Рапорт инспектора

Из этих многих основных свидетелей было двое — растерявшийся при налете общественник и девушка-студентка, случайно оказавшаяся возле машины, в которую вскочили бандиты. Именно они рассмотрели налетчиков лучше других, и оба показали: один из нападавших был приземистым, лысоватым, второй, видимо, молодой человек — в маске и надвинутой на лоб кепке.

Это несоответствие внешнего вида преступников и обратило на себя внимание Мазина. Выходило, что тот, то имел характерную примету — лысину, не счел нужным ее скрывать, в то время как его сообщник тщательно замаскировался. Пока Мазин видел два возможных объяснения этого странного факта: замаскированный преступник опасался встретить на месте нападения хорошо знавших его людей, или же под маской скрывалась примета особо броская, более редкая, чем лысина. Могли действовать и свойства характеров, но Мазин полагал, что два человека столь разных — презирающим опасность смельчак и личность сверхпредусмотрительная и осторожная вряд ли могли объединиться в таком рискованном сговоре.

Все это были, однако, лишь предположения, и Мазин почувствовал необходимость расспросить свидетелей.

— Будь добр, Трофимыч, пригласи ко мне студентку. — попросил он капитана.

Попросил по внутреннему телефону и, углубившись в работу, не обратил внимания, что Трофимов с ответом помедлил. Зная, как до педантизма добросовестно относится инспектор к своим обязанностям, Мазин, не дожидаясь ответа, положил трубку и продолжал вчитываться в странички свидетельских показаний, когда через несколько минут Трофимов собственной персоной возник в его кабинете. Вид у инспектора был смущенный, и это Мазин заметил сразу, несмотря на все отвлекавшие его внимание обстоятельства, ибо Трофимову смущаться приходилось чрезвычайно редко. Работал он хорошо, и цену себе тоже знал.

— Случилось что-нибудь? — спросил Мазин.

— Боюсь, не смогу я свидетельницу пригласить, Игорь Николаевич.

Мазин молча подождал разъяснений.

Инспектор пояснил коротко:

— Назвалась она Сидоровой Галиной, студент строительного института. Такая студентка действительно есть, но на месте преступления не находилась.

— То есть свидетельница обманула нас?

Мазин поднялся и подошел к Трофимову. Досада его проявилась в одном: он обратился к инспектору на «вы».

— Почему же вы не сообщили мне об этом?

Уж от кого-кого, а от Трофимова он оплошности не ожидал.

— Виноват, Игорь Николаевич. Не проверил документов. Показания снимали на месте. Не доверять девчонке оснований не было: общественник слово в слово то же самое показал, да и другие подтверждают. Стало быть, попытка ввести в заблуждение исключена.

— Зачем же называться чужой фамилией?

— Не захотела впутываться, Игорь Николаевич, выступать в суде. Вы же знаете.

Конечно, Мазин знал, что нередко свидетели малодушничают, уклоняются от показаний. Довод Трофимова звучал убедительно, но сам инспектор выглядел не убежденным собственной аргументацией.

— Почему, Трофимыч? — спросил Мазин, одолевая досаду. — Что-то подозреваешь?

— Чувствую! — ответил Трофимов, вызвав этим словом улыбку Мазина. И не потому, что тот не доверял трофимовскому чутью — относился к нему Мазин всегда серьезно, — улыбку вызывала многозначительная интонация, нарушившая простую манеру речи инспектора.

— Чувствуешь?

— Так точно. Фактов привести не могу, но вот такое дело. Показывала она охотна, сама подошла. Короче, за язык тянуть не пришлось. А потом исчезла.

— Наверно, решила, что гражданский долг выполнила с превышением, — сказал иронично Мазин, обдумывая слова Трофимова. — Назвалась Галиной Сидоровой. Сочетание обычное, выдумать легко, не то что Матильда Нетудыхата. И все-таки в подобных быстродействующих ситуациях люди часто непроизвольно называют знакомые фамилии. Нужно подготовить словесный портрет этой девушки и побеседовать с настоящей Сидоровой. Не исключено, что она вспомнит какую-нибудь приятельницу. Я вижу, Трофимыч, ты не прочь тут немножко покопаться.

— Попробую, Игорь Николаевич.

Мазин понимал Трофимова. Конечно, скорее всего прав инспектор в логике, а не в чутье, и мнимая Сидорова всего лишь обычная трусиха, но видно было, что саднит у Трофимова мелкая заноза — недоработка, и нужно избавиться от нее, убедиться, что оплошность не повлекла последствий нежелательных. И потому Мазин не стал выговаривать помощнику, а поручил довести дело до конца.

— Если найдешь, отругай как следует! — сказал он, давая понять в заключение, что многого не ждет и не требует, но позволил себе Мазин эту полушутливую фразу, будучи твердо уверенным, что на этот раз Трофимов не оплошает.

Сказал и потянулся к телефону, который упорно вызванивал уже продолжительное время, будто настаивая на необходимости сообщить нечто важное.

— Мазин слушает.

— Здравствуйте, Игорь Николаевич. Горбунов говорит и беспокоит. Боюсь, оторвал от важных дел.

— Не беспокойтесь, Владислав Борисович. Что у вас?

— Досадное недоразумение.

Мазин протянул Трофимову параллельную трубку.

— Что стряслось?

— Склероз!

— Не рановато ли?

— Не говорите.

— Печально. Но мы, знаете, против склероза бессильны.

— Ценю вашу шутку. И хочу сообщить, что ошибся я. Сам не понимаю, как напутал.

— В чем именно?

Горбунов говорил короткими фразами и без наводящих вопросов никак не мог справиться с волнением и добраться до сути:

— С брелком напутал. С монетой.

— Обознались?

— Нет, нет. Я считал, что забыл ее в машине.

— А на самом деле?

— Припоминаю, что видел брелок позже.

— После угона машины?

— Да, да!

Мазин переглянулся с Трофимовым.

— И каков же ваш вывод, Владислав Борисович?

— Я хотел бы узнать, где вы нашли монету? Трофимов резко замахал головой. Мазин улыбнулся:

— А сами вы что по этому поводу думаете? Горбунов не сразу ответил:

— Я в затруднении. Не представляю, где мог обронить.

— Жаль. Благодарю вас за информацию.

— А мне не нужно подойти к вам?

— Пока нет.

Горбунов засопел вдалеке, испытывая затруднения а разговоре.

— Вы хотите еще что-то сказать, Владислав Борисович?

— Нет, собственно, нет. Но, может быть, у вас возникла необходимость повидать меня? Так сказать, лично убедиться. Я всегда на месте.

— И в шахматном клубе бываете?

— Теперь только по вечерам.

— Вот и отлично.

— Разве вы шахматист?

— Нет, собираюсь зайти по служебной необходимости. Там, если не возражаете, и повидаемся.

— Буду очень рад.

Мазин в раздумье придавил пальцем рычажок. Трофимов положил свою трубку.

— Темнить начал гражданин инженер, — сказал инспектор.

— Думаешь? Сенсационного-то он ничего не сообщил.

— А нервничает.

— Пожалуй. Между прочим, в клуб я не собирался. Но, видимо, стоит встретиться на нейтральной почве.

В шахматном клубе все оказалось таким, как и ожидал Мазин, в шахматы никогда не игравший. Последнее обстоятельство многих его знакомых удивляло, ибо Мазин считался человеком рационалистичным, строго логического склада ума. К этому укоренившемуся заблуждению он относился покладисто, никогда его не оспаривая. Да и зачем было признаваться, что не рассчитывает он «ходы» наперед, не разрабатывает замысловатых и неотразимых комбинаций, а успех приходит трудно, в сомнениях и отступлениях, оставляя после себя не только радость победы, но и грустное чувство недоумения уязвимостью человеческой натуры. Игра в любом проявлении была чужда Мазину. Сожалея о том, что люди так часто нарушают естественные правила жизни, он не мог найти удовлетворения в искусственно регламентированных забавах.

Итак, клуб был как клуб. Стояли в нем столы, расчерченные на черно-белые клетки, часы с двойными циферблатами, висела на стене большая фотография, на которой мерялись силами Спасский и Фишер, причем Фишера узнать могли лишь знатоки — он сидел спиной к фотографу.