Трасса смерти

Опять прорвался голос ведущей.

«В Каире, — говорила она, — мусульманские фундаменталисты…»

Эмметт выключил телевизор, крутанулся в кресле и вскочил из-за стола.

— Смотри, вот плейер с микроприемником, — стал он объяснять, показывая на небольшую черную коробочку, — когда я его включаю с дистанционного пульта, он подбирает уровень звука так, чтобы Мюррей вошел в эфир на той же громкости, что и основная станция. Это и есть главное включение. — Он положил устройство на место, пришлепнув по нему ладонью. — Особенно когда понимаешь, вместо дерьмовых новостей ты видишь гоночные машины на весь экран. Правда, должен сказать, в конце дня было бы более заметно, если эти двое старперов, которые у тебя записаны здесь, не будут трещать без умолку, как будто у них обычный воскресный треп. Ты затягиваешь разговор.

— Небольшая затяжка полезна для тебя, — ответил я, представляя себе, как Нотон сидит рядом со своим сенатором и слушает голос Мюррея. — Ты установил камеру в автобусе КСН?

— Заняло десять, может, двенадцать минут. Я ее там приклеил, так что можешь ее увидеть. — Он понажимал на клавиши своей панели управления, и на экране ТВ появилось широкоугольное изображение контрольной панели, нескольких компьютеров и пустых видеомониторов в салоне автобуса телевещания КСН. Как будто я оказался внутри подводной лодки.

— А ты врезался со своим сигналом в экраны «Даймонд вижн»?

— Нет, — ответил он. — Они еще даже не подъехали. Не знаю, смогу ли, потому что не имею представления, какого типа линейными детекторами они пользуются. А если даже и сумею, то ты сможешь быть на экране минуту или две, не больше, потому что они посмотрят на свои мониторы и тут же обнаружат врезку.

— Это не займет много времени, — успокоил я. — Просто надо включить сигнал, когда Нотон ворвется в автобус.

— Ну ты действительно голова! — восхитился Эмметт.

Снаружи светило солнце, и вокруг моего «астон-мартина» собралась небольшая толпа. Детишки с папочками, мамочками, школьники, которые приехали из Стоува. Они протягивали мне программки для автографа. «Привет, Форрест!» «Удачи, Форрест!» Я улыбался и подписывал.

Пожимал руки. Конечно, фаворитом был Мэнселл. Но и мы покажем, на что способны. Тоже рад познакомиться с вами. Я проскользнул за руль «астона» и поехал к главной взлетной полосе мимо вертолетных площадок, через ворота на автостоянку. Поднял верх машины, вышел из нее и прошел через ворота Пэддок к нашему пурпурно-золотому автодому команды «ЭФОГК». Несмотря на то что был только четверг, фанаты уже стояли у ограды Пэддока, сцепив пальцы и образовав живую цепочку, в надежде хоть краешком глаза увидеть Сенну или Мэнселла. Двое из них помахали мне, и я им — в ответ.

Джералд Берримен, корреспондент по автоспорту из «Ганнет ньюспейпер груп», угощался чашкой кофе эспрессо в нашем дворике.

— Какие новости, Форрест? — спросил он.

— Могу сообщить, — сказал я. — Мы втиснули аэродинамическую трубу в свой компьютер.

Глава 34

Машина дернулась и остановилась. Над головой синеет яркое летнее небо. Я прикрыл глаза: все-таки жарко внутри моего костюма «Номекс», рассчитанного на Аляску, в перчатках, одежде и шлеме. Медленно, откуда-то издалека до меня начинают доноситься звуки. Металлический грохот пневмодомкратов — это механики меняют шины, слышу шум их голосов. Двигатель слегка меня сотрясает. Кто-то — это Пэт Хатчинс, мой начальник группы, — наклоняется над «фонарем» и что-то кричит. Я киваю, но не слышу ни слова.

Я нахожусь в Бекетсе, думая, как вести себя дальше: на четвертой войти в поворот на полной мощности, рвануть влево, чуть коснувшись бордюра, или бросить машину на пятой на прямую — я прокрутил в голове мой предстоящий великолепный круг.

У нас еще было время для одной попытки до конца зачетов, еще один шанс — поправить дела и передвинуться вверх с пятнадцатого места в таблице. Пятнадцатый — это там, где спонсоры начинают спрашивать о своих инвестициях и искать в контрактах параграфы, оправдывающие бегство. Это там, где о гонщиках забывают еще до того, как они сходят со сцены. Это там, где невозможно добиться победы. Это там, где происходят аварии, потому что гонщики стремятся превзойти пределы возможностей машин, а эти пределы можно достичь, но превзойти невозможно. Пятнадцатый — это никто. Пятнадцатый — это боль и мрак.

Я отбросил переживания и сконцентрировался на трассе и на соперниках. Груйяр, Сенна, Патрезе и Кавелли, два Йорданса — Модена и Гюгельман и, может быть, Фиттипальди на своем «минарди». Дорожка слишком переполнена для хорошей гонки, но лучше не бывает.

Груйяр останавливался на полчаса и, может, просто сойдет с трассы. Кавелли и Патрезе разминаются, набирая скорость для быстрых кругов, и я пропущу их вперед, перед тем как выйду на трассу. Оставалось семь с половиной минут, времени хватит, чтобы пройти два круга до того, как закроют трассу. Легкий стук по шлему, открываю глаза, когда машина опускается с домкратов на грунт, выжимаю сцепление и газую к дорожке, пробую все передачи, не торопясь подъезжаю к трассе с конца от Коупса, смотрю в зеркала, и вовремя: вижу, как Сенна круто входит в поворот, быстро надвигается и со свистом проносится мимо, а потом возникает звуковая волна, как будто я нахожусь у дула винтовки, откуда вылетела пуля, сопровождаемая горячим газом, а затем возник вакуум, который на момент затягивает тебя, увлекая следом.

Сенна исчезает за холмом, а я жму на четвертой, набирая скорость, постукивая по кнопкам фиксации времени, так, давление масла в порядке, набираем скорость.

Нет смысла идти на неполной скорости по любому кругу, если шины нагрелись. Не стоит думать во время зачетов, что сумеешь вернуть свою уверенность, порыв и концентрацию, когда начнется основная гонка. Это все дается путем учебы и упорных тренировок, как, например, это делают пианист-маэстро или чемпион мира по теннису. Одна гонка — это все равно что в течение двух часов без перерыва принимать подачу Бориса Беккера, когда его крученый мяч летит со скоростью сто пятнадцать миль в час. До того как один мяч ударится о площадку, из его ракетки уже вылетает другой. Нет времени глазеть на свою ракетку в промежутке между подачами. Вылетаю возле Бекетса из левого — правого — левого поворота, на меня надвигается трибуна, вырастая из-под земли, как волна из бетона и стали, я мчусь со скоростью 160 миль в час, и надо принимать решение уже сейчас, пока трасса заворачивает вправо, сужается и ведет вниз.

Приступая к изучению трассы, я начинаю с разложения кривой на серию отрезков и заставляю себя это запомнить, находя траекторию, прикидывая, что надо притормозить на маркере «165 метров», пройти после этого полкруга, повернуть в начале черной тормозной отметки, похожей на вопросительный знак. Я все это уясняю для себя до гонок, а потом даже не думаю об этом. Если буду думать, то буду ехать слишком медленно. Когда я хорошо веду машину, мой мозг находится во взвешенном состоянии, где-то над мышлением и ощущением, там, где эти два процесса сливаются, а время и пространство исчезает. Когда я хорошо веду, я как бы сливаюсь с машиной, ощущаю ее через рев мотора, трение, ускорение, торможение и повороты, чувствую сцепление шин с грунтом, компрессию проклятой подвески, и мой мозг уже на участке кривой, что впереди, настраивая меня на то, что предстоит.

Вылетая сейчас из Лаффилда на новый круг, я уже гоню машину на прямую мимо линии «старт-финиш», что в четверти мили впереди. Машину все время упорно заносит боковыми колесами на разбитую, изъеденную обочину, а я держу мощность, в то время как ускорение заламывает мне голову назад. На микросекунду отпускаю газ и слегка нажимаю на сцепление, чтобы сменить передачи, поворачиваю в Стоув, где белым на трассе нарисована стартовая позиция, и она смутным пятном проносится мимо меня, потому что я уже далеко впереди, перехожу на пятую, шестую, а мое зрение сфокусировано на этой белой точке, небольшой белой отметке «100 м», где я начну поворот в Коупе, куда Сенна, вернее его машина — красно-белое пятнышко, — уже сейчас поворачивает.