Две коровы и фургон дури

— Ну а другие версии у вас есть?

— Ну да, еще парочка.

— Он вернется, чтобы прикончить меня.

— Я понимаю, что ты напуган. Хочешь, я пошлю кого-нибудь из наших, чтобы обеспечить тебе защиту?

Я расхохотался.

— Защиту? Вы помните, что произошло сегодня утром? Не надо мне вашей защиты. С этого момента я буду защищать себя сам.

— Нет, Эллиот, это плохая идея.

— Да? У вас есть идеи получше? — Я не стал ждать его ответа и просто повесил трубку, вышел из будки и в сердцах плюнул на асфальт.

Я был страшно зол, зол, как рыба с крючком в глазу. Как горящий куст. Как канюк, только что схвативший полевку. Я шел быстро, опустив голову, злой как сам сатана. Не глядя перешел дорогу, чуть не врезался в старушку с сумкой на колесиках, не пропустил ни одного камня — все они отправились в канаву. Паника и страх отступили, теперь мной правил гнев. Я направился в сторону больницы, но, проходя мимо дверей бара, вдохнул затхлый запах пива и сигарет и решил зайти на минуту. Вообще-то я не люблю виски, но сейчас мне показалось, что стаканчик мне не повредит, придется как раз впору моему гневу и вытолкнет его наружу. Пламя в стакане. Жги меня! Я толкнул двери, вошел внутрь и огляделся. Навстречу мне повернулись три или четыре мрачных физиономии. Я подошел к стойке бара.

От толстого лысого бармена за версту несло потом. Он взглянул на меня, облизнул губы и буркнул:

— Ну?

— Полпинты горького, — сказал я, — и «Беллз».

— Двойной?

— Почему нет?

Он нацедил мне пива, бухнул кружку на картонную подставку, лихо плеснул мне в рюмку виски и с таким же стуком поставил рюмку рядом, а я положил на прилавок купюру. Пока он отсчитывал сдачу, я отхлебнул пива, а затем понес свои напитки в дальний угол.

Местечко было еще то. Липкий ковролин под ногами, липкие столы, пепельницы, полные окурков, музыкальный автомат сломан, у стены валяется старый облезлый пес, по виду какой-то больной. Я залпом выпил пиво, глотнул — виски обожгло мне нёбо, я закашлялся. И вспомнил слова Поллока, что самому защищать себя — плохая идея. Когда нёбо попривыкло, я сделал еще глоток и подумал, что Поллок ошибается на все сто. Наоборот, единственная защита, что есть у меня, — это как раз я сам, унаследовавший дар от мамы и сделавший его своим даром! Я — тот, кто нашел повешенного на дереве, тот, кто жил в трейлере и видел зайцев во сне, у кого на глазах чужой человек напоролся на вилы. Я — тот, у кого есть друг и подруга, сестра, мать, отец и работа.

Нет, виски не помогло мне выпустить ярость наружу. Скорее оно отвело ее в сторону, погладило по щеке, пошептало на ушко и велело на время затихнуть. Оно напело моей ярости песенку, что-то из классики, и на время внутри меня воцарилась тишина. Я не сразу проглотил остатки виски, сначала покрутил их во рту, и мне показалось, что я ощутил на языке вкус моря, утреннего тумана, слез и соли. Я попрощался с барменом и вышел на улицу с чувством облегчения, а может быть, и освобождения.

До больницы было рукой подать, но я шел медленно, нога за ногу, стараясь не думать ни о чем, чтобы дать виски раствориться в крови, а гневу — утихнуть. В коридоре я увидел знакомую медсестру и по ее радостному лицу понял, что что-то произошло. Она отвела меня в сторону, усадила на стул и сказала:

— Саманта вышла из комы сегодня утром.

— Правда? Она в сознании?

— Да.

— И как она сейчас?

— Сложно сказать. К вечеру будем знать больше.

— А можно ее повидать?

— Конечно! Она спрашивала о тебе.

И я пошел за сестрой в палату к Сэм, сел рядом и взял ее за руку. Она спала, обнимая своего медвежонка, но спустя полчаса пошевелилась, повернула голову и открыла глаза. Сначала она смотрела на меня не узнавая, как будто не понимала, кто я такой и как тут очутился, но вдруг в ее глазах вспыхнуло узнавание, и она сказала:

— Эллиот! Это ты?

— Привет! — сказал я.

— Знаешь, а я в больнице.

— Знаю.

— Я спала.

— Ага. Всего пару дней. Я приходил навещать тебя. И твои родители тоже приходили. Медсестра заставила меня разговаривать с тобой.

— Правда? А о чем ты разговаривал?

— О всякой ерунде.

Сэм улыбнулась:

— Мне снился сон.

— О чем?

— О собаках.

— Господи, неужели о собаках?

— Да.

— Хороший?

— Да, очень. Наверное, я от него и поправилась.

— А что случилось с теми собаками?

— Надеюсь, ничего плохого. Мы с ними дружили. Они кормили меня печеньем и учили танцевать собачий вальс.

Я сжал ее руку:

— Ну, теперь ты пойдешь на поправку.

— Да.

И мы стали болтать о приятных вещах: как они с Роз откроют пекарню в Ашбритле, и кто лучше, кошки или собаки, и какие фильмы мы хотим посмотреть вместе, и какие ей нравятся цвета, и как мы проведем воскресенье, когда ее выпишут из больницы. А потом Сэм уснула, а я купил билет на автобус до Веллингтона, позвонил отцу и попросил его забрать меня с ратушной площади. Я выпил еще пинту пива в баре и вдруг понял, что за этот день страшно устал. Сил у меня ни на что не осталось, только сидеть в баре, растворяясь в пиве, да слушать неторопливые разговоры людей, пришедших сюда провести пару приятных часов.

Глава 25

Мама лежала в постели и выглядела так, будто неделю ничего не ела. Щеки у нее ввалились, глаза были мутные, волосы грязные и растрепанные. Когда она увидела меня, то глубоко, судорожно вздохнула и улыбнулась вымученной улыбкой.

— Малыш… — Она похлопала по одеялу рядом с собой, приглашая меня сесть. — Я боялась, что ты умираешь.

Я сел на постель рядом с ней и сказал:

— Глупости. Я не собирался умирать. Ни одной минуты не собирался.

Но она протянула руку и пощупала мне голову. На голове у меня была здоровенная шишка, волосы перепачканы засохшей кровью.

— А это что?

— Меня ударили.

— Кто ударил? Спайк?

— Нет. Один чувак, когда запихивал меня в свой фургон.

— А зачем он это сделал?

— Наверное, потому, что я ему не очень нравился.

— Не понимаю. Как ты можешь не нравиться кому-то, кто тебя совсем не знает? В этом нет никакого смысла. Ты хороший мальчик.

— Мама, это долгая история.

— Понимаю.

— Я бы не хотел рассказывать ее тебе сейчас.

Мама повернулась и пристально посмотрела мне в глаза:

— Тебе придется мне все рассказать. Я не могу жить в неведении. Я от этого болею. Вам с отцом кажется, что я сильна как бык, но на самом деле это не так. Я многое вижу, многое понимаю, но не больше… В остальном я как все…

— Обещаю, что все тебе расскажу, но не сейчас, хорошо? — Я спустился вниз, чтобы сделать ей чашку чая.

Я провел ночь в своей старой комнате, а утром встал пораньше и отправился на ферму. Женщина, которую мистер Эванс нанял в мое отсутствие, доила коров. Я спросил, как ей наши коровки.

— Наитишайшие, — сказала она с улыбкой и похлопала одну из буренок по крупу, потом открыла стойло, чтобы выпустить ее наружу. — Никаких проблем с ними нет.

— Да, мы стараемся их не огорчать, — сказал я и пошел к хозяйскому дому.

Я постучал, мистер Эванс вышел на крыльцо, и тогда я сказал:

— Я вернулся.

— Неужели? — спросил он.

— Хотите поручить мне какую-нибудь работу?

— А ты что, хочешь поработать?

— Очень.

— Сначала скажи, ты разобрался со своими делами? Послал своего Спайка в задницу?

— Вроде того.

Мистер Эванс сердито нахмурился и зашарил глазами по моему лицу. Наверное, искал в нем подтверждение моим словам.

— Ну ладно. Возьми серп и сходи на дальнее поле — пора избавиться от чертополоха, все поле им заросло.

Я так и сделал. Как приятно было снова заняться любимым делом! Конечно, работа эта не самая приятная — по жаре срезать под корень толстые колючие стебли, но вокруг стояла тишина, только наше стадо наблюдало за мной с соседнего поля, размеренно пережевывая жвачку, да иногда взлаивала соседская собака. Птицы щебетали в небесах, канюки нарезали круги, а от запаха сухой земли кружилась голова.