Четыре степени жестокости

— Я хочу, чтобы ты рассказал, что тебе известно о «Социальном клубе Дитмарша».

Он опустил глаза, но его губы тронула легкая улыбка. Откинувшись на спинку кресла, он некоторое время смотрел на темный экран телевизора.

— Даже не стану спрашивать, почему тебя это интересует, — сказал он наконец.

— Хорошо, — отозвалась я и замерла в ожидании.

— Я просто пытаюсь найти способ уйти от этой темы.

— Все в твоих руках, — вздохнула я. — Но мне хотелось бы узнать, что тебе известно об этом.

— Ты думаешь, эта информация тебе поможет? Избавит от дерьма, которое может на тебя свалиться?

— Надеюсь. — пробормотала я, хоть и не верила в то, что говорила. Я понимала, что дерьмо мне все равно придется разгребать самой.

— Ты уже большая девочка и сама делаешь выбор.

Я ждала. Он пожал плечами и стал крутить стакан, стоявший на обитом тканью подлокотнике кресла.

— Был хор, который назывался «Социальный клуб Дитмарша», — начал он. — Сто лет назад, на рубеже веков.

— Хор? — Я не ожидала услышать нечто подобное.

— Что-то вроде вокального коллектива. Приятные, подтянутые мужчины, которые пели приятными низкими и высокими голосами. Каждый год выступали на ярмарке штата. Несколько раз их приглашали на балы. А однажды они пели даже в доме губернатора. Благовоспитанные ребята, настоящие мальчики из хора.

— Это были офицеры охраны? — спросила я. — Надзиратели, которые работали в Дитмарше, а не заключенные?

Он бросил на меня недовольный взгляд.

— Разумеется, туда не брали долбаных зэков. Да. Это были тюремные надзиратели. Офицеры охраны. Мы. Хор просуществовал до Первой мировой войны. Затем людям разонравилось такое пение. Возможно, из-за того, что появилось это чертово радио.

Рей замолчал. Я увидела, что он пытается отдышаться. Он слишком много говорил без перерыва, и мне стало неудобно, что я спровоцировала его на это поведение.

— Значит, хор прекратил свое существование?

— Верно. До начала пятидесятых никакого «Социального клуба» не было. Затем его восстановили, но он изменился. Стал своего рода закрытым обществом. Клубом офицеров охраны, на которых можно положиться и которые располагали особой информацией. Среди офицеров охраны были члены «Социапьного клуба Дитмарша» и все остальные, рабочие лошадки.

— Почему я никогда не слышала о нем?

— Потому что он снова прекратил свое существование. Но это даже к лучшему.

— Из-за чего это произошло?

— Я начал работать в Дитмарше в 1977 году. И не знал о «Социальном клубе» до начала восьмидесятых, а вступил в него только в 1988-м. Тогда я думал, что мне очень повезло. У тебя появляется возможность подрабатывать. Тебя прикрывают, если влипнешь в историю. Изначально клуб задумывался как нечто вроде профсоюза, но на самом деле все обстояло иначе. А затем я понял: все не так уж и замечательно.

Стакан на его коленях опустел. Рей потер пластырь на руке и скрестил свои распухшие лодыжки.

— Думаю, всякие там «Грязные Гарри» или фильмы с Чарльзом Броснаном оказали нам медвежью услугу. Суды в те времена были просто смешными. Судьи сочувствовали плохим парням и ненавидели полицейских. Если с зэками что-то случаюсь, с нас сдирали три шкуры. В результате зэки получили большую власть, и мы ничего не могли с этим поделать. Они имели все права свободных людей. Заставили всю систему работать в их интересах. Поэтому «Социальный клуб» взял на себя обязанности по восстановлению некоего подобия справедливости. Но я тогда не знал и половины того, что происходило в этих стенах. Однако когда нужно было навести порядок, мы это делали. И старались, чтобы зэки все хорошо усваивали. Мы были неофициальными хозяевами Города. Никто не мог спуститься туда без нашего дозволения Все, что там творилось, могло происходить только с нашего ведома. Помнишь, как несколько недель назад мы говорили об ублюдке по имени Эрл Хаммонд?

Я кивнула. У меня пересохло во рту. Как же я могла об этом забыть…

— Так вот, дела «Социального клуба» пошли прахом после истории с этим засранцем.

— Почему? Как это случилось?

— Ох, трудно объяснить. — Он тяжело вздохнул. — Да… не самые приятные воспоминания. Хаммонд был мерзавцем и заслужил все, что с ним случилось, поэтому мы решили на его примере продемонстрировать, что такое справедливость. Ради него мы очистили Город, и в течение трех лет он был его единственным обитателем.

— Три года. — проговорила я.

— Приличный срок. — согласился Маккей. — Я считал, ему хватило бы и двух. — Он фыркнул и коротко хохотнул, а затем посмотрел на меня с удивлением. Будто по-прежнему чего-то не мог понять. — Мне даже стало жаль этого подонка. Представляешь? Мне. Разумеется, я никому не мог в этом признаться. Ты — первый человек, кому я об этом говорю. Но я не могу представить себе более жестокого поступка, чем несколько лет держать человека в изоляторе. В какой-то момент я это осознал.

— Что случилось? — спросила я, не зная, хочу ли услышать ответ.

— Хаммонд стал сходить с ума, — сказав он. — Дела у него шли совсем плохо. Он двинулся рассудком. Прежде он был психически здоровым, но в изоляторе начат меняться и терять человеческий облик. Когда наблюдаешь все своими глазами, это невольно наталкивает на некоторые мысли. Представь, ты заходишь к нему в камеру и видишь, что он весь покрыт дерьмом и все вокруг в дерьме. Его оставляют так на целую неделю, и ты начинаешь тихо ненавидеть его за это. Или даешь ему еду, а он тут же кидает ею в тебя. Поэтому мы стали приковывать его, прежде чем накормить. А потом просто посадили на цепь, чтобы не набросился на нас. Тогда мы и назвали его Нищим. У него были болячки по всему телу и длинные ногти. Но самое ужасное, что когда он разговаривал с тобой, казалось, что он пребывал в другом мире. Этот мир полон демонов, а сам он герой, который должен спасать хороших людей. Помню, словно это было вчера, он рассказывал, что Господь, которого мы считаем Богом, это на самом деле зло, а настоящий Бог заперт в другой Вселенной. И что он, Нищий, должен свергнуть злого Бога, который правит теперь миром, и спасти нас всех, исправить несправедливость. Даже если ради этого ему придется нас всех убить.

Полнейший бред, но он верил в него. Иногда рассказывал мне, что стены превращались в огонь. Или что к нему приходили демоны, которые смеялись над ним и пытали. А однажды сказал, что самый главный демон сидит в углу камеры и ждет, когда я уйду.

Вдруг, к моему изумлению, Маккей расплакался, и я почувствовала себя еще более виноватой.

— Знаешь, Кали, как мне было тяжело… Я стал сидеть с ним всю свою смену. Пытался помочь не сойти с ума окончательно. Просил, чтобы он держался, постарался пережить следующие восемь часов. А потом ему будет лучше. В человеческом обществе он немного приходил в себя. Умный был сукин сын. Иногда неожиданно начинал шутить, и я потом целую неделю думал, не играет ли он со мной. Но когда в следующий раз спускался туда и заглядывал ему в глаза, снова оставался и сидел с ним, а порой даже светил фонариком на стену, через которую, по его словам, к нему приходили демоны.

Рей спрятал лицо в ладонях. Я почувствовала, что должна утешить его, и обняла за плечи. История потрясла меня. Я и представить не могла, что Рей откроет мне подобные вещи.

— Я вышел из клуба, — сказал он, поднимая голову и стирая все: и слезы, и горе. — Больше не хотел в этом участвовать. Вскоре Хаммонд исчез, а клуб прекратил свое существование. Оказалось, я не единственный, кто составлял Хаммонду компанию. Половина надзирателей переживали из-за случившегося. Другие оказались жестче и держались до конца. Они перевели Хаммонда в другую тюрьму, отправили в Калифорнию, где у него была первая судимость. Примерно через год после этого некоторых лидеров «Социального клуба» обвинили в небольших правонарушениях. Меня это не удивило. Но во время следствия один из них вышиб себе мозги. Другой взял свой «пикап» и решил заняться подледным ловом на озере Донг, хотя был конец марта и весь лед давно стаял. Третьего посадили в тюрьму. Для бывшего надзирателя, который не особо церемонился с зэками, когда находился по другую сторону решетки, это хуже смерти.