Мальчик на качелях

– Что вы о ней знаете?

– Знаю, что Юрка за ней несколько лет ухлестывал, еще со школы. Что он в ней нашел, черт его знает. – Он последний раз жадно затянулся и затушил папиросу. – Ох, и убивался за ней Юрка! Чуть не плакал. Бегал, встречал после работы, следил, с кем ходит, кто провожает. А она и вправду бойкая девица была. Певицей в ресторане работает. Раз как-то мы за ее счет посидели…

– Это по какому случаю?

– А мне без разницы – не интересовался. Встретил Юрку в центре и увязался с ним. Он какую-то картину в ресторан тащил. Для Ритки. Она с нами весь вечер просидела – не работала в тот день. Обслужили нас по первому классу. К закрытию собрались уходить, Юрка за деньгами полез, а она сказала, что за все заплачено.

– Когда это было?

– Года два назад.

– До того, как вы часы ему продали?

– Примерно в то же время.

Много узнал я из беседы с Зотовым, намного больше, чем ожидал. Оставались формальности. Я спросил:

– Скажите, Зотов, где вы были в понедельник, двадцать четвертого сентября, во второй половине дня?

Его ответ был исчерпывающим и ясным:

– С пяти утра и до самого вторника, гражданин следователь, я находился в медицинском вытрезвителе номер один. Безотлучно.

Увидев, что моя рука потянулась к кнопке звонка, вмонтированного в крышку стола, Зотов поспешно спросил:

– Конвой вызываете?

– Конвой.

– Гражданин следователь, как думаете, много дадут?

– Ровно столько, сколько заслужили. – Я сказал то, в чем никогда не сомневался, и нажал кнопку.

6

Нещадно светившее весь день солнце подсушило сырой асфальт, прогрело воздух и теперь, наполовину скрывшись за горизонтом, багровым цветом окрасило гряду облаков, чем-то похожих на величавый горный кряж. Пока мы с Логвиновым спускались на набережную, оно исчезло совсем, оставив после себя, как напоминание, розовое, таявшее на сером фоне облачко.

Мы подошли к чугунной ограде. От воды тянуло прохладой и сыростью.

– Хорошо здесь. – Я обернулся к Логвинову, стоявшему сзади.

Он кивнул в знак согласия, но думал, видно, о другом.

– Давай подведем итог, – предложил я. – Если я тебя правильно понял, директор музея Коробейников был заинтересован в том, чтобы коллекция профессора попала в музей. И его позиция не внушила тебе никаких подозрений.

– Никаких, – подтвердил Логвинов.

– Вместе с Олегом Станиславовичем после смерти жены Вышемирского Коробейников участвовал в осмотре коллекции и подписал заключение о подлинности картин.

– Все правильно, – сказал Логвинов и поинтересовался: – А вы домой звонили, Владимир Николаевич?

– Забыл. – Я поискал взглядом телефон-автомат. – Две копейки есть?

– А еще ужинать собрались в ресторане. – Он протянул монетку и, негромко насвистывая, пошел следом.

Под длинные телефонные гудки я смотрел на причал речного вокзала. Прижимаясь боками к гранитной набережной, мерно покачивались легкие прогулочные катера. Пароходы побольше стояли неподвижно, возвышаясь над оградой белоснежными палубами. Они были украшены разноцветными флажками, иллюминацией, с некоторых неслась приглушенная музыка.

Трубку сняла дочь.

– Мама дома? – спросил я.

– Папка, здравствуй! Ты скоро придешь?

– Здравствуй, Оленька. Я задержусь. Ужинайте сегодня без меня.

– Эх ты! Сегодня твоя любимая окрошка и цыпленок-табака.

– Обидно. – Я говорил искренне, так как ценил кулинарный талант жены. – Ну ничего. Поужинаю в ресторане, потом сравним впечатления. А мамы нет?

Не так уж легко добиться ответа от девочки, когда ей всего четырнадцать лет.

– Учти, она будет сердиться, и я тоже. Что ж ты молчишь? Мог бы спросить, что я получила.

Я совсем забыл: сегодня им объявляли оценки за сочинение.

– Ну, поздравляй, – разрешила дочь.

– Ты у нас молодчина. А мама пришла с работы?

– «Мама, мама», – обиделась она. – Тебе неинтересно, какая отметка?

– Четверка?

– Так и быть, скажу, хоть ты и не заслуживаешь. Пятерка! Слышишь, па?

Еще бы не услышать, когда тебе кричат в самое ухо!

– Молодец, – снова похвалил я, и мне стало немного грустно: давать советы другим, конечно, легче; самому не мешало бы почитать Макаренко.

– Что-то мне голос твой не нравится. Ты скоро домой?

– Постараюсь пораньше. – Я уже не спрашивал, дома ли мама.

– Прости, в дверь звонят, – послышалось на другом конце провода. – Наверное, подружка пришла. Ну, до скорого…

В трубке раздались короткие гудки.

– Поговорили? – спросил Логвинов, терпеливо ожидавший у будки.

– Поговорили…

Мы постояли у причала, потом прошли вдоль набережной и по винтовой лестнице мимо швейцара с желтым околышем на фуражке поднялись в ресторан «Приречный».

Не сговариваясь, мы направились к крайнему от эстрады столику.

Ресторан был наполовину пуст. Редкие посетители скучали, разглядывая груду железа, угрожающе повисшую над танцплощадкой.

– Мрачновато у вас, – посетовал я, когда средних лет официантка подошла принять заказ.

– Минут через пятнадцать музыканты придут, – обнадежила она. – Тогда повеселей будет.

Ее пророчество сбылось несколько позже. Логвинов доедал отбивную, а я, ковыряясь в недожаренном цыпленке, с тоской вспоминал кулинарные шедевры Зины, когда на эстраду выбежали четверо ребят в блестящих, как рыбья чешуя, пиджаках. Один из них, не мешкая, провел по струнам гитары. От многократно усиленного звука жалобно задребезжали рюмки, и я понял, что несъеденный цыпленок – первый, но далеко не самый сильный номер в программе предстоящего вечера.

– Здесь будет горячо, – предсказал я, но мнения Логвинова не услышал: на зал обрушилась лавина звуков, в которой самым слабым были удары колотушки о большой барабан. К счастью, это продолжалось недолго:

– Ансамбль «Бумеранги» приветствует вас! – хорошо поставленным голосом крикнул в микрофон молодой человек с длинными волосами, расчесанными на прямой пробор. Приветствие громом прокатилось по залу.

Взглянув на Логвинова, я подивился его спокойствию.

– Нравится? – спросил я, проверяя свое впечатление.

– Ничего, – равнодушно пожал он плечами.

Молодой человек с прямым пробором сел к роялю и обрушился на клавиши. Другой из компании «бумерангов» тронул струны гитары. С первых аккордов я узнал мелодию, которая мне давно нравилась. Это была неясная, печальная музыка, и чувствовалось, что исполнителям она тоже нравится.

– В самом деле ничего, – согласился я.

Мое внимание привлек мужчина, пляшущей походкой направлявшийся к нашему столу.

– Коробейников, – подсказал Логвинов, пока мужчина был еще достаточно далеко.

Необходимости в этом не было, я узнал директора музея. Грузный, абсолютно лысый, с одутловатым улыбчивым лицом, он принадлежал к числу тех, кого запомнить нетрудно.

– Легок на помине, – проворчал Логвинов.

– Разрешите? – спросил Коробейников и, не ожидая приглашения, опустился в свободное кресло. – Я вас, товарищи, сразу заметил. Ждал, когда поедите. С вами, – он обратился к Логвинову, – мы сегодня виделись. А вас, товарищ, я тоже помню. Вы были у нас в музее.

Я ответил легким кивком.

– Собственно, мне хотелось вернуться к теме сегодняшней беседы. – Коробейников говорил, адресуясь к Логвинову, но смотрел на меня, определив на глаз мое старшинство.

– Если у вас есть что добавить, приходите завтра, – предложил Логвинов.

– Понимаю, понимаю, товарищи, – смутился директор. – Умолкаю. К слову сказать, сейчас будет петь Рита Елецкая…

Мы это знали. Зато следующие слова Коробейникова привели нас в известное замешательство.

– …племянница нашего Олега Станиславовича.

– Племянница? – переспросил Логвинов.

– Можно сказать, дочь.

Память услужливо подсказала мне слова Маркина о ребенке, взятом им на воспитание много лет назад.

– Вы часто здесь бываете? – спросил я.

Коробейников не успел ответить, он завороженно смотрел на эстраду, куда вышла девушка в длинном, с блестками платье. Она окинула взглядом зал и чуть заметно кивнула директору музея. Он привстал с кресла и ответил полупоклоном.