Опер любит розы и одиночество

Людмила Борисовна, наверное, ворочается в своей кровати и тоже не спит, вспоминая все унижения, через которые она прошла.

Странно устроена жизнь — внешне привлекательная женщина, шикарная и преуспевающая, при внимательном рассмотрении превращается в жалкую и несчастную. Нет, не жалкую, не несчастную, скорее уязвимую. Детдомовский ребенок, прошедший все мытарства жизни, успевает вскочить в роскошную ладью, но ладья неожиданно опрокидывается.

Я задремала. Мне пригрезилась в полудреме широкая лодка, плывшая по бурной реке. В лодке сидели Коровкина и незнакомая женщина. «Наверное, это Николаева Клава, ее подруга, — подумала я во сне. — Почему они вместе сидят? Но они же подруги, вот и сидят в одной лодке. А где я нахожусь? А ты спишь, — сама себе ответила я во сне, — ты долго не могла уснуть, а сейчас спишь и смотришь на двух девочек».

Вместо Коровкиной и Николаевой в утлой лодчонке плыли и тонули две маленькие девочки. Я бросилась их спасать, но почувствовала, что не могу добежать до реки, ноги стали ватными и непослушными. От ужаса, что девочки могут утонуть, а я не смогу им помочь, я закричала и проснулась.

— Черт, совсем нервы расшатались. Сны дурацкие замучили, надо какое-нибудь лекарство купить, — проворчала я вслух. — А какое лекарство, если тебе даже коньяк не помогает. Тебе же лекарство пить, что слону дробину проглотить, после такой-то дозы коньяка, болезная ты моя.

Так, разговаривая вслух, я продефилировала на кухню, босиком, в шортах и майке. Включив свет, я уселась с ногами в кресло и попыталась мысленно двигать часовой стрелкой, стремясь ускорить ее ход. Стрелка непослушно шла своим отработанным веками путем, тик-тик-тик… Часы показывали без двадцати шесть.

«Скорее бы на работу, не могу больше так мучиться. — Я вскочила с кресла. — Надо было остаться у Коровкиной, вместе приехали бы в управление. Трезвые и красивые».

Что ты так нервничаешь? Не передумает Людмила Борисовна, не из тех она женщин, если что сказала, то и сделает. Такие женщины слово крепко держат, они — стальные, эти женщины. А маскарады, шарфики, ботфорты, плащи и прочая мишура — всего лишь защитная маска от внешнего мира. Им так легче скрыться от посторонних, чересчур любопытных глаз.

«Поеду-ка я на работу, — я не выдержала мучительных размышлений, — ничего страшного, если сегодня заявлюсь раньше. Зато очищу совесть-мучительницу за все мои прошлые опоздания. Чем не выход? Лучше на работе докладную доделаю, чем тупо глядеть на никуда не спешащие часы».

Через сорок минут я уже сидела в своем кабинете, уставившись в монитор.

«Анализ оперативной обстановки показывает, что увеличился процент тяжких и особо тяжких преступлений…»

Господи, опять процент увеличился, мне кажется, если я совсем перестану спать и есть, навсегда откажусь от употребления коньяка, он все равно будет увеличиваться с астрономической скоростью. Что бы сделать такое, чтобы процент снизился?

— Гюзель Аркадьевна, вы сегодня раньше меня на службу явились?

Юрий Григорьевич, как всегда неожиданно, материализовался перед моим столом. Почему я никогда не слышу его стремительных шагов, стука дверей, бряканья ключей?

— Выслуживаюсь, — буркнула я, прячась за монитором.

Мне не хотелось демонстрировать свое истерзанное бессонницей и коньячными излишествами лицо.

— Что это вы прячетесь? Будьте любезны, доложите результаты вашей деятельности.

Кажется, Юрий Григорьевич настроен решительно. Если требует доклада о проделанной работе, значит, у него появились ценные идеи, советы, если хотите, рекомендации. Во время доклада нужно рассказать все подробно, включая мои разнузданные эмоции, ощущения и, естественно, мимику, жесты, случайные слова, взгляды моих испытуемых собеседников. Рассказывать нужно коротко, ясно, но доходчиво.

Юрий Григорьевич — благодарный слушатель, он все понимает с полуслова, быстро реагирует, мгновенно оценивает обстановку. Если меня заносит в сторону философии, немедленно рычит. Отставить лирику!

Я перестраиваюсь, как «Летучий голландец», пытаясь донести до его понимания ситуацию, в которой он должен разобраться. Доклад нужен для того, чтобы я не «перегибала палку», что в переводе на нормальный язык означает — не переступала рамки дозволенного законом. Мне переступать рамки закона — не резон, себе дороже, поэтому я докладываю с удовольствием.

Я уселась напротив Юрий Григорьевича и только открыла рот, чтобы начать свой рассказ, как оглушительный треск всех телефонных аппаратов зазвенел в кабинете с громкостью, превышающей все допустимые децибелы. Полковник Деревян-шин схватил две трубки и прижал к ушам, еще две снял с аппаратов и положил на стол, одновременно нажимая кнопки мобильника.

— Полковник Деревяншин! — рявкнул он в обе трубки. — Где? На Ленинском? — это он в одну крикнул, и сразу во вторую: — Слушаюсь! Бегу!

Побросав все четыре трубки на стол и аппараты, он выскочил из-за стола как угорелый и бросился к двери, на бегу оглушая мои нежные уши громкими командами.

— Гюзель Аркадьевна! На Ленинском мокруха. Поедете вместо меня. Я на совещание к генералу. Там из МВД бригада прибыла с проверкой. Отзвонитесь с места происшествия.

Дверь звонко хлопнула, стены затряслись, и уже из коридора донеслось:

— Машина внизу ждет.

Я растерялась. С одной стороны, я не могу ослушаться и обязана выполнить приказ руководителя. С другой стороны, ко мне приедет Коровкина с важной информацией, способствующей раскрытию преступления, она и обидеться может, уедет, передумает, раздумает, не додумает, и я останусь с носом. Человек закроется в свою раковину, и попробуй разговори ее в следующий раз.

Но ехать надо! Приказ есть приказ! Служба есть служба! Если на нашей работе не выполнит приказ один сотрудник, потом второй, получится не милиция, а шарашка. Я замотала шею шарфиком, неожиданная оттепель продолжалась, навевая мысли о будущей весне и новых надеждах, и без дубленки, вприпрыжку, побежала выполнять приказ начальника.

Уже в машине я спросила водителя:

— А какой дом на Ленинском?

— 186-й вроде бы. — Водитель вытащил рацию и долго орал в трубку: — Вань, какой дом на Ленинском?

Он еще долго кричал, но я уже знала, что это дом напротив универсама «Аякс», огромный, роскошный, новый небоскреб в шестнадцать этажей. В Питере даже пять этажей — уже небоскреб, с нашим-то климатом и подземными водами. Я даже знала номер квартиры — 389. На лестничной площадке пышно цветут олеандры и рододендроны, а может быть, простая герань. Я абсолютно не разбираюсь в ботанике.

Тупо уставившись в смотровое стекло, я покачивала головой и что-то мычала. Сердобольный водитель вежливо поинтересовался:

— У вас зубы болят, Гюзель Аркадьевна?

— А? Что? Нет, не болят. — Я перестала раскачиваться и крепко сжала кулаки.

Надо контролировать эмоции, нельзя давать волю чувствам. Особенно при исполнении служебных обязанностей. Сейчас ты спокойно войдешь в квартиру и посмотришь, трезво оценишь ситуацию, а переживать и страдать будешь позже и без свидетелей.

В квартире присутствовали все, кого мог собрать ранним утром дежурный по городу. Эксперты, судебные медики, следователи прокуратуры, все в двойном экземпляре, словно раздвоились с утра пораньше. Только Королев молча курил в одиночестве. Неожиданно я почувствовала к Королеву какую-то изъедающую душу нежность.

Хорошо, что Королев сегодня дежурит. Опять мне повезло! Я — просто везунчик. Удача сопутствует мне с утра. Королеву можно объяснить, откуда здесь мои отпечатки пальцев, откуда запах моих духов и все такое прочее.

Про запах духов я, конечно же, загнула. А вот отпечатки эксперт снимает как раз с той рюмки, которую я держала в руках.

— Королев, можно тебя на минутку?

Королев, нехотя отлепившись от стены, медленно подошел ко мне. Он смотрел мне куда-то между бровей, словно он один знал, кто здесь гостевал вчерашним вечером. К тому же перебрал лишнего…

Вот это интуиция! — восхитилась я, невольно любуясь медленной походкой Королева. Редкий мужчина может выдержать такой шаг. Ждет моей реакции… Настоящий полковник!