Мистерия в парижском омнибусе

—

И ты веришь, что к этому времени её посетит идея составить завещание?

—

Это я беру на себя. И кому она может оставить все своё имущество, если у неё нет родителей… и никаких родственников? Только нам, ведь за это время мы должны стать её семьёй.

—

Хорошо! Но она моложе нас, и проживёт дольше нас, вполне вероятно?

—

Я в это не верю, — рассмеялся Бланшелен. — Ты забываешь, что этот идиот Верро отдал мне булавку, которую ты потеряла.

Часть IX

Он не производил респектабельного впечатления, этот доходный дом, где отец Лоренцо селил своих пансионеров, на улице Дефоссе-Сен-Бернар. Это было старое и чёрное шестиэтажное сооружение, намного более высокое, чем широкое, и беспорядочно пронзённое узкими окнами, из которых ни одно размерами не совпадало с соседними. Своим фасадом, позеленевшим от дождей, и задушенным двумя зданиями гораздо лучшей внешности по краям, дом походил на кусок заплесневелого пирога.

Жители входили в этот барак через тёмную аллею, которая приводила во влажный и плохо освещённый двор, похожий на дно колодца.

На цокольном этаже, было два помещения. В одном располагался кабачок, дверь которого напрямую выходила на улицу, так что Лоренцо имел возможность заманивать к себе прохожих дешёвым алкоголем, другое служило столовой для натурщиц и натурщиков, которые нашли пристанище у этого пройдохи.

Вечером, с наступлением темноты, и утром, на рассвете, там можно было встретить за столами пёструю компанию, состоящую из калабрийских разбойников и крестьянок из Абруццо. Были там целые семьи, начиная от старца с седой бородой до маленьких девочек в возрасте четырёх лет, сидящих на коленях пышных матрон.

Там говорили на диких местных диалектах Апеннин, выдыхая при этом запах чеснока и табака, который можно было чувствовать вплоть до Ботанического сада.

Все они засыпали по ночам в своих комнатках, устроенных, как монастырские дортуары, и жили в довольно хорошем взаимопонимании. Свары, заканчивающиеся ударами ножом случались там редко, хотя ссорились жильцы его дома частенько.

Отец Лоренцо дисциплинировал своих арендаторов, и внушал им уважение и благоговейный ужас. Ещё сильный, несмотря на свои шестьдесят пять лет, этот человек не спускал ни насмешек в свой адрес, ни задержек в платеже арендных выплат. Он ежедневно занимался своим доходным домом и пристраивал его жильцов на работу уже на протяжении пятнадцати лет, и никогда у него не было проблем с французской полицией. А между тем, в давние времена отец Лоренцо возглавлял банду разбойников, которая промышляла грабежами путешественников и владельцев доходных мест в окрестностях Террачины в Италии.

Но деньги меняют людей. Накопив этой профессией порядочный капитал, и узнав, что его голову в Римских краях оценили в кругленькую сумму, отец Лоренцо вдруг прямо средь бела дня испытал отвращение к ночёвкам под открытым небом под звёздами и питанием сырыми каштанами.

И так как он был честолюбив, вместо того, чтобы спокойно отойти от дел, отец Лоренцо совершил переход к Неаполю и сел на пакетбот до Марселя, откуда добрался в Париж, чтобы его сбережения начали плодоносить.

Бог благословил его усилия. Предприятие, которым он управлял, процветало. Отец Лоренцо купил здание с побочными доходами, которые он получал, принимая и кормя своих соотечественников. И пансионеры не обходили стороной его заведение, так как у него были корреспонденты во всех деревнях на юге Италии, да и сам он время от времени туда наведывался, вербуя постояльцев.

Это был, впрочем, совсем неплохой человек. Отец Лоренцо открывал разумные кредиты, и даже просто безвозмездно предоставлял маленькие суммы моделям, временно оставшимся без работы. Он брал также на себя труд найти им эту работу, и ему это всегда удавалось, поскольку он был вхож в ателье почти всех художников, а когда модель уже исчерпала свои возможности, попозировав уже везде, где только можно, он за свой счёт отправлял её на родину.

Именно к нему Амьен в своё время обратился относительно жилья и содержания Пии.

И так как сделка, предложенная художником, была очень выгодной для Лоренцо, этот честный бандит отнёсся к девушке с бесконечными уважением и вниманием.

Он даже привязался к ней, и мог рискнуть своей жизнью, чтобы защитить её, если бы он заметил, что какой-нибудь негодяй близко приблизился к ней, или, не дай-бог, оскорбил бы её.

И Пия приспособилась, не испытывая никаких неудобств, к жизни в этом гадком караван-сарае, где бы не захотела поселиться даже самая бедная парижская работница.

Справедливости ради нужно сказать, что она жила совершенно обособленно, ни с кем не поддерживая никаких отношений, хотя и не пренебрегала обменом односложными фразами с соседями по дому, если они встречались на её пути в коридорах или на лестницах дома.

Пия занимала комнату на последнем этаже дома, под крышами, мансардную комнату, в которой раньше ютились шарманщики и их ручные обезьянки во времена, когда у бедняков из южной Италии ещё была возможность посылать своих детей просить милостыню во Франции.

И этого убогого жилища Пия смогла сделать прелестное гнёздышко.

Но не богатством меблировки сверкала мансарда, которая столь нравилась Пие.

Железная кровать, несколько стульев из соломы, стол белого дерева, зеркало, сундук, где она держала своё белье и одежду, большой кувшин и широкая миска для умывания, а на побеленных стенах висели два эскиза, нарисованных карандашом и подаренных ей Амьеном. Но было не все.

Пия извлекла пользу и из водостока, который окаймлял единственное окно её мансарды, так как она там создала в нарушение всех городских правил вольер и сад. Сад она разбила в ящике из под зелени, а в вольере поселила лишь одного зяблика, но цветы всегда были свежими, а зяблик пел с утра до вечера.

И затем, из этого слухового окна был чудесный вид, ведь дом отца Лоренсо смотрел на северо-восток.

Справа, на другой стороне улицы, расположились магазины и винные склады, а чуть дальше начинали зеленеть старые деревья Ботанического сада.

Слева, за мостами и над неровными крышами домов, возвышался холм Пер-Лашез, увенчанный кипарисами, чьи тёмные силуэты выделялись на фоне ясного неба.

Каждый уголок Парижа был виден из её окошка таким, как его видят летающие возле крыши дома птицы.

На следующий день после поездки в Сен-Уэн Пия, которая встала до рассвета после бессонной ночи, погрузилась в мечтания, облокотившись на подоконник своего окна и глядя на предрассветный Париж.

Воздух был тёплым, и утренний туман рассеивался в первых лучах весеннего солнца, позолотившего крыши домов.

Зарождался прекрасный день, один из тех праздников, которые Бог иногда дарит обездоленным персонам большого города, тем, кто не имеет возможности обсуждать иной спектакль, кроме спектакля пробуждения природы.

Торговцы болтали на пороге своих лавок, а дети играли на улице.

Жильцы Лоренцо готовились вылететь из своих комнатушек, чтобы до полудня оказаться в мастерских квартала Пигаль и квартала Люксембург.

Были слышны резкие звуки бегущих по лестнице ног моделей, и даже прыжки через окна дортуаров с нижнего этажа, под радостные взрывы смеха, заставлявшие прохожих поднимать голову от тротуара. Старый бандит, ставший почтенным владельцем доходного предприятия, курил трубку на пороге своего кабачка и улыбался от удовольствия в зарослях своей бороды, прикидывая свой месячный доход и денежки, которые он положит в карман этим вечером.

Это было время, когда все его жильцы получали деньги, и поступления Лоренцо не заставили бы себя ждать.

Лоренцо лишь немного удивлялся тому, что не увидел, как спустилась Пия, которая всегда была готова отправиться на работу первая, но он никогда не входил к ней в комнату сам, если только она сама его не приглашала.

А Пия и не думала о том, чтобы позвать его, как и не думала о том, чтобы пойти купить себе какой-нибудь скромный завтрак.