Смерть на выбор

— Еще не известно, кто бы у батареи посиживал!

И был отчасти прав. Журналист почел за лучшее перейти к делу:

— Мне, честно говоря, ваш адрес дали в милиции. А сам я журналист, работаю в газете «Невский голос», ну и с западными изданиями сотрудничаю. — Он покопался в карманах куртки (за отсутствием прихожей и отдельного приглашения раздеться, куртку он не снял) и отыскал визитку. — Разрешите представиться: Максим Самохин.

— Весьма польщен. — Скрипач ответил вполне светским кивком. Сдобренным едва заметной иронией.

— Ну и дело меня интересует необычное. Это вы писали заявление в милицию насчет кинжала? Вот меня этот кинжал и заинтересовал.

— Меня, признаться, тоже, — снова кивнул музыкант. Максим уже приготовился слушать занимательный рассказ, но хозяин замолк.

— А вы не могли бы поподробнее рассказать?

— Лучше давай перейдем на «ты». Я сторонник условностей, но только когда на мне фрак.

Максим тоже не любил всяких реверансов.

— Одно другого не заменит, так что ты все же расскажи, что стряслось с этим кинжалом.

— Да и рассказывать особо нечего. Идиотская история. Я только потому пошел в милицию, что мать раскричалась: «Воры залезли!» А дело проще фортепьянной педали. Возвращаюсь после концерта. Захожу, зажигаю свет и вижу: в комнате рядом с диваном лежит этот нож в луже темной какой-то.

— Кровь?

— Может быть. Я крови в жизни не видел. Только в кино и когда анализы сдавал. Там она иначе выглядит. Лужу я вытер, ножичек на стол переложил и спать лег. Утром мать с дежурства забежала. Так она у меня замужем живет, но иногда заходит — поухаживать за сынулей, я ей, без всякой задней мысли, эту историю изложил, пока кашку манную потреблял. Она у меня медицинский работник, диета прежде всего, а я, с ее точки зрения, до сих пор должен сидеть на диете для грудных младенцев. Она тут же причитать начала: «Воры, воры, немедленно в милицию, посмотри, не пропало ли чего!» А ничего не пропало. И зачем в милицию идти — делать им больше нечего, как кинжалы всякие рассматривать! Но вера — великая вещь, она меня таки заставила. Я в тот же день поплелся в отделение. Народ смешить. Очень они там веселились. И кинжал разглядывали. Он и впрямь необычный.

Максим счел возможным вмешаться:

— Не покажешь?

— Да хоть сто раз!

Через минуту скрипач Высоковский притащил нож. Нож, родившийся в то же время и под теми же небесами, что и кинжал геолога.

Ребристые кожаные ножны с загогулиной на конце, искривленное широкое лезвие и темная рукоятка с серебряными и золотыми вкраплениями. Брат-близнец, если кинжалы бывают братьями!

Максим даже охнул.

— Что, удивительная штучка? Я кому ни показывал, никто ничего подобного не видел. Все пялятся, как ты.

Только ненаблюдательный и невежливый человек рискнул бы сравнить чисто деловой, репортерский интерес Максима с праздным любопытством обывателей. Но тот обижаться не стал: непродуктивное чувство, во всяком случае в данном случае. Скрипач — Божий человек — живет ушами и прочими эфемерностями. Стоит ли отвлекаться? Конечно нет. Несмотря на благие намерения идти прямо и непосредственно к цели, журналист не удержался и блеснул эрудицией.

— Это арабский кинжал, — Максим запнулся, — джарабия, на их языке. Из Йемена!

Высоковский удивленно присвистнул и с уважением закивал:

— Да, да, да… Я что-то подобное и подозревал.

Что именно подобное он подозревал, Максим уточнять не стал. Ежу понятно, что музыкант просто попух от восхищения.

— Слушай, а ты мне его на время не одолжишь? — Работа журналиста — ковать клиента, пока он горяченький — от удивления, от растерянности или восхищения. Максим свою работу знал и любил. — Я тебе расписку напишу…

— Честно говоря, не знаю.

— Я статью готовлю об этом. Очень, просто позарез надо. Ладно? — Журналист вытаращил голубые, младенчески-чистые и оттого считающиеся честными глаза. Действительно, младенцы, как правило, лгать не умеют. Чего не скажешь о людях, умудрившихся дожить до тридцати или более лет с глазами, как у новорожденных.

На этот раз, впрочем, он был правдив.

Скрипач помялся и согласился. Максим тут же упаковал выпрошенный ножичек в сумку.

— Ну и еще: можно я на то место гляну, где лежал кинжал? — продолжал давить репортер.

— Да гляди сколько угодно, — не стал спорить скрипач.

Журналист мельком осмотрел комнату, судя по всему единственную. Обычная городская обстановка: диван, два кресла, стенка. Из примечательного только старинная ширма у стены да пюпитр с нотами. Скрипач показал место у дивана — ни пятен, никаких других следов. Ничего… Значит, пора прощаться.

Писать расписку журналист не стал. Во-первых, хозяин ножа, если можно так выразиться, не настаивал, а во-вторых, с юридической точки зрения — обыкновенная филькина грамота.

— Значит, мои телефоны у тебя есть. Срочно захочешь увидеть свой кинжал, звони. Вот, кстати, домашний номер, — деловито распоряжался Максим. — И свой телефончик дай… Так, на всякий случай.

На том и распрощались.

Студенточки дома не оказалось. «Жиличка в анституте своем» — так ответил Максиму старческий голос. Дверь старушенция не открыла. Не все халатно относятся к собственной безопасности.

Опер, который допрашивал, а точнее, расспрашивал девушку, тоже отсутствовал — выехал на вызов.

Следующая по плану остановка — улица Марата. Там Максиму повезло.

Звонить пришлось довольно долго, он совсем было уж отчаялся и почти решил ехать в Купчино, к слесарю, но кованая кирпичного цвета дверь неожиданно приоткрылась.

— Кого несет? — Звон увесистой цепи заглушил ворчливый голос.

— Могу я повидать Наталью Сергеевну Иванову? — вкрадчиво приступил к беседе журналист. Брюзгу можно одолеть лишь лаской и нежностью.

— А че надо?

— По делу, — терпеливо пояснил журналист.

— Понятно, что не базарить…

Максим попытался заглянуть в узенькую щелочку и даже разглядел широкий, слегка курносый и чуточку опухший нос, не менее широкий рот и два глаза, прикрытые пышной рыжеватой челкой. Если это и есть искомая дама без определенных занятий, то именовать ее Натальей Сергеевной все равно что делать большой реверанс, облачившись в джинсы.

— Это вы? Я — журналист, мне хотелось бы… — Договорить ему не удалось. Девица — а незнакомка была более девицей, нежели дамой — тут же попыталась захлопнуть дверь. Только не на того напала. Желторотых щелкоперов ловите на подобные приемчики. Максим подготовился заранее — засунул в проем обутую в томсоновский ботинок ногу. Томсон не подкачал.

— Ну зачем вы так, девушка?.. Я со всей душой, а вы членовредительством занимаетесь.

— Слушай, иди к черту со своими мышами! — почти выкрикнула оригиналка за дверью.

Сбить Максима при помощи каких-то мышей — дело безнадежное.

— Послушай, милая, ты лучше впусти меня, ведь не отлипну. — Он решил перейти на родной язык рыжеватой особы. Определить нужную тональность помог запах. От нее за версту припахивало духами «Клима» и вещевым рынком, если не «апрашкой», то СКК или «Звездной». Аромат, в котором смешались относительное преуспеяние и трудовые будни.

Девица почему-то успокоилась. И принялась громыхать замком.

— Да ладно тебе, я че…

— Че, че — ниче, — продолжал самоутверждаться Максим. Хотя особой нужды в том не было. Его уже пропустили сквозь броню входных дверей и даже провели в комнату.

Весьма примечательную, с точки зрения старого обывателя, комнату. Новые обыватели к подобному привыкли.

В жилом помещении мирно уживались: диван, крытый гобеленом, два таких же кресла, телевизор японский на стеклянно-элегантной подставке, стол обеденный, трогательно, по-хозяйственному накрытый клеенкой в яблоках, и мешки-баулы в немыслимом количестве. Мешки-баулы черные, коричневые, красноватые, клеенчатые, два метра в длину, метр в ширину, столько же в высоту. Непременные спутники челноков российских, каковыми по преимуществу являются женщины неопределенного возраста, неопределенной внешности, с дипломом инженера или техника в кармане. (Интересно, станет ли русское слово «челнок» таким же международным, как «спутник» и «балалайка»? И то, и другое, и третье смело можно назвать порождением чисто российского разума и чисто российской души.)