Мальчик на качелях

2

Сотниченко вернулся в половине седьмого вечера и успел узнать подробности о встрече с Щелкановым, как говорится, из первых уст. Когда очередь дошла до девушки по имени Рита, и я и Логвинов, не сговариваясь, вопросительно посмотрели на него: оба питали, пусть и слабую, надежду на то, что девушка, которую он увел с кладбища, и Рита – одно и то же лицо.

– Хотите слишком вы много, – сказал Сотниченко. В плохом настроении он имел привычку менять слова местами, за что ему не единожды доставалось от начальства. – Нет, не она. Когда Вышемирский школу заканчивал, Оле было одиннадцать лет.

Так к неизвестной доселе Рите прибавилась еще и малоизвестная Оля. Час от часу не легче!

Втроем мы спустились в гараж, подождали, пока Логвинов заведет машину, и пожелали ему ни пуха ни пера, после чего он с присущей ему педантичностью не забыл послать нас к черту.

Мы с Сотниченко вышли на улицу. Погода была безветренная, воздух – теплым и свежим, луна – полной. Над дорогой стлался туман. Если бы спросили, чего не хватает мне в этот идеальный вечер, я бы, не задумываясь, ответил: семи дней отпуска, который вместе с коротенькой резолюцией на моем заявлении безвозвратно пропал в потоке других, более важных дел, бумаг и резолюций.

– Ты ужинал? – спросил я у Сотниченко.

– Перехватил в буфете.

– Тогда полный вперед.

Отпуск отпуском, а дело делом. В нашем распоряжении было как минимум час-полтора, и мне предстояло выслушать, чем закончилось знакомство инспектора с девушкой по имени Оля.

– На третьем она курсе учится, – начал Сотниченко, но я тут же пресек его попытку жонглировать словами.

– Ты не на эстраде. Или говори нормально, или вообще не говори.

Замечание подействовало, и в дальнейшем он говорил сравнительно гладко.

Девушку звали Ольга Верещак. Она заочно училась на третьем курсе, прекрасно знала профессора Вышемирского. Знала и Юрия. «Профессор умер своей смертью?» – спросила она у Сотниченко по дороге с кладбища. «А у вас что, есть основания сомневаться в этом?» – на всякий случай поинтересовался инспектор. «Ну, раз милиция занимается…» – уклончиво ответила девушка. Далее он выяснил, что с Юрием девушка познакомилась в январе этого года и до последнего времени встречалась с ним.

– Странная она, – говорил мне Сотниченко, когда мы спускались по широкой лестнице, ведущей от центральной улицы к стадиону. – Спрашиваю ее: не знаете, где он сейчас? Не отвечает. Спрашиваю второй раз. Снова молчит. А на третий расплакалась. Не знаю, говорит.

Так вот отчего у Сотниченко испортилось настроение!

– Ты не спрашивал, может, они поссорились?

– Спрашивал. Она говорит, что любят друг друга.

– А ты, значит, сомневаешься?

– Что же это за любовь, если он смотался в неизвестном направлении! – Он пригладил шевелюру – предмет своей особой гордости, и закончил: – Жалко девчонку.

– Красивая? – спросил я.

– Ничего, интересная. Глаза синие, большие. Чуть полновата. Часто щурится, наверное, близорукость, а очки носить стесняется. – Сотниченко подумал и добавил: – Домашняя она какая-то. Врать совсем не умеет – краснеет сразу.

– Выходит, не сказала она тебе, куда Юрий делся? – вернулся я к прежней теме.

– Я так думаю: знает, но не говорит.

– Ну, а представь на минутку, что он вообще никуда не уезжал. Собрал свой чемодан и скрывается все это время у нее на квартире.

– Да что я, Владимир Николаевич, первый день в розыске работаю? – обиделся Сотниченко. – Да я уже метраж знаю в квартире Верещаков. С мамой она живет и с отцом. В новом доме на улице Космической. Нету в квартире никакого Юрия! И соседка подтвердила, знаете, из этих, что всегда в курсе.

– Ладно, ладно, – успокоил его я. – Убедил. Рассказывай дальше.

Мы шли под трибунами стадиона. Здесь было сумрачно и тихо. Футбольный сезон еще не закончился, наша команда где-то на выезде терпела очередное поражение. Высоко над головой нависали мощные бетонные подпорки. Я подцепил ногой камешек, и эхо гулко отозвалось под пустыми сводами.

– Давайте поднимемся, – предложил Сотниченко. – Оттуда видик открывается – пальчики оближете!

Я представил себя стоящим на трибуне и облизывающим пальцы. Нет, на сегодня с меня хватит лазания по чужим заборам.

– Здесь недалеко парк имени Чкалова, – сказал я. – Идем лучше туда.

У меня не было ни хитрого плана, ни определенной цели – просто сказал первое, что пришло на ум. Парк действительно находился в двух шагах от стадиона. Мы свернули на петляющую между деревьями тропинку и пошли, ориентируясь на мигающую в тумане рекламу «Спортлото».

– Значит, познакомилась она с Юрием в январе, – сказал я в спину идущему впереди Сотниченко. – А ты спрашивал, когда они виделись в последний раз?

– Спрашивал, – уныло ответил он. – Не сказала.

– А с профессором?

– Тоже не хотела говорить. Плачет – и все. Тогда я впрямую спрашиваю: «Зачем вы приходили к Вышемирским двадцать четвертого сентября?» Она отвечает… Нет, вы послушайте, что она отвечает! Профессору, говорит, очень понравились мои курсовые, он поручал мне делать доклады во время сессий, просил даже заранее выбрать тему дипломной работы. «Ну и что?» – спрашиваю. «В августе, – отвечает, – я получила курсовую с рецензией Вышемирского. Пришла, говорит, в институт, там сказали, что он болен. Я и решила проведать. – Сотниченко сделал вывод в присущей ему манере: – Чтобы правдой быть, сложно слишком. Так думаю, Владимир Николаевич.

Перебравшись через низенький парапет, отгораживающий парк от улицы, мы оказались в нескольких десятках метров от здания бывшего пожарного депо.

У настежь открытых ворот гаража знакомый мне парень вхолостую гонял двигатель новенького «ЗИЛа». Через открытую дверцу было видно, как он изо всей силы давит на педаль газа, отчего мотор исступленно ревел, как самолет на взлетной дорожке.

– Привет! – Он тоже узнал меня и, перекрывая шум своим могучим басом, крикнул: – Мыслителя нет, не поднимайтесь напрасно!

– А где он? – спросил я, хотя никаких особых дел к Головне у меня не было.

– В дирекции. Увольняться решил.

Это было что-то новое.

– Скоро придет?

Парень свесился с сиденья, чтобы услышать, о чем я спросил.

– С полчаса как ушел. Вот-вот заявится.

Мы с Сотниченко отошли в сторонку.

– Это тот самый мыслитель – Головня? – спросил он.

– Тот самый, – кивнул я. – Ну что, подождем?

– А зачем он вам?

Откровенно говоря, я не знал, что ответить. Ну, увольняется Леонид Осипович, ну и что? Нашел, наверное, вышку побольше. На встречу с ним я не рассчитывал, да и времени у нас оставалось совсем немного: скоро с вокзала должен был вернуться Логвинов, а мы договорились, что будем ждать его в райотделе, чтобы узнать, как прошла встреча с Клавдией Степановной – отправительницей телеграммы на имя Вышемирского-старшего.

– Ладно, пойдем, – поразмыслив, сказал я.

Но недаром, видно, говорится: чему быть, того не миновать. Не успели отойти от гаража, как впереди послышался шорох и хруст веток. Прямо на нас двигался коренастый, плотный человек. На его голове белела большая панама типа тех, что были в моде у курортников лет пятнадцать назад, так называемые «санаторки». Мы посторонились, чтобы пропустить его, и он стремительно прошел мимо. Сделал несколько шагов, потом остановился и круто обернулся.

– Владимир Николаевич? – Это был Головня. – Вы ко мне?

– Да нет. Гуляем вот с товарищем.

– Все равно рад вас видеть!

«Так-таки рад?» – хотел сказать я, но воздержался.

– Вы, я слышал, увольняетесь?

– Это потом, потом. – Он дотронулся до моего плеча. – Отойдемте в сторонку, мне пару слов сказать надо…

– Слушаю вас.

– Я сам к вам собирался, Владимир Николаевич… Вы, конечно, думайте обо мне все, что хотите, но Головня честный человек! Я свое отсидел и снова попадать туда, – он соорудил квадратик из четырех пальцев, – не собираюсь. Вчера, только вы ушли, заявился ко мне один человечек и сделал одно заманчивое предложение. Вам это должно быть любопытно… Человечек этот не поленился газетки поднять за тот период, когда о нас писали, – продолжал он, – вычитал в судебном очерке о взятках, мою фамилию разыскал. Ему, видите ли, показалось, что я типичный уголовник и горю желанием отомстить Вышемирскому.