Сошел с ума

— Не такой уж ты беспомощный, Мишель, — задумчиво сказал Трубецкой, дымя «Мальборо» за компанию. — Напротив, иногда бываешь чересчур прыткий. Вон в самое логово угодил, и живой. Непонятное везение.

В свою очередь я коротко доложил о собственных приключениях, упомянув и о необыкновенной изобретательности Сырого в пыточном ремесле. Трубецкой небрежно махнул рукой:

— Он увлекся, погорячился. Он влип. Конец дуэли: отсюда он уже никуда не денется. Подонок.

Я счел нужным сообщить, что в тех же выражениях отзывается о нем Сырой. Причем, высказывает те же самые мысли. Правда, когда Сырой говорил, что Трубецкой никуда не денется, то имел в виду не этот именно дом, а всю Москву, вкладывая в слова «никуда не денется» глубокий, экзистенциальный смысл.

— Восхитительно! — одобрил Трубецкой. — Если сравнить то, что ты говоришь, с тем, как ты выглядишь, Мишель, — вот тебе и портрет типичного русского интеллигента в третьем поколении. Хоть ему кол на голове теши, а он все будет умствовать. Когда-то я много думал об этом феномене. К печальным выводам пришел.

— К каким же?

— Русский, или, точнее, советский интеллигент — это всего лишь непомерно развившийся мозговой отросток, не имеющий никакой перспективы выживания. С абсолютно усохшим пассионарным началом. Тупиковый вариант эволюционного цикла. Но в этом вопросе, как всегда, интереснее причины, чем следствия… Ребенок, выращенный в своеобразной загерметизированной колбе, каковой и была минувшая эпоха. Но если тебе неприятна эта тема, давай поговорим о чем-нибудь другом. У нас осталось десять минут. Ты на ногах-то держишься?

Честно говоря, я был счастлив видеть Трубецкого, всем своим видом излучавшего спокойствие неведомой мне силы.

— Что же будет через десять минут?

— Пойдем выкуривать гадину из норы. Этот гнойничок пора вскрыть. Давно пора.

— Попить бы на дорожку.

— Через час залью тебя шампанским. Потерпи. Ты хоть знаешь, где очутился?

— Нет.

Трубецкой рассказал. Старинный особняк в центре Москвы, владение Циклопа. Стационарный застенок и офис, и тренировочный спортивный комплекс, и винный погребок. Трубецкой и без наводки Руслана догадывался, что меня содержат именно здесь. Одно из любимых обиталищ Игнатки. Ему кажется, здесь он в безопасности, как Президент в Барвихе. Трубецкой бывал тут раньше, знаком со здешним распорядком. По ночам в доме дежурят не более двух десятков бойцов, правда, отменно обученных. Личный резерв Сырого. Основная часть этого резерва уже блокирована в левом крыле, в спальном помещении. Связь отключена. Три выхода заминированы, четвертый, парадный, — свободен. Кабинет и спальня Сырого на третьем этаже. Сейчас туда и направимся, вот только получим подтверждение, что путь открыт.

Подтверждение поступило сразу после этих слов. На груди Трубецкого запищала какая-то пуговица, и он, склонив голову, отдал распоряжение:

— Понял. Иду. Всем на выход.

— Лиза с тобой? — спросил я.

— Где же ей быть?

Усатая рожа лежала поперек коридора рубильником кверху. Глаза мечтательно закрыты. Возможно, видит сон, как мочится на всех своих врагов, а возможно, усоп. За первым поворотом коридора повстречали стройного юношу в таком же, как у Трубецкого, черном спортивном костюме, с рацией в руке, с расстегнутой кобурой на поясе. При близком рассмотрении оказалось, что это не юноша, а Лиза.

— Только что о тебе вспоминали, — обрадовался я. Лиза молча меня обняла и поцеловала в губы.

— Я думала о вас, Михаил Ильич.

— Я тоже, — потупился я. Наша вылазка, похоже, превращалась в увеселительную прогулку.

— После намилуетесь, — буркнул Трубецкой. — Ишь как вас тянет друг к другу. Я еще когда заметил.

По пути на этажах наткнулись еще на двух бойцов Трубецкого, одетых в черное и в черных беретах. Оба с короткоствольными автоматами. При нашем приближении вытягивались в струнку, а я машинально вздрагивал. Трубецкой удовлетворенно кивал.

— Операция захвата по схеме Джона Белью, — объяснил он. — Есть такой знаменитый террорист в ИРА. Ты, наверное, о нем слышал, Мишель?

— Твой коллега?

— Гудели пару раз. Я для них группу готовил в Южной Африке.

Что бы он сейчас ни ляпнул, я ему верил. Сознание было заторможено, но мозг ясен. Так же себя чувствуешь, если натощак, с похмелья хлопнешь сто пятьдесят грамм и выкуришь сигарету. Тут нам попалась дверь с крупной буквой «М».

— Туалет, — обрадовался я. — Там же есть умывальник? Я бы водицы попил.

— Попей, — согласился Трубецкой. — Почему нет. Отлей заодно.

Он сам зажег свет, потому что мне нипочем не отыскать бы выключатель. Туалет был чистый, большой, со стенами, выложенными необыкновенно красивой серебристой плиткой. С тремя отдельными кабинками. И с роскошным умывальником, над которым висел электрический вентилятор со странной надписью «ЗИКС!». Я наладил теплую воду и сунул голову под кран. Не только попил, но и освежился, затопив половину комнаты. Трубецкой прокомментировал:

— Гигиеничный ты человек. И это еще раз говорит о том, что Полина сделала правильный выбор. Может, зубешки почистишь?

Так, пошучивая, добрались до третьего этажа, где в полутемном коридоре встретили еще одного человека в черном, сидящего на корточках у одной из дверей. Лицо было закрыто полумаской; когда он встал, то оказался ростом под потолок. При этом весь был обмотан то ли пулеметной лентой, то ли альпинистским страховочным тросом. Да и дверь, возле которой он дежурил, была приметная: двустворчатая, выделанная затейливой резьбой, с массивной бронзовой ручкой.

— Ну? — спросил Трубецкой.

— Спит, как сурок, — доложил атлет. — Я проверил.

— Как проверил?

— Да я же заглядывал.

— Не разбудил, Толяныч?

— Да я же осторожно, на цыпочках.

— Ну что, Мишель, пошли?

— Пошли, — сказал я тоном Петрухи из замечательного фильма «Белое солнце пустыни».

— Вставай, Игнатушка! — Трубецкой потряс его за голое плечо. Сырой спал так крепко, словно репетировал смерть. На тумбочке рядом с кроватью какие-то склянки, пузырьки, рюмка, пепельница с окурками. Спальня, обставленная мягкой мебелью вкрадчивых, бледно-серых тонов, вполне в соответствии с запросами хозяина, все-таки оставляла впечатление нежилой, как бы еще не вывезенной из магазина. С мускулистой шеи Сырого свесился на подушку золотой медальон — знак Водолея.

— Игнатушка, — Трубецкой продолжал его трясти. — Божий суд проспишь, голубчик!

Наконец Сырой открыл глаза. В них не было привычной гнили, и вообще не было никакого выражения.

— Ах, это ты, Труба? — молвил с досадой. — Добрался все же? Ну и что дальше?

Трубецкой опустился в кресло, трость установил между ног.

— Дальше? Хороший вопрос. Я тоже над этим думал. Проще всего было пристрелить тебя прямо во сне. Но как-то это неблагородно, как-то примитивно, ты не находишь?

— Оставь свои шуточки для девочек, — Сырой, сморщившись, подтянулся на подушке повыше. — А этого зачем притащил? Без него не могли столковаться?

— Да нам вроде не о чем больше столковываться, Игнатушка. Вроде все уже предельно ясно.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказал. Вставай, голубчик, вставай! Скоро рассветет, а мне еще в одно место надо успеть.

Сырой потянулся к тумбочке.

— Разреши, сигареты возьму?

— Не стоит. Там же у тебя пистолетик, верно? Любишь с пистолетиками баловаться, как урка какой-нибудь. Стыдно, Игнат!

Сырой не послушался. Распахнул створку тумбочки и сунул руку внутрь, но в ту же секунду на его кисть обрушился орехово-свинцовый набалдашник. Трубецкой, кажется, даже не пошевелился. Вторым толчком трости захлопнул тумбочку. Сырой поднес к глазам мгновенно распухшую руку. Заметил с удивлением:

— Больно!

Я решил, пора и мне обронить словечко, а то что я все как посторонний.

— У вас тут, Игнат Семенович, обстановка роскошная, но несколько неуютно. Как в комиссионке.