Мистерия в парижском омнибусе

И эта физиономия не была обманчивой. У Пии действительно был открытый разум и удивительная лёгкость в общении, позволяющая ей легко адаптироваться к обстоятельствам. За несколько месяцев она сумела заговорить на очень хорошем французском языке, о котором она не знала абсолютно ничего, прибывая в Париж. Она развлекала Амьена своими наивными репликами и неожиданными ответами на его вопросы. Она его удивляла справедливостью своих мыслей относительно всех жизненных вопросов и даже относительно искусств, на уровне чувств, конечно.

Ещё больше она его удивляла своей мудростью. Это маленькое чудо, которое, где бы оно не показывалось, везде вызывало абсолютно у всех восхищение, не имело и тени кокетства, и совершенно непонятным образом, какой-то невероятной естественной непосредственностью сдерживала чересчур назойливых поклонников её красоты. Она носила народный костюм своего родного края, совершенно не стремясь одеть модные парижские наряды, которые охотно позволяют себе её коллеги натурщицы, едва оказавшись в Париже. Никогда ещё шаль не покрывала её ещё немного худые, но прелестного контура плечи, никогда ещё ботинки не заключали в тюрьму её ноги античной статуи, ноги, приученные топтать босиком горный тимьян.

И она жила как святая, выходя из дома только для того, чтобы отправиться в мастерскую Амьена, не водила дружбу со своими компатриотами и с другими женщинами, которые с удовольствием овладевают в Париже сомнительной и скабрёзной профессией модели-натурщицы.

С тех пор, как благодаря щедрым кредитам Амьена Пия больше не была обязана существовать подобно другим девушкам натурщицам, вести образ жизни, который нищета навязывает бедным красавицам, привезённым из Италии их новым хозяином и использующим их для своего обогащения, она продолжала жить в доме на улице Фоссе Сен-Бернар, но при этом полностью отделилась от этой праздношатающейся колонии, располагающейся лагерем в этом фаланстере.

Пия занимала небольшую комнатушку под крышами: узкая мансарда, стены которой были побелены и в которой не было никакой другой мебели, кроме маленькой железной кровати, трёх стульев из плетёной соломы и разбитого зеркала. Она там проводила все своё свободное время, остававшееся у нее после работы в мастерской, посвящая его чтению книг… да, она научилась читать… и пению народных песен своих гор… и мечтам… о чем? Амьен развлекался иногда тем, что спрашивал её, о чем она мечтает, но внятного ответа, в отличие от занимательных ответов на другие вопросы получить не мог. О чем может мечтать девушка, которой только что исполнилось пятнадцать лет.

Того, что Пия зарабатывала, позируя своему благотворителю, ей было вполне достаточно. Ела она не больше, чем птичка-невеличка, и расходовала очень мало денег на свой туалет, хотя при этом она была чрезвычайно заботлива к своему лицу и одежде.

И ещё она была очень весёлой, а это достаточно редкое качество для уроженок Рима… весёлая той откровенной радостью, которую даёт удовлетворение самостоятельной жизнью и отсутствие забот. Когда она приходила в мастерскую Поля, в нее впорхала радость вместе с нею.

Уже месяц, между тем, Амьену казалось, что Пия стала не такой весёлой, как раньше, более сдержанной, более задумчивой, не такой ребячливой, говоря одним словом. Она не играла больше с любимым котом в мастерской Поля, великолепным ангорским котом, который к ней чрезвычайно привязался, и всегда прыгал на её колени, как только Пия присаживалась на стул, чтобы выслушать установку на сеанс, понять, какую позу ей необходимо принять.

Эти симптомы показались художнику очень серьёзными. Он знал природу чувств этих маленьких девочек, переселённых безжалостной рукой из Италии во Францию, которые изнемогают от тоски и физического упадка сил в первое время пребывания в нашем холодном климате, и затем внезапно созревают при же первом солнечном луче. И он заподозрил, что это начало мимолётной любви.

Чтобы разъяснить случай, выяснить, что происходит, Поль осторожно стал расспрашивать малышку, которая принялась плакать вместо того, чтобы отвечать Амьену, и он не стал настаивать, не желая огорчать её, хотя идея, которая пришла в его голову, опечалила художника. Амьен, что называется, прикипел к этому ребёнку, и ему огорчительно было думать, что она глупо влюбилась, возможно в какого-нибудь грубого пастуха, приехавшего в Париж из Абруццо, чтобы собирать бронзовые монеты в 10 сантимов, играя на шарманке. Ему случалось даже иногда спрашивать себя, не ревнует ли он её, и он упрекал себя за это, вспоминая возраст Пии и свои двадцать девять лет. Ведь он был почти в два раза старше девушки. В такие моменты он становился серьёзным, почти холодным, и позирование происходило без того единого слова в адрес бедного ребёнка, который уходил от него с тяжёлым сердцем.

Но на следующий день после его приключения в омнибусе, Поль Амьен пребывал в хорошем расположении духа. Уверенность в том, что он не замешан, даже косвенно, в преступлении, и ему не придётся участвовать в судебном следствии, и приподнятое вследствие этого настроение позволяло ему весело беседовать с пастушкой, возлежавшей в глубине мастерской на высоком постаменте, имитировавшем мрамор гробницы Цецилии Метеллы.

—

Пия, моя красавица, — сказал Поль Амьен, смеясь, — ты не подозреваешь, что вчера вечером я чуть не поднялся к тебе по твоим почти отвесным шести этажам, чтобы удивить тебя. Но все-таки, в конце концов, решил не беспокоить твой сон и пошёл ужинать в кафе в твоём квартале.

—

И вы не зашли ко мне, не захотели увидеться со мной! — воскликнула девушка. — Я была бы так счастлива показать вам мою комнату… она теперь столь красива… у меня есть три цветочных горшка и птица, которая поёт, и именно вам я всем этим обязана, все счастье в моей жизни благодаря вам…

—

Я испугался, что затрудню тебя, ведь твоя комнатка не больше тельца твоей птички… эта твоя мансарда. И затем, вломиться к тебе без предупреждения! Я не осмелился. Потом, я не хотел помешать тебе, застав тебя с твоим возлюбленным …

Пия побледнела, и слезы навернулись на её глаза.

—

Почему вы говорите мне об этом? — прошептала она. — Вы ведь прекрасно знаете, что у меня нет возлюбленного.

—

Ладно, малышка, — весело продолжил Амьен, — не плачь. Это тебя совсем не красит и нарушает мою композицию. Разве ты плакала там, в горах, когда пасла свою козу?

—

Нет, никогда… и здесь тоже… когда вы сами не ищете случая расстроить меня… и заставить заплакать…

—

И смеяться тоже. Давайте ка лучше смеяться, или мне придётся задуматься над тем, не хочешь ли ты чего-нибудь от меня. Может быть ты влюбилась в меня? Ладно, я говорил не серьёзно.

—

Как вы могли сказать такое!.. Хорошо, я уже об этом больше не думаю… но, пожалуйста, не говорите мне больше о том, что у меня есть возлюбленный… откуда он у меня может появиться, мой Бог? Там, в моем доме, все мальчики, которые работают для отца Лоренцо, некрасивые и злые, как обезьяны… на пляс Пигаль может быть тогда?… На ступенях фонтана?… Но если бы вы посмотрели в окно, когда я иду к вам, вы увидели бы, что я никогда там не задерживаюсь. Я слишком тороплюсь попасть в вашу мастерскую, чтобы меня согрел… и обнять моего друга Улисса… вот кто мой возлюбленный.

Ангорский кот, который мурлыкал около печи, услышал своё имя и прыгнул одним махом на колени Пии, которая продолжила, хохоча:

—

Он меня очень любит… и приходит ко мне без особого приглашения… и никогда не причиняет мне страданий.

—

Ты права, малышка. Улисс — хорошее животное. Гораздо лучше меня… или животного по имени Верро, которое приходит ко мне только для того, чтобы мучить меня и тебя.

—

О!.. Мне все равно, есть месье Верро здесь или нет, но вы, месье Поль, как только вы начинаете смеяться надо мной, я теряю голову и позу. Вот видите! Я не двинулась с места с начала сеанса, а теперь, когда вы меня побеспокоили, я не знаю, как мне правильно зафиксироваться…

—