Саваоф

Оглянувшись, я перелезла через ограду и сразу упала на землю. Мимо ехала машина. Возле моих «Жигулей» она затормозила: наверное, местные. Совещаются, имеет ли право посторонний автомобиль стоять возле опечатанного дома. Решили, что имеет. Или, скорее всего, не захотели ввязываться в чужие проблемы. Двинулись дальше.

На корточках я проковыляла ко входу в сарай. Его, конечно, не опечатали, даже не закрыли. Я снова оказалась в решетчатом разноцветном полумраке. Коробка, которую мы рассматривали вместе с Гергиевым, стояла на полу раскрытая. На самом верху стопки фотографий лежала та, что, как я раньше думала, мне приснилась.

Я взяла ее в руки, и глаза женщины, умершей сто лет назад, посмотрели на меня с сомнением и грустью... Дом продадут за долги, новые хозяева уж точно разгребут сарай. «Оставайся-ка ты со мной! — предложила я толстухе. — Повешу тебя на стенку. И возьму еще на память один из чертежей. Уж до того стильный...» Я засунула бумаги в сумку, потеснив пластиковый пакет.

Конечно, в доме Елены и Антона никогда не было никаких хозяйственных приспособлений. Нелепо было даже предположить, что где-то лежит молоток или дрель или еще что-нибудь — скажем, нитки для вышивания (я засмеялась, представив Елену с пяльцами — и сразу погрустнела: уж лучше с пяльцами, чем вот так). Но какие-то инструменты должны быть у садовника. Кроме сарая, в доме все прозрачное и богатое, нет даже подвала, где у простых людей хранится хлам. Подвал здесь считается жлобством. Я знаю, что во многих домах нет кухни. Богачи утверждают, что это дикость — кухня. Она омерзительно выглядит и напоминает подсобные помещения ресторанов.

Иногда я ночевала у Елены и по утрам видела, как причаливают к соседским воротам микроавтобусы. Из них выходили горничные в белых фартуках, держа в руках серебряные подносы с кофейниками и дымящимися булочками. Потом к бассейну тащили свежевыжатый сок.

— Это сколько же может стоить? — поинтересовалась я.

— Дорого, — успокоила меня Елена.

— А кофе не остывает?

— Там внутри мини-кухня. Точнее, как мини... Это у тебя в квартире мини, а у них — нормальная кухня.

— Но почему не приготовить кофе дома?

— У них не предусмотрена кухня. Вообще. Проектом не предусмотрена. Это такая мода. — Елена нахмурилась. Она тоже хотела соответствовать, но утренний микроавтобус Антон бы не потянул...

Из-за коробок выглядывал какой-то инструмент. Он представлял собой палку с лопаткой на конце. Лопатка была перпендикулярна палке и наточена. Как-то это все называется... Но это для сада, точно. Я на правильном пути.

Действительно, в этом углу сарая садовник сложил свои инструменты и прикрыл тряпками. Но веревки могло и не оказаться — все-таки прошло уже четыре месяца, как Антон купил ее для каких-то нужд. Скорее всего, для подвязывания кустов. Может, по просьбе садовника, а может, и по собственной инициативе. На всякий случай. Раз уж заехал в магазинчик.

Что-то захрустело под пакетами с землей. Сердце мое замерло. И тут в доме зазвонил телефон.

Я испуганно подошла к приоткрытой двери сарая, выглянула наружу. Стеклянная стена опечатана, как и парадный вход, а вот окно в Еленином кабинете закрыли неплотно. Треньканье телефона доносится оттуда. Это мелодия личного номера.

Елену убили полтора месяца назад. Неужели остался кто-то, кто не знает, что она мертва?.. Пока я думала об этом, телефон замолчал.

Я повернулась к садовым инструментам. Отсюда, от двери, мне было лучше видно, что хрустело под землей и палками... Это он, цветок папоротника. Близнец того, что лежит в моей сумке...

Снова обернув руку краем рубашки, я достала нераспечатанный пакет с веревкой Веревкина. Целиком искусственная, она красиво поблескивала сквозь пластик. «Змея» — назвали ее и Горик и Виталик. «Ну-ка, открой пакет! — словно говорила она. — И я докажу тебе, что мой блеск не случаен. Я не химическая, я натуральная. Я вся в чешуе. Все, что я делаю, я делаю ласково...»

«Иди ты знаешь куда! — ответила я. — Ласковая». И поморщилась. Все-таки это нехорошее место. Уже второй раз я ощущаю здесь присутствие всякой гадости. Здесь я бы не смогла открыть пакет. Это кажется мне немыслимым: я боюсь укуса!.. Наверное, просто устала...

Телефон в доме зазвонил снова. Теперь он был настойчивее: все время, пока я утрамбовывала пакет в разбухшей сумке, перекладывала там все, снова уминала, пока накрывала инструменты тряпками и совала коробки с фотографиями на место, он звонил и звонил, словно тот, кто набрал Еленин номер, потерял терпение и решил дозвониться во что бы то ни стало.

Я вышла из сарая, прижала дверь камнем на случай дождей, оглянулась на стеклянную стену дома. Она слабо дребезжала в такт звонкам. В ее зеркале отражалась я сама на фоне неопрятно разросшейся травы, решетчатой беседки и сосен вдалеке. «Вот как выглядят змееловы! — подумала я. — И даже не вздумай идти на этот звон!» Я погрозила пальцем собственному отражению в стекле... И — что сделаешь со своим характером! — двинулась ему навстречу. Мне показалось, телефонные звонки стали радостнее.

Пломба на двери была наклеена небрежно, но мое отраженное лицо, когда я ее отдирала, все равно было бледным от волнения.

Я вошла в дом.

В нем уже поселилось запустение. Кондиционеры давно не работали, и кислый запах наполнял прежде ароматные комнаты. Многие вещи были сдвинуты со своих мест, из комодов торчало белье, посуда в резном шкафчике собралась в углу и испуганно таращилась из-за приоткрытой дверцы. Помню, следователь простукивал все стенки: искал дополнительные сейфы с документами.

Телефон продолжал звонить. В пустом доме его звук был страшен. К тому же сгущались сумерки. Солнце исчезло за какие-то секунды, ушло за подлесок, сад прильнул к стеклу, всей своей темнотой вглядываясь в содержимое анфилад. Стараясь не думать о том, что Еленин кабинет примыкает к ванной, я двигалась навстречу телефонным звонкам и молилась о том, чтобы они дождались меня. Внезапно наступившая тишина в этом доме была бы еще страшнее.

— Але, — сказала я, не поднося трубку близко. Мне теперь все предметы здесь казались змеями, способными укусить.

— Господи! Наконец-то! — сказал Антон. — А то я уже начал волноваться.

Бывают такие ситуации... В старину о них писали: «комическое несоответствие», и, по теории, они должны смешить. Именно так: человек, разоривший не один десяток людей, преступник, разыскиваемый по нескольким статьям, в сумме дающим лет шестьдесят тюрьмы, муж женщины, которую повесили в собственной ванной, накачав предварительно наркотиками, парень, которого многие люди числят умершим, — он «уже начал волноваться»!

— И давно начал? — осипшим голосом спросила я.

— Не будем сейчас об этом! — строго сказал он. — Где Елена?

— А ты где?

— Слушай, ты наивная... наверное, добрая, да, добрая, но ты плохо знаешь жизнь... И я не обязан ни перед кем отчитываться. Я позвонил не для этого. Если Елена еще не отошла, то я не буду с ней говорить. Мне не нужны истерики, у меня много разных проблем... Нет, истерики мне не нужны. Тем более твои.

— Я и не собираюсь устраивать истерики.

— Ну, я неправильно выразился. Нравоучения, вот. Мораль. Мораль мне не надо читать, понимаешь? Ты наслушалась Елениных обвинений, я знаю. Что еще она может говорить обо мне? Только плохое! Вот имеет ли она для этого основания, это другой вопрос! Дом не продали, как я погляжу. Значит, все хорошо. Значит, мой расчет верный... Этот дом был нужен ей, ради нее содержался. Мне нужно совершенно другое... Это он выкупил его?

— Кто он?

— Ой, не надо делать твой обычный вид ничего не знающей дурочки! — (что и требовалось доказать: это был мой «обычный» вид в их глазах) — Возможно, ты и есть дурочка, но не в такой же степени, в самом деле? Ты работала с ее любовником в одной корпорации, кто он там у вас, шишка, да? Елена не пропадет, это я всегда знал! Так это он выкупил дом? Там большая сумма, конечно, но мне говорили, что он страшно богат...