Череп императора

— Значит, вы не хотите нам помочь? — по-прежнему ласково спросил один из троих, очевидно старший по званию.

— Хочу, — обреченно кивнул я.

— Ну так помогите.

— Поверьте, я рассказал все, что знаю. Я не был знаком с убитым, он подошел к моему столику за несколько минут до того, как его убили.

Два других сиамских близнеца-сыщика выжидающе смотрели на меня и молчали.

— Ладно, — вздохнул я. — Не хотел признаваться, да, видать, придется. Записывайте. Я, Стогов Илья, создал террористическую организацию с целью истребить всех до единого граждан каэнэр в Петербурге. Лютой ненавистью ненавижу китайцев, при попустительстве которых Чингисхан устроил нам трехсотлетнее иго. Господина Ли я задушил сам, собственными руками. Подписать?

— Острим? — грустно улыбнулся старший из кагэбэшников. — Не надоело?

— Надоело, — честно признался я.

Ситуация совершенно идиотская. Пока я не сознаюсь, они меня не отпустят, а сознаваться-то мне при всем желании не в чем. От отчаяния я напрягся, и тут в моем усталом мозгу забрезжила некая смутная мысль. Мне показалось, что я нашел-таки совершенно убийственный довод.

— Слушайте, — хлопнул я себя по лбу, но осторожно, чтобы не разбудить дремлющую головную боль, — я этому Ли… как там его дальше… дал свою визитку.

Сыщики явно не понимали.

— Ну, визитку, визитную карточку. Я дал ему свою карточку, а ведь визитками люди обмениваются только при первом знакомстве. Так что, генерал, можете проверить — с покойным я познакомился только сегодня ночью.

Как же я раньше-то об этом не вспомнил, а? Я облегченно выдохнул и откинулся на спинку стула.

— Я не генерал, а майор, — сказал старший из троих. Минутку подумав, он встал и молча вышел из кабинета. Двое оставшихся безмолвно и неподвижно продолжали меня в упор разглядывать.

— Слушайте, офицеры, у меня сигареты кончились. Может, угостите? — наконец не выдержал я.

— Здесь не курят.

— Что, неужели не разрешите невинно арестованному покурить перед смертью?

— Вы не арестованы, а приглашены для дачи показаний.

Я улыбнулся. Каких-нибудь восемь часов тому назад я сидел в клубе «Лунный Путь» и уже слышал похожий диалог. Только тогда курить хотела блондинка со странным именем Анжелика, а в роли железного Феликса выступал я. Что посеешь… Впредь буду обязательно угощать сигаретами всех желающих.

Пьян я уже не был, ночь прошла, и вспоминать о ней с утра было странно, как будто все происходило в другой жизни. Не моей. Пахнущий сладковатым дымом зал, ревущий рэйв, большегрудая блондинка, называющая меня «красавчиком». Что я там делал? Кто я, откуда? Что вообще со мной происходит последние несколько лет? Когда меня на черной «Волге» увозили из «Мун Уэя», Анжелика еще оставалась там. Может быть, чуть дальше по коридору, в точно таком же светлом и просторном кабинете коллеги моих сиамских близнецов точно такими же вежливыми голосами задают точно такие же вопросы и ей.

— Ладно, не курите, и Бог с вами, — согласился я. — Но вы, офицеры, и меня поймите. Я не спал всю ночь. Я не думал, что все так получится. Я, между прочим, в клуб-то этот отдохнуть приехал. Выпил, да и вообще… У меня, между прочим, голова болит. Я совсем не против с вами поговорить, но если вы не хотите, чтобы я прямо здесь заснул, дайте мне хотя бы кофе.

Один из эфэсбэшников молча встал и вышел. Вернулся он с пластмассовым подносом, на котором стояла чашка кофе и — о чудо! — стакан воды и таблетка в упаковке.

— Что это?

— Аспирин. От головы.

«Раньше самым действенным лекарством от головы в этом здании считался выстрел в затылок», — подумал я, а вслух сказал:

— Имейте в виду — если вы подсунете мне «таблетки правды», то вряд ли услышите что-нибудь приятное в свой адрес.

Острóта получилась жалкой: собеседники даже не улыбнулись. Я проглотил аспирин и запил его кофе. Он оказался паршивым — почти не сладким и совсем не горячим. Такой же кофе в фыркающей кофеварке секретарша Оля варит нашему горячо любимому главному редактору. Решив когда-нибудь написать разоблачительный репортаж под сенсационным заголовком «Наследники КГБ ни хрена не смыслят в хорошем кофе», я от нечего делать принялся прикидывать, что же такое в этом репортаже напишу.

Майор вернулся только минут через пятнадцать.

— Вашей визитки среди вещей убитого не обнаружено, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — В его карманах найдены две авторучки с золотым пером, кошелек, носовой платок, записная книжка, ключи от автомобиля, зажигалка и пачка сигарет. Начатая. Визитки с вашим именем нет.

Сказать, что я был удивлен, — значит, не сказать ничего. Как это «не обнаружено»? А куда ж она делась? Он ее что, потерял?

— Может, завалилась за подкладку пиджака? Вы бы проверили, — предположил я.

Майор с жалостью на меня посмотрел. «Выкинул!» — оформилось в уверенность смутное предположение. Какое свинство! Вот тебе и хваленая китайская вежливость. У меня этих визиток и так, между прочим, осталось всего штук десять, а новые неизвестно когда выдадут. Хотя ладно. О мертвых или хорошее…

— Вы продолжаете утверждать, что не были знакомы с господином Ли Гоу-чжень до сегодняшней ночи?

— Продолжаю.

Офицеры обменялись многозначительными взглядами и помолчали. Сомнений в том, что высшие чины госбезопасности заканчивают спецкурсы по технике передачи мыслей на расстояние почему-то не возникало.

— Ну, хорошо, — наконец решился майор. — Вы можете идти. Вот ваш пропуск, сдадите внизу часовому. Вот мой телефон, если захотите что-нибудь сообщить, позвоните. Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем.

Когда понадоблюсь?! Какое великодушие, уж не броситься ли мне в ноги доброму дядечке-майору? Ставлю месячное жалованье против жетона метро, что, не будь я журналистом, париться бы мне сейчас в следственном изоляторе — где-нибудь на шестом подземном этаже Большого дома — до того самого момента, когда вежливые офицеры не определятся окончательно — а когда же это Стогов Илья Юрьевич, 1970 года рождения, уроженец города Ленинграда, им вновь понадобится.

Но — слава Богу! — я журналист, «четвертая власть», бойкое перо, наглая репортерская морда и все в том же роде. И неважно, что хранящаяся в моем нагрудном кармане потрепанная красная книжечка с едва читаемой надписью «ПРЕССА» на обложке была как-то заложена в ларьке за бутылку водки «Распутин». Важно то, что я журналист, более того, специальный корреспондент ведущей городской газеты, а значит — руки прочь! За пропавшего в недрах спецслужб журналиста плечом к плечу встанет вся пишущая братия обеих столиц, а если повезет, то, может быть, даже и провинции.

Я представил себе, как бы все это выглядело на практике, и улыбнулся. Вот прямо сегодня, с утра, Алексей мой Эдуардович Осокин, великий спортивный обозреватель, безвременно меня покинувший, встанет, пивка для опохмелки попьет и пойдет вставать плечом к плечу. От сознания собственной значимости хотелось высоко и гордо поднять голову, но голова была тяжелой, тупо болела и упорно не желала подниматься. На улице по-прежнему шел дождь, хотя уже и не тот, что ночью — беспросветный всемирный потоп. Подняв воротник плаща, я прямо по лужам зашагал прочь. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Часы утверждали, что дело шло к одиннадцати утра. Впрочем, часы мои имели тенденцию отставать, так что на самом деле могло оказаться гораздо больше. Скажем, полдень. Ехать в редакцию рано. Кроме уборщиц да разве что главного редактора, в такую рань там никого нет. Однако домой, в Купчино, в полгода уже не убиравшуюся квартиру, ехать хотелось еще меньше. В гастрономе на углу Литейного и Фурштатской я купил бутылку пива и решил, что кроме как в редакцию ехать-то, пожалуй, и некуда.

На самом деле использовать свое служебное положение в личных и низменно-корыстных целях, кроме уже упомянутого случая с оставлением в залог книжечки «ПРЕССА», мне доводилось только единожды. Дело в том, что дома у меня в туалете текла здоровенная черная труба — как я позже узнал, называется она «стояк холодной воды». Тек этот самый стояк ровным счетом полтора года, причем временами с такой интенсивностью, что по утрам мне приходилось в туалет буквально вплывать — брассом. Не помогало ничего. Ни поползновения обольстить диспетчершу аварийной службы, ни попытки подпоить «Смирновкой» дебила-водопроводчика. Стояк мой по-прежнему тек, и чинить его никто не хотел. Хрен бы, конечно, с ним, пусть бы тек, я неприхотлив и дома бываю от силы две ночи в неделю, но как-то раз приведенная Лешей Осокиным дама, выйдя из туалета, задумалась и сказала, что никогда еще не видела квартир, в которых запланировано сразу два душа. Это было последней каплей. Прошлой весной я наконец собрался и позвонил-таки начальнице жилконторы. Я вежливо изложил ей суть дела, но по всему было видно, что на мою трубу ей глубоко наплевать. И тогда, окончательно озверев, я сказал: