Гангстер

За считаные секунды я испытал множество разнообразных переживаний: и гнев, и растерянность, и облегчение. Я не знал, что он имел в виду и какое отношение Анджело и Пуддж имели к моему пребыванию в этой семье, но отлично понимал, что давно уже просрочил то время, когда нужно было покинуть этот дом, где мое присутствие с трудом терпели. Мы все знали о чувствах, которые испытывали друг к другу, но все равно в кухне небольшой квартиры в доме возле железной дороги воцарилась напряженная тишина. Я шагнул от раковины, прошел мимо приемных родителей, снял с вешалки свою ветровку с эмблемой «Янки» и отпер щелястую деревянную дверь.

— Одежду можете оставить себе, — сказал я и вышел.

Я медленно спускался по лестнице дешевого доходного дома, решительно повернувшись спиной к старой жизни и направляясь к новой.

Я наконец нашел себе дом. Это место, для которого я был предназначен, где мои поступки не изучали с неблагожелательной придирчивостью и уж тем более не подвергали непрестанному осуждению, где ко мне никогда не относились как к постороннему и не строили скрепя сердце из себя родителей. Я имел собственную комнату, пользовался свободой приходить и уходить, когда захочется, и ясно понимал, что должен нести ответственность за все свои поступки. Я был ребенком, попавшим в мир взрослых, и с жадностью впитывал все важные и мелкие составляющие такого приключения. Я оказался также посвященным в таинства мира, который доводится видеть немногим из моих ровесников, и влияние этого мира навсегда определило мое отношение к обществу и понимание своего места в нем.

Когда я тем вечером шел от дома Вебстеров в бар Анджело и Пудджа, мне было совершенно ясно, что моя жизнь настоятельно требует решительной перемены. Я также знал о том, что вариантов будущего у меня крайне мало. Если эти двое, которых я считаю своими друзьями, откажутся принять меня, то меня в конечном счете отыщет полиция и семь предстоящих лет я проведу в государственном приюте. Мало кто (если такие вообще бывают) выходит оттуда полноценными людьми, а я — это мне было точно известно — не буду в их числе. По душевному складу я не подходил для уличного существования, к тому же жизнь немногих уличных мальчишек, с которыми мне доводилось водить знакомство, с постоянством, достойным чего–то лучшего, либо обрывалась от употребления наркотиков, либо их находили мертвыми в переулках. Зная все это, я отлично понимал, что моя единственная надежда опиралась на столь зыбкую почву, как прихоть двух самых опасных во всем Нью—Йорке гангстеров.

Я разговаривал с ними обоими и говорил очень кратко.

— Я буду делать все, что вы скажете, — сказал я, стоя, не сняв ветровки, в баре, где было прохладно от кондиционера. Анджело и Пуддж сидели за дальним столом и разглядывали меня, сложив руки на столе. Их лица озарял огонь стоявших на столе зажженных свечей и мигающий свет от экрана, висевшего наверху телевизора. — И я не причиню вам никакого беспокойства. Я не стану крутиться рядом с вами и, конечно, смогу выполнять всякие поручения, чтобы отработать еду.

Анджело поднес стакан молока к губам и неторопливо отхлебнул. В его черных, как маслины, глазах отражались язычки свечей, а на худом, изрезанном морщинами лице нельзя было прочесть никаких эмоций. Он поставил стакан на блюдечко и вытер рот краем сложенной салфетки.

— У меня есть жена и двое детей, — сказал Анджело своим низким и сочным голосом. — Я вижу их, только когда это действительно необходимо. Почему я должен видеть тебя каждый день?

— Я не знал, что у вас есть семья. — Я попытался, но, кажется, не смог скрыть свое удивление. — Вы никогда раньше не говорили о ней.

— Но ведь и ты никогда не говорил о том, что хочешь жить здесь, — ответил Анджело. — По крайней мере, мне не говорил.

— Вы оба очень хорошо относились ко мне, — сказал я. — Ия знаю, что явился сюда с очень большой просьбой. Так что, если вы скажете «нет», это не изменит моего отношения ни к вам, ни к этому месту.

— А куда это «нет» тебя приведет? — спросил Пуддж. Его голос звучал намного мягче, чем у Анджело, и выглядел он не настолько напряженным. — По твоему собственному мнению?

— Попробую жить сам по себе, насколько получится, — сказал я, пожав плечами. — А потом, вероятно, придется вернуться в нынешний дом, а оттуда — в приют.

— И что, в этих вариантах есть что–то такое, что тебя всерьез пугает? — спросил Пуддж, наклонившись над столом.

— Я стараюсь поменьше думать об этом, — признался я. — Но когда все же думаю, то пугает.

— Надеюсь, ты не боишься собак, — сказал Анджело. Он допил свое молоко и посмотрел вниз, на белого питбуля, который лежал возле его ног и время от времени втягивал носом воздух. — Дело в том, что тебе придется делить комнату с Идой. А она любит общаться с людьми даже меньше, чем я.

Я посмотрел на собаку, глаза которой были столь же темными и непроницаемыми, как у ее владельца, и снова поднял голову.

— Она кусается?

— Если увидит возможность, то не упустит, не сомневайся, — не без гордости ответил Анджело.

— И еще она привыкла делать все по–своему, — добавил Пуддж. — Я не слишком удивлюсь, если она заставит тебя уступить ей кровать и самому спать на полу.

— Если честно, лучше спать на полу, чем на той кровати, что была у меня до сих пор, — сказал я.

Анджело поднялся, отодвинув стул, переступил через собаку и повернулся ко мне спиной.

— Тебе придется завести поводок, — сказал он, взглянув на меня через плечо. — Со мной она ходит на свободе, но сомневаюсь, чтобы она захотела так же слушаться тебя. А это означает, что она может потеряться, и в таком случае тебе придется поступить точно так же.

Пуддж проводил взглядом Анджело, который открыл заднюю дверь и скрылся в своем крошечном кабинетике, и повернулся ко мне.

— У тебя есть одежда или какие–нибудь вещи, которые ты хотел бы взять с собой? — спросил он.

— Только то, что на мне, — ответил я, стараясь не показывать радость и облегчение, которые испытал от того, что они приняли меня в свою компанию.

— Раз такое дело, значит, тебе будет несложно переезжать, — сказал Пуддж, подливая себе в стакан граппы.

— Вебстеры, наверно, утром позвонят в социальное обеспечение, — предположил я.

— Никуда они не будут звонить. — Пуддж махнул рукой с таким видом, будто в этом действительно не могло быть никаких сомнений. — Для всех заинтересованных лиц ты официально будешь и дальше жить с ними. Мы с Анджело останемся в тени. Для тебя это значит, что время от времени тебе придется сломя голову бежать туда, если кто–нибудь из социальных чиновников мимоходом заглянет к ним. И твою комнату они сохранят в прежнем виде, чтобы было похоже, что ты там все еще живешь.

— Нос какой стати они будут все это делать? — удивился я. — Они ведь только и мечтали, как бы избавиться от меня.

— Без тебя они прекрасно обойдутся, — сказал Пуддж. — А вот с деньгами им будет жалко расстаться, и если они хотят, чтобы деньги продолжали приходить и впредь, то придется им разыгрывать эту комедию так, как мы им скажем.

— Джон Вебстер сказал, что они так долго держали меня у себя только из–за вас.

— Пьяницы не могут лгать, — отозвался Пуддж.

— Когда я могу переехать? — Я обвел взглядом бар, старательно подавляя в себе желание кричать от счастья и широко улыбаться от облегчения, которое испытал, когда моя самая заветная мечта почти осуществилась.

Пуддж поднялся, подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Как только ты сбегаешь и купишь для нее поводок, — сказал он, указывая вниз на мирно спящего белого питбуля. — Чем быстрее ты подружишься с Идой, тем проще тебе будет жить. Только не рассчитывай, что это будет легко сделать. Ида не доверяет тем, кого не знает. Точно так же, как и мы.

— Я так и не смог выяснить, почему он взял меня к себе, — признался я Мэри. Она стояла в углу палаты, сложив руки на груди, и смотрела в окно вниз, на проснувшуюся улицу.