Ведьма для инквизитора

ал ей рот.

Тогда – выкрасть ее? В таком случае где-то неподалеку должна находиться его машина. К тому же такие мелкие купюры в долларах всегда имеют при себе владельцы машин на случай разборок с гаишниками. Однако ключей от машины при киллере не было. Завтра надо будет осмотреть окрестности…

Ладно, в эту ночь они больше ничем не рискуют, понятно. Но оставаться в этой избушке теперь нельзя. Только куда податься? Оптимально – уговорить ее пойти на Петровку. Но вряд ли Алексей в этом преуспеет. Кроме того, надо будет Сереге сообщить о покушении на Майю… Если этот хромоногий сатир Веня не наложит вето на информацию…
* * *

Алексею удалось все-таки задремать, и он забылся в каком-то полубреду.

…Странно, он не слышал, как она вошла. Он не ощутил, как она расстегнула его рубашку. Его разбудили только горячечные поцелуи, которыми она покрывала его грудь и живот. Кис открыл глаза, и Майя, словно почувствовав, распрямилась, вглядываясь в темноте в его лицо. Она сидела на нем верхом в медвежьей коричневой шкуре Вениного халата, который сползал с плеч и открывал грудь. Убедившись в том, что Алексей проснулся, она, не произнеся ни слова, потянулась к нему, и ее губы прильнули сначала к неглубокой впадинке на его подбородке, затем накрыли его рот… Ее волосы скользили по его коже. Глубокий вздох поднял его грудь, руки непроизвольно дернулись – он сам не знал, для чего: оттолкнуть или прижать шелковую душистую головку к себе? Но они были надежно пристегнуты к спинке кровати. Майя получила его тело в безраздельное пользование.

Ни он, ни она не проронили ни слова. Он лежал неподвижный, распятый, изумленно наблюдая за тем, как Майя хозяйничала на его теле – хозяйничала умело, отрешенно и сосредоточенно, словно совершала какой-то одной ей ведомый ритуал, в котором Алексей приносился в жертву неким богам, как это делали при помощи секса жрицы Египта… Она поднимала в нем волну наслаждения и удерживала ее, терзая его плоть для того, чтобы, доведя его до исступления, дать ему отдышаться и вновь вызвать волну, еще большую… Алексей с трудом сдерживался, чтобы не застонать, – он не хотел, он не считал возможным в этом участвовать, если уж эта наглая девчонка его насилует, так пусть насилует, но он тут ни при чем…

Но он был при чем, пусть и молчаливо; это его тело рвалось к ее дразнящим и в последний момент ускользающим губам, к ее рукам, вспархивающим тогда, когда уже, казалось, сейчас наступит та развязка, тот финал, о котором он уже был готов молить ее… Но нет, он молчал, и пощады ждать не приходилось, он уже переступил ту грань наслаждения, за которой начиналась невыносимая мука, – но она неожиданно оказывалась новым наслаждением, неслыханным, неиспытанным, страшным в своей разрушительной силе.

Изредка в темноте ее глаза, блестя, вглядывались в его лицо, ему казалось, что он читает в них безумие, что она и впрямь жрица, совершающая жертвенный ритуал, и сейчас все закончится тем, что она достанет острый нож и полоснет его по груди, и страшнее всего было