Череп императора

Из глубины тонированного стекла сквозь потоки воды на меня взирало вытянутое отражение собственной физиономии. Н-да, видок тот еще. Помню, года полтора тому назад мой тогдашний редактор устраивал мне интервью, брать которое предстояло у его, редактора, знакомого прямо на улице. А чтобы мы с интервьюируемым друг друга узнали, редактор при мне по телефону пытался описать неведомому респонденту, как я выгляжу. Скептически оглядев меня, он задумчиво помычал в трубку и сказал: «Стогов, это три „не“: он невысок, небрит и практически всегда нетрезв. В общем, вы его узнаете». Надеяться оставалось только на то, что китайцы — народ вежливый и к чужим недостаткам снисходительный.

Дверь наконец открылась.

— Господин Стогов?

— Да.

— Очень приятно, очень приятно. Меня зовут Дэн Шан-ся, это я звонил вашему редактору. Проходите, пожалуйста.

Внутри было уютно и тепло. Китаец — маленький, юркий, в массивных роговых очках — повесил мой плащ на плечики и убрал в стенной шкаф. «Промокли? Да-а, погода испортилась, очень испортилась. Осень в этом году ранняя». Всю дорогу он что-то бубнил себе под нос и как-то по-ленински постоянно потирал ладони. До сегодняшнего дня я несколько раз бывал в консульствах — немецком на Фурштатской, итальянском напротив Кировского театра, в польском на… не помню, как называется эта улица, в общем, напротив вендиспансера. Один раз был даже на банкете в консульстве ЮАР. Но в консульствах азиатских стран до сих пор бывать мне не доводилось.

— Сюда, пожалуйста, — последний раз взмахнул рукой мой провожатый, и мы вошли в комнату для приемов.

Комната была большая, в пять окон, за которыми чернели едва различимые сквозь дождь воды Мойки. Справа от двери на стене висел портрет какого-то знаменитого китайца. Мао Цзэ-дун? Конфуций? У дальней стены полукругом стояли диванчик и два кресла, между которыми был втиснут совсем низенький стол с одинокой пепельницей посередине. В одном из кресел сидел совсем пожилой китаец в черном дорогом костюме, второе было пустым. При моем появлении китаец встал и радостно заулыбался.

— Позвольте вам представить господина Ю Мин-тао, нашего Генерального консула. Господин консул, это Илья Стогов, журналист. — Мы пожали друг другу руки. Рука у генконсула была маленькая, сухая и какая-то жесткая. — Садитесь, пожалуйста.

Как оказалось, для меня предназначалось не кресло, а целый диван. Дождавшись, пока я протиснусь мимо столика, дипломаты уселись в кресла, и тут же в комнату неслышно вошли несколько официантов. С почти нереальной быстротой на столе появился чай, пепельницы и несколько блюдец. При виде чая я внутренне чертыхнулся. По телефону китаезы обещали ужин, и я специально не стал перекусывать по пути.

— Вы курите? — поинтересовался Дэн.

— Курю.

— Тогда я советую вам попробовать наши китайские сигареты. — Он протянул мне жестяную банку, которую я сперва принял за сахарницу, а на самом деле оказавшуюся этакой оригинальной сигаретной пачкой. Одной затяжки мне оказалось достаточно, чтобы убедиться — сигареты, конечно, ароматные и все такое, но на мой лично вкус — полное дерьмо. Отказываться было неудобно, и я выкурил китайскую пахитоску больше чем наполовину. Дальше не смог. Настроение катастрофически портилось. Кормить не кормят, курить свои сигареты — теперь вроде как нарушение этикета. Знал бы, что все так получится, — не пошел бы.

Мы пили чай — он, кстати, тоже оказался не ахти — и обстоятельно обсуждали все достоинства и недостатки петербургского климата. К тому моменту, когда господин Дэн в третий раз повторил фразу «Да-а, ранняя осень в этом году…», я начал потихоньку догадываться, что имеется в виду под выражением «китайские церемонии».

Сперва я решил, что главным моим собеседником будет важного вида консул Ю, однако, как выяснилось, по-русски консул практически не говорил и общался со мной в основном юркий Дэн. Черт, какая у него там должность — представлялся он или нет? Этот вопрос начал меня страшно занимать, однако, насколько я мог судить по прочитанным еще в школьные годы шпионским романам, спросить собеседника на дипломатическом приеме о том, кто он собственно такой, было бы верхом бестактности.

Мы допили чай, и бесшумные официанты унесли чашки. Стоило мне подумать о том, что жмоты китайцы не дали к чаю даже пирожных, как на столе начали появляться холодные закуски, соусы в крошечных соусницах и палочки для еды. Наверное, лицо у меня здорово вытянулось, потому что Дэн тут же заулыбался:

— Вас удивляет, что сперва был чай, а потом закуски?

Я помычал в ответ в том смысле, что вообще-то да, удивляет.

— Понимаете, Илья, — можно я буду называть вас по имени? — мы хотели бы угостить вас так, как это принято в Китае. А в Китае обед начинается с чая, а заканчивается супом.

По тому, с какой готовностью явно ни слова не понявший консул Ю тут же заулыбался, я решил, что, очевидно, подобные трюки повторяются здесь регулярно. Приглашают гостей, говорят им одни и те же вещи, подсмеиваются над европейцами. Где-то я читал, что по-китайски европейцы называются «северные варвары». Ну-ну, веселитесь, цивилизованные вы мои.

Странный все-таки народ эти китайцы. Странная кухня, письменность их эта дурацкая — иероглифами, странная мимика. Ни хрена по лицу не поймешь. То ли действительно рады посидеть со знаменитым петербургским журналистом, то ли изучают меня, как муху под микроскопом. Мы по пятому кругу обсудили слякотную погоду, Дэн рассказал о том, как именно следует есть палочками, я спросил: правда ли, что китайцы едят настоящие ласточкины гнезда. «Правда», — ответил Дэн.

Официанты унесли пустые тарелки, и на столе появились три стопочки и бутылка с иероглифической надписью по округлому боку.

— Вы пьете водку, Илья?

— Пью, — мужественно сознался я.

— Позвольте угостить вас нашей китайской водкой. Думаю, что такой вы еще не пробовали. — По-прежнему улыбающийся Дэн налил всем троим не меньше чем на четыре пальца водки и радостно сообщил: — У этой водки крепость — девяносто шесть градусов. Попробуйте.

Попробовать? Откуда-то из глубин подсознания всплыла картинка: вдрабадан пьяный советский пленный перед сытыми рожами злодеев-гестаповцев. Я положил себе на тарелку креветок в грибном соусе. Потом посмотрел на непроницаемое лицо Генерального консула и добавил пару кусков обжаренного омара. Потом взглянул на зловеще желтеющее девяностошестиградусное зелье и поближе придвинул соусницу.

Я поднял заметно отяжелевшую рюмку. Смерти он моей хочет? Кинув прощальный взгляд на замерших китайцев, я опрокинул рюмку себе в рот. И содрогнулся. Китайцы не мигая смотрели на меня, и поэтому содрогнулся я только мысленно. Не схватить креветку прямо руками стоило мне больших трудов. Я аккуратно подцепил белую загогулинку креветки непривычными палочками, окунул ее в соус и, не торопясь, закусил.

Не меняя радушного выражения лица, китайцы едва пригубили из своих рюмок и поставили их на место. Хм… Может быть, трескать подобные напитки сразу по полстакана было нарушением дипломатического этикета? Чертовы азиаты, могли бы и предупредить.

К моменту, когда на столе появилась фарфоровая супница («Ага, скоро конец», — подумал я), мы с Дэном были практически братьями. Забыв о так и не сказавшем ни слова генконсуле, мы спорили о пельменях. Я доказывал, что это русское национальное блюдо («Вспомните Гоголя — что там у него ел этот, как его… в „Вечерах на хуторе близ Диканьки“? Скажете, вареники? Так это те же пельмени!» — горячился я), а он, повесив на спинку стула свой пиджак, стоял на том, что блюдо это китайское, доказательство чему — сама форма слова «пель-мень», что по-маньчжурски означает «отрубленная голова», и если я хочу, он может рассказать мне на эту тему старинную и очень красивую легенду. Изредка я бросал взгляды на забрызганные дождем громадные окна и отгонял мысли о том, как я буду в таком вот состоянии добираться до дому. Я говорил: «Да-а, хорошая водка». «Выпьем еще», — кивал Дэн, и мы поднимали очередной, строго идеологически выдержанный тост. Момента, когда разговор сполз на мои вчерашние похождения в «Мун Уэе», я почему-то не заметил.