Ассирийское наследство

Он легкой устойчивой походкой человека, больше привыкшего к лошади, чем к машине, вернулся к своему джипу. Дверца захлопнулась, мотор взревел — казалось, раздалось конское ржание, — и, вздыбив пыль всеми четырьмя колесами, джип сорвался с места.

— Кривого он, говоришь, знает? — проговорил мрачный высокий человек с длинными черными волосами, который сидел на заднем сиденье «мерседеса» и внимательно слушал разговор на пустыре. — Будет тебе Кривой!

Сидевший рядом с ним худой высокий айсор с нервным лицом, изуродованным длинным змеистым шрамом, посмотрел на великого жреца и проговорил:

— Зря мы отпустили этого кочевника.

Надо было отдать его златолицым.

— Ты говоришь прежде, чем я тебе разрешил, — оборвал его жрец, — ты говоришь прежде, чем подумал. Киргиз привез дурь... наркотики. Очень много. Так много, как никогда еще не было. Он должен отдать товар нам.

Лицо человека со шрамом передернулось.

— Разве могут благородные сураи пачкать свои руки дурью?

Великий жрец повернулся к нему лицом и тихим яростным голосом сказал:

— Ты не умеешь слушать. Я уже сказал тебе: не говори прежде, чем я позволю. Думаешь, это ты решаешь, что могут и чего не могут делать благородные сураи? Нас мало, мы слабы И чтобы стать сильнее, нам нужны деньги, много денег. Очень много денег. Если для этого нам придется торговать дурью, мы будем это делать. Если для этого нам придется жрать дерьмо, мы и это будем делать. Нет того, что мы не сделали бы ради нашей великой цели! Ты это понимаешь?

— Я это понимаю, но эта грязь может испортить сияние нашей цели...

— Нет, ты все-таки не понимаешь, — тяжело вздохнул жрец и, неожиданным молниеносным движением выбросив из рукава узкий стальной клинок, вонзил его под ребра своему строптивому собеседнику.

Тот дернулся, широко открыл глаза, потянулся к горлу жреца, но взор его уже погас, изо рта потянулась струйка крови, и он бездыханным откинулся на мягкое сиденье «мерседеса».

— Нет ничего, чтобы мы не сделали ради нашей великой цели! — назидательно проговорил великий жрец, повернувшись к остальным своим приближенным, в безмолвном ужасе наблюдавшим за происходящим. — Поехали!

Надежда только диву давалась — до чего быстро старухи взяли в оборот Шошу. Они прихватили его у будки сапожницы, и тетя Вася тут же начала допрос на ассирийском языке.

Шоша сначала удивился, потом сделал слабую попытку вырваться из старушечьих когтей, но не тут-то было. Парень был полностью деморализован тети-Васиным знанием ассирийского языка и чувствовал к неизвестной настырной старухе если не доверие, то уважение.

Как выяснилось тотчас же, Галия-то понимала по-ассирийски прекрасно, а вот Шоша язык знал неважно, поэтому для удобства решили перейти на русский.

— Скажи, пожалуйста, Шоша, на каком языке проходят ваши богослужения? — спрашивала тетя Вася.

— По-русски, — хмуро отвечал парень, — потому что многие вообще не знают ассирийского. И жрец для них проводит богослужение по-русски.

— А он сам говорит по-вашему?

Парень замялся:

— Говорит.., вообще-то, но я не слышал.

— Так. А вот эти.., златолицые — кто они такие?

Надежда встрепенулась — ого, тете Васе удалось выяснить кое-что про златолицых!

Слышала она какие-то рассказы шепотом, но не верила — кто ж этому поверит. В средствах массовой информации про златолицых не было сказано ни слова, но все упорно твердили про усиление бандитских разборок и про передел влияния.

— Жрец говорит, что в них вселяются духи древних воинов и что направляет их сама богиня, поэтому они непобедимы, — запинаясь, произнес Шоша. — Это правда, все, кто их увидит, просто каменеют от ужаса, и пули златолицых не берут.

— Расскажи подробнее, как они выглядят.

— Ну, белые такие одежды, маски золотые на лицах, а бороды рыжие, колечками...

— Хм, если я скажу тебе, что древние ассирийцы красили бороды хной, но не все, а только самые знатные, а воины никогда так не делали, как ты отреагируешь?

— Никак. — Шоша еще больше насупился.

— А если я скажу тебе, что никто и никогда не носил в Ассирии золотых масок? — настаивала тетя Вася.

Молчание было ей ответом.

— Что у тебя за пентаграмма вытатуирована вот тут? — показала тетя Вася. — Я знаю, что она появилась недавно.

— Это знак, которым украшали себя все поклонники львиноголовой Ламашту! — с вызовом ответил Шоша.

— Ну а если я скажу тебе, что у древних ассирийцев никогда не было культа львиноголовой Ламашту? И что этот знак вовсе не отмечает поклонников богини, это просто клеймо, которым помечали пленных рабов, как метят скот и в наши времена.

— Что? — закричал Шоша.

Тетя Вася тут же сунула ему под нос очередную табличку:

— Оттиск ассирийской печати. Клеймение рабов.

Надежда вытянула шею и заглянула через ее плечо. Действительно, голый мужчина стоял на коленях, его держали два стражника с копьями, а третий подносил уже к плечу несчастного клеймо. И внизу был нарисован точно такой же знак, какой был на руке у Шоши.

— Сдается мне, что этот жрец вешает вам всем на уши длинную лапшу, — проговорила Надежда.

Шоша поглядел на нее зверем, а тетя Вася дернула за рукав — не мешай, мол, сами разберемся.

— Ты вот что, Шоша, — мягко начала она, — ты спроси у него по-ассирийски, для чего нужно так много убийств?

— Чтобы искоренить зло! — ответил Шоша.

— Так пускай он и ответит на вашем родном языке.

Не отвечая, Шоша вышел из будки и побрел прочь.

— Ох, что-то на сердце тяжело! — вздохнула Галия.

— Ты что. Кривой, веришь во всю эту брехню? — Али-Баба, правая рука авторитета, засмеялся коротким деланным смехом. — Это же сказки для мальцов! Пацаны передают какую-то фигню, будто Толстого и Монгола с Шубой призраки замочили, но кто же этому поверит!

— А кто же их тогда замочил? — с сомнением в голосе спросил Кривой — костлявый одноглазый тип в отлично сшитом английском костюме, не скрывавшем его уголовных повадок.

Откинувшись на заднее сиденье «лексуса», он вытянул из пачки «Парламента» сигарету, и Али-Баба услужливо щелкнул зажигалкой.