Дело №306

- Я хочу, чтобы вы прослушали те сведения о диверсантке, которые я получил. - И, взяв напечатанную на машинке справку, стал читать: - «Магда Тотгаст - кличка "Рыжая Магда", тридцать семь лет, уроженка Харькова. Отец - Вильгельм фон Ленбах, помощник начальника харьковского жандармского управления.

Мать - урожденная Куракина, дочь крымского помещика, прокурора Екатеринославской судебной палаты. В тысяча девятьсот девятнадцатом году отец Магды - подполковник деникинской контрразведки, известный кровавыми расправами над коммунистами-подпольщиками юга России, - расстрелян красными партизанами.

В октябре тысяча девятьсот двадцатого года, накануне разгрома Врангеля, прокурор Куракин эвакуировался из Севастополя вместе с дочерью и внучкой Магдой в Константинополь, а затем с частью белых эмигрантов переехал в Берлин.

В эмиграции Магда воспитывалась в семье деда Куракина,. где говорили по-русски. С тысяча девятьсот двадцать третьего года она - воспитанница белоэмигрантского «Института для благородных девиц имени императрицы Марии Федоровны». Затем училась в берлинской фармацевтической школе. До захвата власти Гитлером судилась вместе с группой белоэмигрантов-аферистов за подделку банковских векселей.

В тысяча девятьсот тридцать пятом году стала нацисткой, завербована гестапо, работала тайным агентом среди русской эмиграции. Вышла замуж за Фридриха Тотгаста, одного из провинциальных руководителей «Гитлерюгенда», убитого в декабре тысяча девятьсот сорок первого года при разгроме фашистской армии под Москвой.

В годы войны Магда Тотгаст служила помощницей-лаборанткой известного военного преступника Фридриха Кнопблоха, старшего врача гитлеровских концлагерей на территории оккупированной Польши. Вместе с ним участвовала в насилиях и зверствах, чинимых над заключенными.

«Лаборатория» Кнопблоха проводила чудовищные и мучительные эксперименты над детьми, в результате чего умерщвлены тысячи польских, русских, украинских, еврейских детей».

Турбаев на секунду оторвал взгляд от справки и пояснил:

- Об этом подробно изложено в книге о Нюрнбергском процессе над гитлеровскими военными преступниками, - и продолжал читать справку: - «После войны Магда Тотгаст осуждена на двадцать лет заключения, которое отбывала в американской зоне послевоенной Германии. Была досрочно освобождена и обучалась в шпионско-диверсионной школе под Мюнхеном.

По окончании курса была снабжена фальшивыми советскими документами, шифрами, кодами, оружием, ядами и вместе с другими диверсантами, ныне задержанными работниками госбезопасности, переброшена на территорию СССР.

Магде Тотгаст было предписано пробраться в Москву, поступить на службу фармацевтом в одну из аптек, возглавить явочный и передаточный пункт тайной агентуры, а также снабжать агентов ядами и химикалиями, необходимыми для шпионской и диверсионной деятельности.

По замыслу руководителей Магды Тотгаст, аптека, куда ежедневно приходят сотни людей и сдают бумажки с рецептами, должна была стать идеальным местом явки и «почтовым ящиком» тайной агентуры. Магде Тотгаст также было поручено вербовать тех лиц, местонахождение которых ей указали.

Но над шпионско-диверсантским гнездом нависла угроза провала. Учительница 670-й школы В. П. Некрасова могла разоблачить матерую преступницу «Рыжую Магду». Не зная, как ей поступить, Тотгаст вступила в шифрованную связь с резидентом своей группы, именуемым Семеном Семеновичем, и получила от него указание любыми средствами сохранить явку в аптеке, а учительницу Некрасову ликвидировать».

- Семен Семенович? - переспросил Градов. - Стало быть, телеграмма, адресованная Карасевой, была подписана резидентом…

- Ну, - сказал Турбаев, - остальное вы сами хорошо знаете! - И он положил на стол справку. - Я только хочу обратить ваше внимание на то, что, во-первых, диверсантка, совершая политическое преступление, прикрывала его уголовным, то есть обычным наездом на пешехода. И риска меньше, и наказание намного легче! Во-вторых, пыталась довольно ловко направить нас по следам ни в чем не повинной Иркутовой. И, в-третьих, что особенно бросается в глаза, взяла себе в помощники еще ранее завербованный уголовный сброд.

Должен сказать, что грабитель, спекулянт, скупщик краденого, расхититель социалистической собственности, аферист - эти уголовные преступники, спасая свою шкуру, нередко попадают в сети иностранной агентуры. Но такова логика жизни: человек, отколовшийся от советского общества, становится игрушкой в руках врагов нашей Родины…

Москва, 1949-1950 гг.

ВОЛК

1

Ольга сняла со стола синюю скатерть и бережно расстелила на нем большой плотный лист бумаги с ярко-красным заголовком «Конструктор № 10». Она поставила на стол пузырек с клеем, разложила отпечатанные на пишущей машинке статьи, заметки и стихи - да, были, как всегда, и стихи! Забравшись с ногами на стул, молодая женщина устроилась поуютнее и замурлыкала:

Ольга осторожно наклеила передовицу и, чтобы быстрее просох клей, подула на нее, смешно прищурив глаза. Прочитав заметку о молодых конструкторах, она зачеркнула одну фамилию: этого парня, пожалуй, не стоило критиковать - ведь вчера он сдал наконец чертеж начальнику бюро. Под заметкой Ольга поставила карикатуру на заместителя директора завода: собираясь чихнуть, он морщил нос, и от этого его усы топорщились. Под карикатурой были приведены слова замдиректора, которые он сказал ей, Ольге, редактору стенной газеты: «От всех ваших требований мне и чихнуть некогда».

А как же ей чертить без хорошей туши, кальки, ватманской бумаги?

- Чихай на здоровье, дорогой! - пробормотала она, тщательно разглаживая рисунок.

Заместитель получился очень похожий и смешной. Здорово уловил сходство Коля Басов, ехидный паренек-чертежник, постоянный рисовальщик их стенной газеты. Правда, к карикатуре приложил руку и художник Румянцев - Ольгин сосед по квартире.

Вспомнив о Румянцеве, она вздохнула и, встав со стула, посмотрела в окно, за которым угасал морозный, ясный, безветренный день. Тихо падал редкий снежок, розовея в лучах заходящего солнца. В саду на заиндевелых деревьях суетились, отрывисто каркая, галки. В этом мирном пейзаже Покровского-Стрешнева было что-то вдруг взволновавшее молодую женщину. Она прижала руки к груди и тотчас же опять поймала себя на мысли о Румянцеве.

Ольга любила слушать его рассказы об искусстве, о жизни великих художников, об их страданиях и славе. Но все-таки лучше бы было для него уехать из их домика. А может быть, лучше и для нее? Пожалуй, нет. Ведь он был таким хорошим другом. Всегда после какой-либо невзгоды или размолвки с мужем ей хотелось поговорить с художником, посоветоваться с ним. Румянцев в шутку называл себя «громоотводом» и говорил - это уже всерьез - что, не будь он их соседом, Ольга давно вконец разругалась бы с мужем. Вот и сегодня утром она жаловалась ему на Петра. Иногда ей приходила в голову странная мысль: «Хорошо бы, ах, хорошо бы, если бы ее муж имел такую же открытую, отзывчивую душу, как Румянцев!..»

Любила ли она мужа? Все считали, что Ольга до сих пор влюблена в него. Но вот прошел год. И сейчас Ольге казалось, что все произошло словно во сне. Да, надо бы тогда пристальнее и, быть может, строже вглядеться в человека, с которым она собиралась соединить свою жизнь. Эти встречи с Комаровым на катке, первые робкие рукопожатия, еле ощутимое прикосновение его пальцев к локтю… Потом фигурное катание, стремительные вальсы на льду, провожания… Вдруг непонятная холодность и колкие шутки по адресу Румянцева. А эта чрезмерная почтительность Комарова к Олиной тетке, у которой девушка тогда жила? Комаров неизменно поддакивал старухе, почти заискивал перед ней, окружал ее тысячей мелких забот. Медленно и, вероятно, расчетливо - это и не нравилось Ольге! - он завоевывал расположение неглупой, практичной женщины. Конечно, Ольга-неопытная, почти девочка - решилась выйти замуж за тренера по гимнастике Комарова не без влияния тетки. По-иному сложилась бы ее жизнь, если бы она не уехала из родного города учиться в московском техникуме.