По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Ты насчет покрышек расскажи и насчет бухгалтерии, — прервал я его.

— Покрышки на месте. Снимать не стал, иначе часть колхозных машин на колодки надо ставить, а уборочная еще не кончена. Оставил на хранение. Что касается бухгалтерии, то она у скупщиков двойная была. И у Матюшенко, и у Пилипчука, и у всех остальных. Одна — для колхоза. Это акты о том, что у неизвестных граждан куплены баллоны и уплачено столькО-то. Другая — для себя: записные книжки. Не знали, что приедем, сохранили. В них есть Гущин, Гудков и Леднев, записи о том, сколько покрышек и когда куплено, сколько фактически уплачено денег. С колхозов брали в два раза больше, да еще трудоднями получали.

— Признались?

— Надо полагать. А куда деться?

— Ну а руководство колхозов?

— Сознательно шло на закупку краденого, подозревало, что часть денег присваивается, но закрывало глаза. Что касается трудодней, то ведь колхозника без них не оставишь…

— Безобразие…

— Не оспаривают. Жалуются на плохое снабжение покрышками и запчастями. Словом, вот тебе бумаги, читай. А у тебя как?

— Тоже нормально. Два вора — Гущин и Гудков — арестованы. Признались. Третий — Леднев — на этапе.

Через день вернулся Ряпушкин.

— Ты посмотри, как канальи свои колхозы обштопывали, ты только посмотри! — негодовал он, рассказывая мне о результатах своей поездки. — В записной книжке шельмец Кадряну царапает, что у Кости купил восемь «газоновских баллонов», и ставит цену. А в акте на закупку какая цена? В два раза больше. Обрати внимание: акт составлен только скупщиком и одним им подписан. Документ? Для «Крокодила»! А колхоз принимает его и деньги списывает. До чего обнаглели! Слов нет. Такая же картина и у других.

Еще через неделю прибыл по этапу Леднев. Я поехал к нему в следственный изолятор и был поражен точностью, с которой сторожа и Серебров описали его внешность. У него все было длинное — нос, шея с кадыком, руки, ноги, туловище. Войдя в камеру, Леднев безразлично посмотрел на меня, закатил под лоб глаза, вытянул губы хоботком и что-то зашептал. Он симулировал душевное заболевание. Точно так, как делал это, когда попался с валенками. Тогда его направили на экспертизу, признали здоровым, и только после разоблачения он заговорил. Я знал об этом из дела о краже валенок, которое истребовал из суда, чтобы еще до встречи с Ледневым иметь представление о нем. Теперь я глядел на него и молчал. Леднев бессмысленно улыбался, сплевывал, свистел, копался в мусорной корзине, выбирал из нее и засовывал в уши окурки… Еще немного, и он надел бы корзину на голову…

Я подошел к нему, взял за руки и усадил на табуретку, затем достал акт психиатрической экспертизы с описанием аналогичного поведения в прошлом и начал громко читать его. Леднев продолжал гримасничать, но через некоторое время стих и, закрыв глаза, уперся затылком в стену. Примерно на середине чтения он вдруг сказал:

— Начальник, надо было с этого и начинать. Чего зря время тратили?

— Интересно было. Хотелось узнать, пополнился ли ваш арсенал… Ан нет. Приемы те же.

— Времени не было на самоусовершенствование, — ухмыльнулся Леднев. — Вулканизация покрышек съедала. Чумная работа. После нее ничего в голову не шло.

— Значит, действительно работали там, где крали с Гудковым? — намекнул я на письмо, отправленное Ледне-вым из лагеря.

— Гражданин следователь, полегче можно? Вы Есенина любите?

— Не всего. Те стихи, что вы читали у Новодевичьего монастыря, не люблю.

— А вот эти любите?

— Мне ближе Некрасов: «Сейте разумное, доброе,

вечное…»

Леднев взглянул на меня и прищурился:

— Хитрый вы, начальник…

— Не знаю, кто из нас хитрей. О стихах мы еще потолкуем, а сейчас давайте о покрышках, о тех, что до валенок, с Гудковым…

— Так бы и говорили, — как ни в чем не бывало сказал Леднев. — О шинах так о шинах. К какому сроку готовиться? Теперешний поглотят или приплюсуют?

— Чтобы не сплюсовали, надо стараться.

— Я буду стараться, начальник, буду. Мне ведь надоело в колонии, не хочу на всю жизнь застревать. Разве вы против того, чтобы Константин Леднев стал человеком, женился, заимел ребенка, честно трудился, жил на получку и пить перестал?

— Не против.

— Тогда давайте, пишите…

И я услышал от Леднева то… что давно уже знал.

Допрос Леднева потребовал меньшего времени, чем допрос Гущина, хотя по объему его показания были несколько шире. Закончив его, я вернулся в прокуратуру, и здесь Ряпушкин и Воронец преподнесли мне сенсационное сообщение. По почте поступил ворох исполненных поручений о допросе тех скупщиков, которые бывали в Ленинграде редко, от случая к случаю. Одни из них дали прямые показания о приобретении покрышек у Гудкова и его компаньонов, другие говорили, что их уже допрашивали и вызывали в суды как свидетелей, а двое заявили, что помимо авторезины, отправленной ими ранее по железной дороге, они совсем недавно купили крупные партии новых покрышек у должностных лиц двух автопарков и вывезли их из Ленинграда на колхозных машинах.

Я отпустил своих друзей домой, просмотрел почту и решил доложить об этой новости прокурору. Однако прокурор, вызвав Чижова, попросил проинформировать о деле более подробно.

— Сколько всего покрышек отправлено по железной дороге? — спросил он после того, как я выполнил его просьбу.

— Больше тысячи за полтора года. Свыше трехсот украла группа, которой занимаемся мы, остальные похищены лицами, действовавшими в других районах города и уже осужденными.

— Серьезное дело, — заметил прокурор. — Вопросы, которые возникают в связи с ним, имеют государственное значение. Это не только плохая охрана автопредприятий, беспрепятственный прием к перевозке по железной дороге заведомо похищенного у государства имущества, но и плохое снабжение колхозов покрышками, шинами и запчастями, разворовывание на этой почве колхозных средств. Мне кажется, что настало время вынести эти вопросы на обсуждение как центральных, так и республиканских органов власти. Предварительно надо изучить все дела о кражах покрышек. Истребуйте их, товарищ Чижов, обобщите и представьте мне проекты соответствующих документов. Что касается сведений о хищении покрышек должностными лицами, то ими надо заняться немедленно. Подумайте, кому поручить расследование этих дел, и к исходу дня доложите ваши соображения.

— Кандидатуры следователей я могу назвать хоть сейчас, — ответил Чижов. — Необходимый опыт есть у Ря-пушкина и Воронца, им и карты в руки.

Я представил себе, как отреагируют завтра на это решение мои друзья, и улыбнулся. Мы хорошо потрудились вместе. Наше общее дело вступало в стадию завершения, и закончить его я мог теперь один.

Кольцо с бриллиантами

Они вошли в мой кабинет днем, часа в четыре. С их появлением мне показалось, что наступили сумерки: посетители — пожилые, убеленные сединами люди — были одеты во все темное, он — в черный костюм, она — в синий, кримпленовый.

— Елизавета Ивановна Ладьина, — представилась женщина. — Меня и моего супруга Виктора Павловича направил к вам прокурор. Можете ли вы уделить нам хоть немного времени?

— Прямо сейчас? — спросил я.

— Да…

Прокурор никогда не нагружал подчиненных работой, которую должен был выполнять сам. Поэтому я сразу понял: Ладьиных он передал мне не случайно.

Отодвинув в сторону бумаги, я указал супругам на стулья. Коренастый, плотный Виктор Павлович пересек кабинет, переваливаясь, как гусь, и, подойдя к столу, протянул мне пухлую, влажную руку. Потом он сел, неторопливо достал расческу и принялся поправлять ею свои гладкие маслянистые волосы. Его одутловатое, изрезанное морщинами лицо оставалось при этом неподвижным. Только круглые карие глаза блуждали, поглядывая исподлобья то на меня, то на худенькую и суетливую Елизавету Ивановну, пристроившуюся рядом. Ее внешность была более выразительной: красные веки, водянистые мешочки под ними и черная накинутая на голову кружевная косынка недвусмысленно говорили о том, что совсем недавно старики потеряли кого-то из близких родственников.