру.

— Ты не должна ему ничего говорить, — сказал я. — Он не может помочь.

— Он может. Он приятель капитана полиции. Он сможет все ему объяснить.

— Что объяснить?

— Ну, что я только училась водить. Что это был несчастный случай.

— Боюсь, это никого не удовлетворит.

Ее глаза широко открылись, в них было выражение ужаса.

— Я так сильно ранила его? Ведь он жив?

— Нет. В конце концов, ты должна это знать. Он мертв.

Она закрыла глаза, поднеся руки к груди.

— О, Чес…

— Только не паникуй. — Я старался говорить спокойно. — Мы ничего не можем сделать — пока, по крайней мере. Мы в сложной ситуации, но не надо терять голову…

Она смотрела на меня, губы у нее дрожали.

— Но тебя-то не было в машине. К тебе все это не имеет никакого отношения. Это моя вина.

— Люсиль, мы оба виноваты. Если бы я не вел себя так, ты не бросилась бы бежать. Моей вины во всем этом не меньше, чем твоей.

— О, Чес… — Она снова начала всхлипывать.

Я наблюдал за ней несколько минут, потом встал, обнял ее и притянул к себе.

— Что они с нами сделают? — спросила она, тряся меня за руки.

— Не волнуйся по этому поводу, — сказал я. — Нужно посмотреть, что завтра напишут газеты. Тогда будем решать, как быть.

— Вдруг кто-нибудь видел, как я его сбила?

— Никто не видел. На пляже никого не было. — Я крепче обнял ее. — После того как ты его сбила, ты встречала какие-нибудь машины?

Она с трудом высвободилась из моих рук, с трудом встала на ноги и подошла к окну.

— Не думаю. Не помню.

— Хорошо. Теперь слушай. Завтра, когда посмотрим газеты, надо все обсудить. Ты сможешь приехать сюда? Я не знаю, где еще мы могли бы спокойно поговорить. Сможешь приехать сюда к десяти?

Она смотрела на меня отсутствующим взглядом.

— Они упрячут меня в тюрьму? — спросила она.

Внезапно я понял, что если ее поймают, то, конечно, посадят. Нельзя убить полицейского и остаться безнаказанным.

— Прекрати эти разговоры! Это ничего не дает. Когда ты сможешь завтра приехать? В десять?

— Ты уверен, что мы ничего не можем сделать? — Она начала стучать кулачком о кулачок. — Если они обнаружат…

— Ничего они не обнаружат… Можешь ты меня выслушать, Люсиль? Мы не должны паниковать. Сначала нужно узнать, что скажут газеты. Нельзя ничего предпринимать, пока мы не узнаем всех фактов. Завтра утром мы их узнаем, потом ты приедешь ко мне, и мы решим, как быть.

— А ты думаешь, не лучше рассказать обо всем Роджеру? Он сможет что-нибудь сделать.

Если бы я думал, что Айткен что-то мог сделать, я ни минуты бы не раздумывал, отправился бы вместе с ней к нему и рассказал все. Но я был уверен, что он ничего не может. Если она пойдет к нему, то выплывет наружу, что мы вдвоем были на пляже. Естественно, он заинтересуется, что именно обратило ее в столь поспешное бегство. Зная Айткена, я не сомневался, что он вытрясет из нее правду, а это означало, что я погиб.

Я глубоко вздохнул.

— Нельзя ему говорить, Люсиль. Если ты расскажешь ему, то как объяснишь, что ты делала в моей машине? Как объяснишь, что ты делала на пляже? Почему мы были на пляже вместе, разделись и купались вдвоем? Если бы я думал, что твой муж чем-то может помочь, я пошел бы к нему с тобой и все ему рассказал, но он бессилен. Если ты потеряешь голову и расскажешь ему, у него будут отличные основания для развода, а я потеряю работу.

Она пристально смотрела на меня, потом сказала голосом, полным паники:

— Я лучше разведусь, чем отправлюсь в тюрьму. У него колоссальное влияние, у Роджера, он не допустит этого.

Я взял ее руки в свои и слегка встряхнул.

— Люсиль! Ты рассуждаешь как ребенок. Как только он узнает, что мы были вместе на пляже, он умоет руки в отношении тебя. Ему будет совершенно наплевать, что с тобой произойдет. Ты должна это понимать.

— Это неправда. Он может развестись со мной, но моего ареста он не допустит. Он такой. Он не позволит, чтобы говорили, что его жена в тюрьме.

— Ты все еще не понимаешь, насколько это серьезно. Ты убила полицейского. Ладно. Это был несчастный случай, но ты не остановилась, и у тебя не было прав. Если бы это был не полицейский, то твоему мужу, возможно, удалось бы замять дело, но в данном случае, если бы даже у него было влияние Эйзенхауэра, а у него его нет, он ничего не сможет сделать для тебя.