Рапорт инспектора

Отвечая, Ольга доставала из сумки еду, купленную по пути.

— Лопать будешь? Я голодная.

— Съем немного.

— Тогда умывайся, да причешись. А еще лучше, побрейся. Противно с тобой за стол садиться.

Он послушался нехотя. Включил электробритву, поелозил по заросшим щекам, потом пошел в ванную. Вышел причесанным, внешне пободрее, но ел плохо, отламывал маленькие кусочки батона, крошил по столу. Зато у Ольги разыгрался аппетит, она жевала быстро, энергично.

— Как же он утонул? — вернулся Женька к старому.

— Я знаю? Пьяный был, говорят. А вообще-то странно как! Гребет человек, в волейбол играет — и вдруг — нету!

— И нас не будет, — заверил Женька.

— Ну, нас не скоро, — возразила она с наивным оптимизмом.

Он хмыкнул:

— Крюков тоже так думал, наверно.

— Крюков! Откуда ты знаешь, что его Крюков звали?

— Ты же сказала.

— Я не говорила.

— Забыла.

— Не забыла я, — возразила Ольга. — У меня память хорошая.

— Что ты так уставилась? Ну, слыхал я про этот случай. Одна ты все знаешь, что ли?

— Если слыхал, зачем расспрашивал? — обиделась она.

Поведение Женьки ей не нравилось. Вообще день не клеился. Разговоры какие-то ненужные, разговоры. С Мазиным болтала чепуху, потом Девятов, а теперь Женька муру несет.

— Потому и расспрашивал, что слыхал. Инженер один говорил — Горбунов. На море познакомились. Ничего мужик, с машиной. Ему этот Крюков замок менял.

Объяснял он, явно заглаживая грубость, но у Ольги сдвиг произошел, ощущала она в себе недоброе чувство к Женьке. «Нашла парня, ничего не скажешь. Подобрала. На тебе, боже, что нам негоже.».

— Да на что мне еще Горбунов какой-то!

— Ты же спрашивала, откуда я знаю? Я и говорю: не понял я сначала, про кого речь, а потом догадался.

— Догадался! Какой догадливый. Тебе б в милиция работать.

Он скатывал шарики из хлебного мякиша, щелчками сбрасывал их со стола. И это Ольге, девушке из семьи, где всегда уважительно относились к хлебу, тоже не нравилось.

— По-твоему, в милиции догадливые?

— Будь уверен. Между прочим, я сегодня на том месте, где Крюков утонул, одного дядечку из уголовного розыска встретила. Он только важными делами занимается.

Женька засмеялся желчно:

— Институт у них под носом обнесли. А поймали налетчиков? Шиш!

— Не бойся, поймают.

— Пинкертон пообещал?

— Если хочешь знать, он как раз этим делом занимается.

— Прямо тебе доложил?

— Представь себе.

Женька посмотрел недоверчиво:

— Скажи-ка! Подошел и доложил?

— А что особенного? Разговорились мы с ним.

Женькину настойчивость она воспринимала как желание ссоры, хорошо знакомую скверную его особенность, но Ольге больше не хотелось уступать злому полумальчишке, всегда и всем недовольному и вымещавшему на ней свои подлинные и мнимые обиды.

— Как это вы с ним могли разговориться?

В раздражении Ольга допустила неточность, малую ложь, она не хотела давать ему повода для новых наскоков, для ревности, в которую не верила.

— Подошел он, и разговорились.

— Подошел. Подошел. — открыто разозлился Женька. — Вы что, приятели? Где это он к тебе подошел?

Пришлось продолжить вранье, которому она значения не придавала. В конце концов, какая разница, кто к кому подошел?

— Остановилась я на берегу перекурить, а он подошел, попросил спичку.

— И разговорились?

— Поболтали немножко.

— О том о сем?

— Представь себе.

— Довольно трудно представить. Врешь ты все.

— Ну, Женька.

— Не врешь? Тогда скажи, пожалуйста, о чем же вы болтали? Он что, приставал к тебе?

— Глупость какая! Про меня разговор был. Устраивает?

— Про тебя? Его заинтересовала твоя особа?

— Жизнь каждого человека интересная.

— Что же ты о себе поведала?

— А тебе зачем?

— Интересно. Как-никак знакомые. Может, ты и обо мне рассказывала?

— В первую очередь.

Он воспринял слова эти всерьез:

— Да какое ты право имела?

— Право!

Этого Ольга стерпеть не могла. Злил он ее все больше. «И почему эти слюнявые мужики, с которыми возишься, как с писаной торбой, тебе же еще и хамят, воображают о себе черте что, хотя сами во сто крат хуже баб, никудышные!». Ольга вскочила Но Женька замахал руками, не дал ей рта открыть.

— Погоди, погоди ты! Сядь. Сама рассказываешь, что пристал к тебе тип из милиции, про меня расспрашивал, а я и поинтересоваться разговором не могу?

— Да что тебе интересоваться! Ты кто — бандит, убийца? Зачем ты, понимаешь — ты! — мог Мазину понадобиться?!

Он искривил желтое лицо:

— Милиция не только убийцами занимается.

— Ну? Натворил что? Говори!

— А он расспрашивал про меня?

— Чего ты боишься?

Женька не находил нужных слов;

— Понимаешь. Ты же знаешь, как мне важно поступить институт?

— Знаю, что вбил ты это в голову. Дальше что?

— То, что честно туда не поступишь.

— Глупость.

— По-твоему. А по-моему — нет. Поэтому я веду переговоры.

— Какие еще переговоры?

— Это секрет.

— Да в чем дело-то?

Раздражение перемешивалось в ней постепенно с тревогой.

— Ну, Горбунов, что Крюкова знал, имеет в институте часы и экзамены принимает. Короче, может помочь.

— Взятки берет? — спросила она коротко и брезгливо.

— По-твоему, взятки.

— А по-твоему?

— По-моему, помогает. Его благодарят, конечно. Но один-то он ничего сделать не может, понятно. Другие тоже участвуют. Кого-то, наверно, милиция и разнюхала. Это они могут. Это тебе не налетчик с пистолетом.

Про налетчиков Ольга пропустила мимо ушей. Ощущала одно — брезгливость.

— Удивил ты меня, Женя.

— Чем?

— С такой сволочью связался. Ведь это ж последняя сволочь, что с людей, которые учиться хотят, деньги вытягивает. Да какие деньги! Ты вот, откуда возьмешь?

— Он и про это спрашивал?

— Кто?

— Сыщик твой.

— Слушай, Женька, ну что ты за жалкий трус!

Он крикнул:

— Кто трус? Я? Я? Да что ты понимаешь!

— Объясни, если не понимаю.

Женька стих:

— Я маме обещал.

Но даже упоминание о матери не вызвало в Ольге на этот раз сострадания «Все врет. И про мать выдувал», — подумала она, видя в Женьке лишь жалкого человечка, по собственной никчемности неспособного добиться не столь уж значительной, с ее точки зрения, цели, готового на подлость, лишь бы пристроиться, «зачислиться в высшее образование», представлявшееся ему какой-то отмычкой в другую, легкую и приятную жизнь.

— Дерьмовый ты парень, Женька.

На этот раз он сорвался полностью.

— Потаскуха! Шпионка! С любым готова. И доносишь. — выкрикивал он несуразные слова, и чем больше выходил из себя, тем больше успокаивалась Ольга. Вот и выяснились отношения. Она молча собрала свою сумку. Нелепые оскорбления не задевали ее.

— Тебя же выгнали! Выгнали! Даже с разрядов выгнали!

— Ладно. Поговорили. Прощай, Женечка. Ошиблась я. Но жалеть не о чем. Желаю всяческого.

И, не договорив, хлопнула дверью.

От стука он вздрогнул, схватился за голову, прислушиваясь, как гудит лифт, увозящий Ольгу. Потом выскочил на балкон, посмотрел, как идет она прочь, решительно, не останавливаясь. Перевел взгляд прямо вниз, на асфальт, и сжал поручни балкона. «Две секунды — и все!» — подумал, соизмеряя взглядом расстояние. Стало страшно, но и как-то болезненно сладко.

Женька вернулся в комнату, сел к столу, лихорадочно написал на листке бумаги: «Я выбрал смерть».

С листком он подбежал к дивану, улегся, вытянул ноги, перечитал написанные слова. Надпись понравилась. Показалась удачной. Лаконичной и значительной, как латинские изречения. Женька долго лежал и рассматривал бумагу.

3

Трофимов допустил оплошность.

Выяснилось это так…

У Мазина была привычка возвращаться к освоенным материалам. И хотя эти ретроспекции редко приносили открытия — как правило, обрабатывались материалы опытными сотрудниками, и вся полезная информация «отжималась» жестко, — случалось, Что и ускользала от перегруженного глаза какая-то мелочь. Впрочем, сейчас Мазина интересовали не случайно упущенные мелочи. Ему хотелось понять некий очевидный факт, засвидетельствованный многими людьми.