Череп императора

Ирландцам явно нравилось слушать Осокина. Когда он хотел, он мог понравиться даже кариатидам некрасовского парадного подъезда. Скорее всего эту историю Осокин выдумал — от начала до конца. Хотя кто его знает?.. Я мало что помню из того времени. После развода с женой я много пил и предпочитал не запоминать ничего из происходящего. Так что, может быть, все это и было на самом деле.

Брайан рассказал Осокину, как они с его позапрошлогодней девушкой пытались приготовить «айриш-рагу» (мясо, сваренное в черном пиве), но вылакали все пиво еще до того, как мясо успело свариться. Мартин глубокомысленно заметил, что любимым мясом древних кельтов была свинина. «По-древнеирландски даже рай обозначается словом, которое переводится как „место, где есть много вареной свинины“», — сказал он. Неисчерпаемый Осокин порадовал публику еще парой гастрономических баек. Старых, но довольно смешных.

К моменту, когда Брайан отправился за следующей порцией пива, Осокин все-таки задал вопрос, который я уже давно предчувствовал, глядя в его пьяные и бесстыжие глаза.

— Знаете, Деирдре, — сказал он, — у вас такое странное имя… Красивое и странное… Оно что-нибудь означает?

«Началось!» — понял я. Пока Осокин трезвый — он неплохой парень, но такой, как сейчас… Каждый раз на какой-то стадии вечеринки он каждый раз вдруг непонятным образом преображался, и я видел перед собой уже не знакомого Лешу Осокина, а снайпера, неторопливо и методично ищущего цель, совмещающего мушку с прицелом, кладущего палец на курок… Ба-бах! Помятый и весь до трусов перепачканный в помаде, Осокин пожимает плечами: «Ну что ты будешь делать с этими женщинами, старик?.. Ну никакого отбоя!..»

Утешало два обстоятельства — в «Долли» приват-кабины не предусмотрены (хотя когда это смущало фантазера и выдумщика Осокина?), и, кроме того, у него — гонорея, сопровождаемая… э-э… В общем, я надеялся, что друг мой сознает — для амурных подвигов время еще не пришло.

Дебби усмехнулась и, прищурившись, взглянула на него.

— Это национальное ирландское имя. Из очень старинной легенды. Как у вас Василиса.

— Василиса — это не из легенды, — сказал я просто для того, чтобы прекратить их воркование. — Василиса — это из сказки. Сперва она была лягушкой, а потом вышла замуж за принца.

— Да-да, — совершенно серьезно закивал Мартин. — Я читал эту сказку, когда учился в колледже. А у оборотня, который ее украл, конец хранился вместе с яйцом.

Мы с Осокиным чуть не попадали со стульев.

— Не обращайте внимания, — сказал Осокин, отсмеявшись. — Это мы так, о своем. Так что же за легенда?

— Расскажи ему, Дебби, — сказал Брайан.

— Ну хорошо, — пожала плечами она. — У нас в Ирландии есть такая старинная книга легенд, называется «Книга Красной Коровы». Там рассказывается, что у короля из Дублина была дочь по имени Деирдре, которая не умела любить. Она владела магией и могла влюбить в себя любого мужчину королевства, но сама не любила никого… В общем, это длинная и старинная легенда. Дети в Ирландии даже изучают ее в школе. В начальных классах…

Осокин начал плести что-то насчет того, что вряд ли та принцесса могла быть красивее Дебби, Мартин тут же выдал историческую справку: оказывается, рыжие волосы в Ирландии считались признаком простонародного происхождения, Дебби, запрокидывая голову, смеялась, и, устав от их гвалта, я потихоньку вылез из-за стола. «Пойду еще за пивом», — буркнул я и отправился к стойке.

Народу в баре успело набиться раза в два больше, чем рассчитывали те, кто проектировал стойку, и поэтому, прежде чем я получил свое пиво, мне пришлось немного потолкаться в очереди.

Бармен, наливавший «Гиннесс», глянул на меня поверх бокала и спросил:

— Это с вами настоящие ирландцы?

— Ага, — кивнул я, — настоящие.

Он нацедил еще один бокал и спросил опять:

— Чего ж они, если ирландцы, не переходят с пива на виски? Обычно после пяти «Гиннессов» просят уже «Джонни Уокера».

Действительно, подумал я, чего это мы? Нельзя уронить престиж ирландской культуры потребления алкоголя, никак нельзя. Я привстал на цыпочки и попытался привлечь внимание парней, однако те слушали, как Осокин рассказывает им в очередной раз что-то неимоверно смешное, и покатывались со смеху. Громче всех, сверкая ровными белыми зубами, смеялась Дебби, и смотреть на это мне было отчего-то неприятно. Ладно, решил я, поддержу престиж культуры самостоятельно.

— Давайте «Джонни», — кивнул я. — Черный лейбл. Одну штуку.

— С содовой? — поднял бровь бармен.

— А как пьют настоящие ирландцы?

— Если настоящие, то пьют чистый виски, безо всяких содовых, — уверил меня бармен.

— Тогда и мне чистый. Безо всяких…

Бармен выставил передо мной приземистый бокал. По его сторону стойки отстаивались мои бокалы с «Гиннессом». Я уселся на высокий табурет и пододвинул виски поближе.

— Не правда ли, сегодня удивительно милый вечер? — улыбнулась мне девица, сидевшая справа. Толпа прижимала нас почти вплотную друг к другу, и я ощущал запах ее дешевых духов. Насколько я мог разглядеть, у девицы были длинные черные волосы и длинные белые ноги. Мой друг Осокин говорит про таких девиц, что они напоминают ему неприбранную кровать.

— Так себе вечерок, — буркнул я, целиком сосредоточившись на том, как бы, не лишившись окончательно звания настоящего ирландца, намекнуть бармену, что бокальчик содовой мне все-таки не помешает.

— Может, потанцуем? — обрадованная ответом, улыбнулась девица.

— А что, уже объявили белый танец?

— Пригласи меня сам, — не сдавалась она.

— Знаешь, милая, — сказал я, допив-таки виски. — В той битве, когда кайзеровские дивизии теснили наших на верденском направлении, мне оторвало правую ногу. И теперь я хожу с деревянным протезом. Так что насчет потанцевать — извини, не ко мне.

Девица сочувственно покачала головой:

— А ходишь — ничего, как с настоящей…

— Привычка, знаешь ли…

— Можно потрогать? — сказала она, наклонившись к самому моему уху.

— Лучше не надо. Боюсь, от твоего прикосновения дерево может загореться. Мне не хотелось бы устроить здесь пожар.

Я слез со стула, рассчитался с барменом за пиво и виски и сказал, что «Гиннесс» заберу через пару минут. «Понимаю», — кивнул бармен. «Не правда ли, сегодня удивительно милый вечер?» — сказала девица парню справа от нее, когда я отошел на пару шагов. В туалете была тоже небольшая, но очередь — руки пришлось мыть втроем в одной раковине — в общем, когда я с пятью бокалами «Гиннесса» протиснулся обратно к столику, то обнаружил там только Брайана и Мартина, порядком осоловевших и по-английски обсуждающих девушек за соседним столиком.

— Ну наконец хоть кто-то пришел! — всплеснули они руками при моем появлении.

Я поставил пиво и огляделся.

— А где остальные? Дебби? Осокин?

— Дебби ушла с этим твоим другом, — заплетающимся языком сказал Брайан. — Он сказал: «Мы щас придем».

В тот вечер мы просидели в «Долли» до трех часов ночи. Домой я приехал только в полпятого. Ни Дебби, ни Осокин так и не вернулись.

18

Дождь не лил и не капал. Он барабанил в подоконник нудно и жалостливо. Словно там наверху кто-то плакал. Кто-то большой и беззащитный. Как ребенок, которому никогда не суждено стать взрослым.

Из окна были видны крыши окрестных домов, и повсюду, сколько хватало глаз, было одно и то же — дождь, дождь и ничего, кроме дождя. Серое низкое небо всей своей тяжестью давило на город, и от пейзажа веяло неизбывной вселенской тоской.

— Хочешь кофе? — спросила Дебби.

— Хочу, — кивнул я, не оборачиваясь.

— Здесь будем пить или пойдем на кухню?

— Все равно.

Она помолчала, словно от ее решения зависело что-то важное, и затем тихо произнесла:

— Давай здесь. Я сейчас принесу кофейник.

Кирилл Кириллов, чокнутый редактор исторического отдела моей газеты, как-то при мне зачитал афоризм из книги, груды которых вечно были навалены у него на столе. Тогда, помню, афоризм поразил меня своей претенциозностью, звучал он так: «Ничто так не обесценивает жизнь, как смерть, и ничто так не обесценивает начало, как конец». И вот теперь до меня, похоже, начало понемногу доходить, что же именно имел в виду неизвестный мне острослов из кирилловской книжки. У всей этой истории с Дебби, ирландцами, убийством и капитаном Тихорецким было начало — и вот все кончилось. Больше ничего не будет. Зачем же тогда это начиналось, думал я, глядя на плачущие тучи. Зачем?