Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

Сквозь копошение этих никчемных мыслей Руслан понял: а ведь надо что-то делать! Он может проснуться. Попросит открыть футляр. Руслан покосился в сторону окна — нельзя ли незаметно выкинуть ужасающую улику. Да что «выкинуть»! Уходить надо!

И он начал подниматься, но, оторвавшись от сиденья, заметил, что Никита приоткрыл глаза. Почти полностью. И смотрит прямо на него.

Руслан замер.

Смотрит.

Но видит ли? В глазах больше тумана, чем осмысленного сияния. На всякий случай Руслан сел на место, мокрой рукой сжимая ручку футляра. Несколько раз в течение последующих пяти минут он проделывал вышеописаную процедуру, и реакция сидящего повторялась. Наконец парень понял, что Никита следит за его движениями так же мало, как входные двери вагона, без всякого толку болтающиеся туда-сюда.

Перебарывая страх, Руслан встал полностью. Он был уверен, что сидящему будет все равно. Чудовище продолжит впадение в состояние искусственного безумия.

Он ошибся.

Стоило ему полностью выпрямиться с прижатым к груди футляром, он увидел перед собою широко открытые глаза и свет сознания в них.

Ерунда, сказал он себе, просто двери открылись максимально широко. Сейчас они поедут назад. И он шагнул вон из купе. Шагнул и услышал за спиной:

— Погоди.

Конечно, парень не остановился. Он быстро пошел меж сиденьями в другой конец вагона.

— Да погоди ты!

Руслан убыстрил шаг, с отчаянием глядя в темные окна, пытаясь по виду за стеклами определить, далеко ли до родимой станции.

Перебираясь из вагона в вагон, он подумал, что грохочущая под ногами железная бездна могла бы стать неплохой могилой для пневматической винтовки. Правда, преследователь видел футляр у него в руках. Но мутными глазами!

И еще вот почему надо избавиться от винтовки (в следующем же тамбуре!) — по поездам шляется милиция. Даже если к ней не обращаться, она вмешается в схватку между пьяным стриженым мужиком и интеллигентным школьником. И разняв (если успеют) сражающихся, они захотят проверить, цел ли инструмент. Да Никита и сам догадается закричать, чтобы они проверили, что у этого музыканта в футляре. И что он им, милиционерам, скажет, когда они увидят вместо флейты ружье? Пусть и пневматическое.

Вбежав в следующий тамбур, Руслан обернулся. Погоня, кажется, отстала. Кроме того, поезд замедляет ход.

Совсем замедляет.

Останавливается.

Зашипели перед распахиванием двери.

Распахнулись.

Руслан выскочил на спасительный асфальт. Выскочил и бросился бежать вдоль состава, поглядывая за спину, чтобы определить, из какого вагона покинет поезд преследователь. И не определил. Остановился, озираясь. Где он?

Немногочисленнные жители и гости поселка Каратаево рассосались с перрона. Электричка с невнятным бормотанием тронулась с места.

Где он?! — панически спрашивал себя Руслан. Вышел с той стороны, чтобы подкрасться и напасть неожиданно?

Электричка, шумя все злее, набирала скорость. Руслан смотрел сквозь пробегающие мимо окна, стараясь рассмотреть страшного человека за стеной нарастающей скорости.

И увидел. Коротко стриженную, привалившуюся к стеклу голову. Она уносилась прочь от Каратаевской платформы. Он так и не поднялся с места.

Не узнал!

Руслан с гигантским облегчением расхохотался. Да как мог его узнать этот псих, если он его никогда не видел!

Руслан хохотал, исходя при этом еще и слезами. В добавление ко всему его вырвало. В таком виде вышел из него только что пережитый страх.

На столе початая бутылка водки, тарелка с грубо нарезанным сыром, докторской колбасой, и еще одна с мятыми маринованными помидорами. За столом трое. Василий Андреевич Тетеркин, Никита Воронин (крепкий, черноволосый), и Олег (вернувшийся из экспедиции муж Светланы). На выяснения, кто есть кто, и первую, крайне сумбурную часть беседы ушло около получаса и шестьсот граммов водки. Молодые люди встретили Калиновского выходца, вернувшись из больницы, где навещали своего отца и тестя. Нашли, что состояние Савелия Никитича заметно ухудшилось после неожиданного и непонятного стресса. Медработники рассказали им невразумительную историю про приблудного безумца, страдающего редкой формой эксгибиционизма. Упомянули, что меж ним и Савелием Никитичем, судя по всему, имели место какие-то неясные, но горячие взаимоотношения. Разговор с медперсоналом происходил всего через четверть часа после окончания сцены на больничных ступенях. Сам Савелий Никитич, подавленный сильной дозой успокаивающего, ничего своим редким гостям рассказать был не в состоянии.

Придя в немалое замешательство после всего услышанного, Никита с Олегом решили, что без бутылки не разберешься, и взяли пару. Тем более что у них имелся еще один законный повод для выпивки — встреча. Первый вернулся с автогонок, в которых участвовал в качестве механика, второй, как известно, с раскопок.

По дороге домой они несколько раз заговаривали об удивительном идиоте, приставшем к больному старику. У них родилось несколько версий истолкования этого несуразного события. Каждая была по-своему убедительна и разумна, но оказывается:

— Так это ваш сын?!

— Да, Никита, Никита, мой сын, — в третий раз отвечал на этот вопрос Василий Андреевич, и в третий раз скорбь искажала его обезьяньи черты.

— И он приехал к моему отцу как к своему?

Старик только кивнул, ему надоело повторять одно и то же, но молодому человеку не надоело удивляться.

— А о том, что он сын Савелия Никитича Воронина, ему сказала ваша жена?

— Но очень давно, — поднял короткий строгий палец Василий Андреевич.

— Почему же она все эти годы молчала? — вступил в разговор Олег. Он чувствовал себя посторонним в этой ситуации, и поэтому считал себя обязанным сосредоточивать внимание на противоречиях, возникающих в потоке беседы.

Отец Никиты медленно повернул к нему лицо. Глубокие морщины на нем были полны влаги.

— Я почвенник.

— Почечник, — подсказал Олег, — а зря.

— Почвенник. Почвовед. Преподавал земледелие в сельхозтехникуме.

— И поэтому вы плачете? — искренне, но чуть-чуть пьяно удивился Олег.

— Она была у меня лаборанткой.

— Кто?

— Агаша. Агафья Тихоновна.

— Это мать вашего сына, да? — первым понял Никита.

— Да, но я был женат. Не по склонности. Двух детей вырастил. И замуж выдал. А любил ее одну. Как пришла она к нам на работу, так и полюбил. Но вместе с тем поступил с ней нехорошо. Почти отвратительно. Пользуясь своим служебным положением, воспользовался минутной слабостью и склонил к сожительству. Но она меня так и не полюбила. Даже возненавидела. Посмотрите на меня внимательно, может, это и справедливо.

Молодые люди закряхтели, кому приятно, когда человек очень уж откровенно себя ругает.

— Давайте выпьем! — искренне предложил Олег.

— А она почти сразу ушла в библиотеку. Чтобы меня не видеть. И тут появляется ваш отец.

— Да он ни при чем! — воскликнул Никита, — я вам сейчас объясню!

— А я знаю, что ни при чем, — с большим достоинством сказал Василий Андреевич. — Когда она встретилась с Савелием Никитичем, она уже была беременная. Пятая, шестая неделя. Я все высчитал и в райбольнице проверил у акушеров. Потом она и сама постепенно призналась. Когда годы прошли.

— Да чушь все это! — бодро настаивал автомеханик, — пять недель, шесть.

Василий Андреевич раздул чувствительные обезьяньи ноздри и отчеканил:

— Ваш отец не имеет никакого отношения к моему сыну!

— Да не в этом дело! — бил себя кулаком в грудь Никита.

— А в чем?

— Сейчас объясню.

Никита миновал какую-то общего вида веранду, тихо отворил дверь и бесшумно вошел в комнату. Комната была большая и неквадратная. Окна, на них шторы, много штор. Картинки в рамках на каждой стене. Ружье на гвозде. Мелькнула мысль о том, что оно должно выстрелить. Больше внимания обстановке он уделить не мог, ибо увидел диван. Такое впечатление, что вначале его не было. Его внесли, пока Никита любовался огнестрельным оружием. Внесли вместе с парочкой, на нем сидящей.