Ходи осматриваясь

— А не тащите. — Она хихикнула. — Зачем?

И шагнула вперед, почти вплотную приблизившись ко мне. Я ощутил легкое давление тугой роскошной плоти. От нее тянуло лесом. Только сейчас с удивлением отметил, что на ней, похоже, не было бюстгальтера — пышные груди топырились без всякой сторонней поддержки, поражая приятной естественной упругостью. Она прижалась ко мне теснее и вскинула руки на плечи. Я наклонился, погрузил нос в глубокое ущелье и вдохнул терпкий запах хвои. Она умиленно промурлыкала:

— Шалунишка. — И, легонько хлопнув по загривку, утопила меня еще глубже.

Из гостеприимного дома я выбрался в полном раздрае. В витрине сторожки маячила другая голова, с буйной черной шевелюрой: мой знакомец, очевидно, сменился, и меня это порадовало. Я вышел на воздух и с наслаждением вдохнул всей грудью вечернюю прохладу. Душа пребывала в состоянии странной стыдливой потерянности — как у человека, очнувшегося после нечаянной оглушительной пьянки. Усмехнувшись, я побрел к машине, забрался в нее, зажег свет в салоне, посмотрел время: перевалило за семь. Звонить на турфирму было, несомненно, поздно. Я посидел, помаялся немного, тиская в руках мобильник, и на всякий случай отжал номер — разумеется, никакого ответа. Набрал домашний телефон, с тем же результатом. Решил, что так оно даже и к лучшему, и завел двигатель.

Вырулив на шоссе, я вознамерился ехать домой. Но перед поворотом к себе передумал. Вспомнил, что за день даже не удосужился связаться с Милой. Я сбросил скорость, поколебался и, газанув, покатил дальше, не сворачивая. В зеркале заднего вида увидел, как, дернувшись, в метре от меня сзади притормозил серый «Фольксваген». Потом он принял в сторону и пронесся мимо. У светофора перед переездом под Кутузовской серый обнаружился снова, он стоял слева, на полкорпуса впереди. Или это другой автомобиль? Я рассеянно скользнул взглядом, отметив некрасивую царапину на сверкающей эмали задней двери. Рванувшись на зеленый, я оставил его где-то позади, но через пару секунд опять разглядел его — уже в боковом зеркале: он прибавил скорость, обогнал идущие за мной автомобили и, резко замедлив, нырнул на мою полосу. Никаких эмоций это у меня не вызвало. Но когда я, чуть припустив, подался влево и «Фольксваген» повторил мой маневр и вклинился следом, в голове что-то щелкнуло. Еще не вдумываясь, я механически, углядев просвет справа, рывком вернулся на прежнюю полосу и принялся наблюдать в зеркале, как серый включил мигалку и задергался, пока не нашел возможность переметнуться в мой ряд.

Мысль о слежке поначалу показалась мне весьма потешной. Но проделав еще парочку рискованных перемещений, я уже больше не сомневался: «Фольксваген» увязался именно за мной. Только вот зачем? И главное — кому это понадобилось? Слегка обеспокоенный, я помозговал немного, но вскоре оставил попытки отыскать смысл в абсолютной бессмыслице. Потом стал прикидывать, как посмотреть номер, однако в густом потоке сделать это было нелегко. К тому же мой — реальный или воображаемый — преследователь, будто угадав мои мысли, больше не приближался и до самой развилки сохранял дистанцию в две-три машины. Наконец я свернул к Мичуринскому, и, когда подъехал к арке, серый перескочил в крайний правый ряд и проследовал мимо, закрывшись попутной вереницей автомобилей.

Пронырнув арку, я поспешно припарковался и выбежал на улицу. Постоял, повертел головой, но конечно же ничего не углядел. Чертыхнувшись, возвратился к машине, включил сигнализацию и, прежде чем войти в подъезд, почему-то настороженно осмотрелся вокруг.

Наверх я поднялся все еще озабоченный мыслями о несуразном преследовании. Но все как-то разом отступило, когда я увидел это бледное лицо — оно как будто с немым укором взывало: мне бы твои заботы! Мила отворила дверь, взглянула на меня заметно потемневшими синими глазами и безжизненно сказала:

— Спасибо, что пришел.

Мы прошли в погруженную во мрак гостиную. Она зажгла свет. Я никогда еще не видел ее такой пришибленной. В джинсах, в темной просторной рубахе, с собранными в «конский хвост» волосами она выглядела маленькой девочкой, на хрупкие плечи которой навалили несоразмерно тяжелую ношу. Я поглядел на синие круги под глазами и ворчливо спросил:

— Ты что, совсем не спала?

Она устало пожала плечами и отмахнулась.

— Не обращай внимания. И не будем обо мне, ладно?

— Ладно, — подчинился я. — Но так тебя надолго не хватит.

— Насколько надолго? — вырвалось у нее. — На месяц? На три? На год? — Она замолчала и, совладав с собой, сказала потише: — Прости. Я что-то действительно не в себе. Но так гнетет эта дремучая неопределенность. Правда, сегодня меня наполнили оптимизмом. Понимаешь, утешили: мол, его точно нет ни в больницах, ни… — она поежилась, — ни в моргах.

— К тебе уже приходили? — сообразил я.

Да, к ней приходили — из милиции, сегодня. С уймой, наверное, рутинных вопросов: об атмосфере в семье, о друзьях, родных и просто знакомых, о душевном и духовном состоянии Бориса. Интересовались, общий ли у них денежный вклад и не было ли у супруга отдельного счета. Намекали — деликатно, с увертками, но достаточно прозрачно — на возможное наличие у него некой интимной связи на стороне. И настоятельно рекомендовали ничего не утаивать — для пользы дела.

— А что я могу утаить? — глухо, будто про себя произнесла она, опустив голову. — Что я знаю? Я ничего не знаю вообще. Даже про то, что у него какие-то серьезные проблемы на службе, впервые услышала только сегодня. О них тебе что-нибудь известно? О том, что он намеревался бросить работу — любимую работу?

— Что-то вроде того, — признался я. — Я был недавно в издательстве. Но это ничего не значит. С таким шефом ни один нормальный человек не уживется.

— Теперь скажи еще, что и я такая жена, с которой ни один нормальный…

— Ну зачем ты так, — запротестовал я.

— Понимаешь, я сегодня целый день рылась в его вещах. Они просили — нет, даже обязали — тщательно все перебрать. И сообщить незамедлительно, если наткнусь на что-нибудь необычное. На любую мелочь, которая выходит за рамки моих представлений о муже. Это так противно. Ищу и боюсь напороться на что-нибудь… что-нибудь…

— Но это действительно важно, — опять не дал я ей договорить. — Я и сам собирался попросить тебя покопаться в его хозяйстве. Вдруг и вправду попадется нечто примечательное — какие-нибудь письма, записи, фотографии.

— Фотографии? — Она уперлась в меня подозрительным взглядом. — Ты что-то скрываешь?

— О, черт! — выругался я. И покривил душой — ничего, мол, я не скрываю. Вдохнул полную грудь, помолчал и, взяв деловой тон, продолжил: — Если на что-нибудь набредешь, очень прошу — посвяти сначала меня.

— Зачем тебе это?

— Я тоже кое-что предпринимаю — со своей стороны. Ищу. И может, у меня получится быстрее, если повезет.

— Странно, — обронила она. Губы ее скривились и дрогнули.

— Все-все-все, — решительно возгласил я. — На сегодня хватит. Не нужно больше зацикливаться. Я сейчас поволоку тебя на кухню и заставлю — если понадобится, силком — что-нибудь проглотить.

— Извини, бога ради. Я даже не спросила: ты, наверное, не ужинал?

— Да нет, — усмехнулся я смущенно, — меня-то как раз покормили. Но вот от крепкого чая не откажусь.

Она кивнула, тяжело поднялась с софы и покачнулась, — точно корабль, потерявший устойчивость. Я даже испугался — не упала бы! — и шагнул к ней, простерев руки. Но она отстранилась, помотала «конским хвостом» и, тихим голосом молвив: «Погоди пока здесь. Я сейчас…», удалилась на кухню.

Я решил дать ей немножко побыть одной и собраться. Прислушался. Как будто бы все в порядке — прошумел кран, звякнула посуда. Хотелось курить, но у них было не принято дымить в гостиной. Я встал, сунул в рот незажженную сигарету и заходил по комнате. Глаза задержались на телефоне. Помешкав, я подошел к нему, поднял трубку и отстучал цифры, которые уже крепко зацепились в памяти. И смешался, услышав сочное: «Алло!»