Четыре степени жестокости

Джош покатил тележку дальше и вскоре понял, что заблудился. Вдруг он услышал странный звук, напоминающий тихое звериное рычание, и повернул за угол. Шум доносился из-за двери. Неожиданное любопытство придало смелости. Джош толкнул дверь и заглянул внутрь. Посреди комнаты, согнувшись над столом, стояла женщина-надзиратель — рубашка расстегнута, грудь обнажена. Ее лицо было обращено к Джошу, но она не смотрела на него. Длинные волосы свешивались до самого стола, а синие форменные брюки валялись на полу. Позади, крепко прижимаясь к ней, стоял Фентон. Он широко улыбнулся Джошу, демонстрируя свою гордость и одобрение, и продолжил свой ритмичный «танец».

— Кони! У нас зрители!

Женщина подняла голову и уставилась на Джоша. Ее рот округлился, глаза расширились от испуга, она умоляюще посмотрела на него:

— Господи Иисусе!

Но Фентон лишь рассмеялся, а Джош бросился прочь по коридору. Тележка бешено гремела, и он оставил ее и кинулся в центральный зал. Где-то далеко часы пробили двенадцать раз, и тысячи голосов взревели, как проснувшийся зверь, обмениваясь притворно-радостными поздравлениями. Джош пошел быстрым шагом, едва не срываясь на бег. На шее выступил пот, а в ушах по-прежнему звучали голоса. Наконец он добрался до коридора, который вел домой, в лазарет.

Джош позволил себе расслабиться, лишь когда добрался до лазарета. Ворота оказались распахнутыми. Так не должно быть. Но как же он тогда мог войти? В камерах было темно. Тусклые флуоресцентные лампы освещали коридор. За столиком дежурного никого не было, комната для персонала тоже пустовала. Не было даже санитаров. Как же тогда попасть в камеру? Джошу отчаянно хотелось плеснуть в лицо водой, чтобы унять бешеное биение сердца, упасть на свою койку и заснуть. Дверь в его камеру была открыта. Но опять же так не должно быть. Джош не стал заходить внутрь. Вместо этого он, словно повинуясь невидимой силе, дошел до конца коридора и свернул за угол в похожее на пещеру отделение интенсивной терапии, где все кровати стояли в нишах. Там он увидел окруженного решетками Элгина.

— Кого я вижу, — проговорил Рой.

Дверь в клетку была открыта, и Рой сидел на краю койки Элгина, прогнувшейся под его весом. Джош осмотрелся, но нигде не увидел надзирателя. В голове всплыло смутное воспоминание об офицерах охраны, устроивших вечернику в одной из комнат. Фентон трахал какую-то женщину. Разрозненные фрагменты головоломки, которые всё не складывались.

— Сегодня ему отрезали ногу. Представляешь, он до сих пор обещает расправиться с нами.

Джош с ужасом посмотрел на лежащее на кровати тело. Ампутация? Одеяло с левой стороны выглядело подозрительно плоским. Элгин не спал, его здоровый, не закрытый бинтами глаз смотрел то на Джоша, то на Роя. Его руки были прикручены к кровати специальными лентами с застежкой-липучкой. Джош предположил, что это Рой привязал его, пока Элгин спал, а затем сел рядом и стал терпеливо ждать, когда он проснется.

— Как я рад видеть маленькую шлюшку Кроули, — сказал Элгин.

Рой шикнул на него, а затем обратился к Джошу:

— Мы тут с Лоуренсом разговаривали. И он очень огорчил меня. Этот человек причинил окружающим столько страданий и не собирается останавливаться на этом. Он страшно ненавидит тебя, Джош. Даже представить себе не можешь, до какой степени. Считает, что ты хочешь закончить дело Кроули и что тебя нужно остановить. Не хочешь сказать Джошу, что ты собираешься сделать с ним?

— Да пошел ты, Хромой. Ты — долбаный…

Рой сорвал бинт с лица Элгина и засунул в рот как кляп. Запекшаяся кровь на лице Элгина придавала ему сходство с байкером, упавшим с мотоцикла, с жертвой автокатастрофы. Его здоровый глаз налился кровью. Тело изогнулось, он попытался освободиться от пут.

— Ты должен был покончить со мной, пока у тебя была возможность, — говорил ему Рой.

Элгин дергался, рвался и пытался открыть набитый марлей рот.

— Как бы нам с тобой поступить, Лоуренс? — с рассудительным видом спросил Рой. Он положил свою мясистую руку на рот Элгина.

Джош никогда не видел такой большой кисти руки. Она полностью закрывала промежуток между подбородком и ноздрями Элгина. Рой обхватил ладонью лицо Элгина и сжал его. На фоне извивающегося и выгибающегося тела он казался неподвижным, как изваяние.

— Вот так, — сказал Рой.

Услышав его спокойный голос, Джош наконец понял, что происходит. Безумная, бьющаяся, кусающаяся масса на кровати стала рваться с особой ненавистью и отчаянием.

— Тсс, — прошипел Рой. — Не нужно так дергаться. Все равно ничего не сможешь сделать.

Джош не знал, звучали в словах Роя просьба, призыв или нет, но вдруг понял, что не может поступить иначе. И он упал на Элгина, навалился на него всем телом, осознавая, что будет навечно проклят за этот свой поступок, и желая покончить со всем как можно скорее, расправиться наконец с Элгином. На улице завывал ветер, и снег колотил в стекла, как град. Казалось, весь мир превратился в клокочущий от ненависти колодец.

Тело продолжало рваться, пытаясь освободиться и вдохнуть воздух. Рой стал шептать что-то Элгину на ухо, пытался успокоить, говорил, что все будет в порядке. И на секунду Джош подумал, что ему удалось успокоить Элгина — его глухие стоны стихли, грудь перестала вздыматься, а воздух наполнился вонью, мерзкими запахами мочи и говна.

Джош отшатнулся. Он все еще слышал, как бешено колотится сердце Элгина, умоляя о свободе, прежде чем остановиться навсегда. Теперь все было кончено, и наступило долгожданное спокойствие. Рой отвязал Элгина и недовольно поцокал языком, разглядывая свежие следы на запястьях, затем поправил простыню и с гримасой отвращения подоткнул ее под Элгина. Он положил бинт на лицо Элгина, криво, как плохо прилаженный парик.

— На твоем месте, — сказал Рой, — я бы уже давно отправился в кроватку.

20

Не помню, как добралась домой. Но осознала, где нахожусь, лишь когда въехала на дорожку, ведущую к моему гаражу. Я была в сознании, но действовала машинально. Оказавшись дома, сняла ботинки и парку. На кухне увидела, что в кошачьей миске с водой плавают кусочки сухого корма. Холодильник опять потек, и я наступила в лужу. В спальне переоделась, чувствуя себя больной и разбитой. Я повесила на стул форму, надела рубашку, тренировочные брюки и тапочки.

Затем включила компьютер. Он долго загружался. Я посмотрела на визитку, там был только адрес сайта — бессмысленный набор букв, написанных в строчку и напоминающих ссылки, которые приходят в письмах со спамом, — а также пароль: NOYFB. Я запустила браузер и набрала адрес.

Выскочило окошечко для пароля, и я ввела его. Экран замигал, и открылся видеоплейер. Я подождала, пока видео загрузится, и нажала на воспроизведение. Появилось изображение, явно снятое любительской камерой. Сначала возникли титры: «Ночная прогулка». Название было написано простым белым шрифтом. Затем по экрану, словно снежинки, поплыли палочки-леденцы и ветки омелы — простейшая анимация, которую можно соорудить в программе «Power Point». Экран замигал, и появился еще один титр: «Социальный клуб Дитмарша представляет». Внизу был символ, напоминающий логотип. Круг и три перевернутых треугольника — свирепая физиономия тыквы. Что еще за социальный клуб Дитмарша?

Я почувствовала неприятное покалывание в желудке, словно это первый симптом страшного, неизлечимого заболевания, разъедающего внутренности. Человек с камерой в руках шел по коридорам Дитмарша. Бесконечные двери камер с отверстиями на уровне пола и пояса. Изолятор. Оператор остановился перед одной из камер и вежливо постучал в металлическую дверь. В отверстия просунулись сначала руки в наручниках, а затем — ноги. Дверь отворилась, и в камеру вошел надзиратель, которого снимали ниже груди. Через минуту вывели закованного зэка. Но я заметила, что кандалами дело не обошлось. На глазах у него была лыжная маска, закрытая фольгой, а на ушах — наушники вроде тех, что носят сигнальщики на аэродроме для блокирования всех звуков. «Слепого» и «глухого» зэка вели под руки. Его окружал отряд из шести неопознанных офицеров, которые приветствовали друг друга, а их голоса отдавались глухим эхом. Оператор вышел на улицу. Была ночь. Камера сделала панораму. Я увидела стены Дитмарша со стороны двора. Снега не было. В небе сияли звезды. Я услышала голос: «Как же холодно, вашу мать», но не узнала говорящего.