Ходи осматриваясь

— К газете, — повторил я, — это не имеет никакого отношения.

Он задумчиво помолчал. Потом, усмехнувшись, примирительно заметил:

— Ладно, строптивец. Иди отдыхай. Наверно, я напрасно об этом заговорил. Но… — Помедлив, ввернул: — Будь, пожалуйста, осторожней.

Уже второй раз меня предостерегали — призывали к осторожности. Я вышел в приемную. Настрочил и оставил Леночке заявление об отпуске и отправился к себе.

К вящему моему удивлению, разговор меня не сильно задел. Если я и испытывал поначалу некоторую досаду, то недолго — очень скоро, едва я переступил порог своей каморки, возобладало странноватое, неопределенное чувство ожидания. Минут пять я просидел за столом неподвижно, прислушиваясь к этому чувству: что-то стронулось? Не стоило, пожалуй, обольщаться. Скорее всего, реакция из банка — не большее чем вполне оправданное выражение недовольства моим бессмысленным демаршем. И все-таки… — И все-таки, — усмехнувшись, сказал я вслух, — хоть какая-то подвижка. — И принялся разбирать и просматривать кипу накопившихся газет, нетерпеливо поглядывая на телефон.

Саша позвонил около часа и продиктовал адрес. Оказалось, что это в моих окрестностях, где-то в конце Рублевки. По дороге я заскочил в магазин, купил коробку конфет и, подумав, прихватил на всякий случай бутылку «Русской».

Дом отыскался без труда. Высоченное элитное сооружение со сглаженными, округлыми углами, окольцованное широкой рабаткой, броско выделялось среди окружающих зданий тоже далеко не массовой застройки. Я ступил в просторный вестибюль. В застекленной сторожке слева, как в витрине, над невидимым столом сутулился лысеющий вахтер. Я приблизился к раздвинутому окну, навстречу вопросительно вскинувшемуся продолговатому лицу. Глянув на широкий приплюснутый нос в красноватых прожилках, мысленно похвалил себя за предусмотрительность и без слов вынул бутылку из кейса. Потянувшись, водрузил ее на стол. Он подозрительно покосился на неожиданный презент, потом на меня, хмыкнул, пробормотал: «Вроде не праздник», однако бутылку прибрал — неторопливо, с достоинством, задвинув куда-то под ящик. Потом встал, шагнул к двери сбоку, отвел задвижку и пригласил войти. Я вошел и пристроился на массивном дубовом табурете.

Называться я не стал. И он ни о чем не спросил — очевидно, моя стартовая «визитка» показалась ему достаточно представительной. Но на этом ее магическое действие закончилось.

Мужик оказался весьма несловоохотливым. Да, он знает такую — красивая дамочка, с шестого этажа. Нет, едва ли она дома, ее вообще что-то давно не было видно. Нет, ни друзей, ни близких ее знакомых не знает — в лицо еще, может, кого-то припомнит, но кто и что — не ведает. Да, бывают разные люди, но сослуживцы или кто еще — ему не докладывают.

— Ну, дружище, — разочарованно упрекнул я его под конец, — не очень-то вы мне помогли.

— Чем мог, — без тени сожаления сказал он, хитровато щурясь. — На нашей работе надо уметь держать рот на замке. А то враз вылетишь, и глазом не моргнешь. Жильцы — все люди серьезные. Да вы лучше не со мной — с ее соседкой побеседуйте. Она как раз с час как пришла.

— Они что, дружат?

— Дружат — не дружат, но вместе бывают частенько. И потом, соседки ведь.

— Ладно, — сказал я, — попробую. Значит, шестой, говорите?

— Ага, шестой этаж, — подтвердил он и почему-то заговорщицки подмигнул: — Вера Абрамовна Курлясова. Тоже, скажу вам, дамочка что надо. Все при ней.

Я усмехнулся и потащился к лифту. В ожидании кабины мельком скользнул взглядом по висящему справа от двери щитку с фамилиями и номерами квартир и дернулся в изумлении: за Крачковой следовало знакомое имя — Виктор Генрихович Вайсман. Нет! — чуть не вырвалось у меня. Это же надо! Кругом одни совпадения. Я развернулся и поспешил обратно в сторожку.

— Да, — подтвердил вахтер, — на одной площадке живут. — И тут же сокрушенно вздохнул: — Да уже не живут. Жили.

— Съехал, что ли? — прикинулся я.

— Добро бы съехал. Скончался! Жаль, солидный был мужик. И щедрый такой. Вот ведь как — меня много моложе. Сердце — страшная это штука, знаете ли.

— И давно?

— Какой там давно, позавчера. Вчера полдня тут бог знает что творилось. Понаехала целая компания — с работы, говорят. Всякое там начальство. Что-то в квартире шустрили. До вечера носились туда-сюда. Потом дверь опечатали и уехали.

— Как опечатали? — не понял я.

— А вот так. Бумагой с печатями обклеили.

— Кто — милиция?

— Почему милиция? Эти самые, из банка, и опечатали.

— Не может быть, — поразился я. — Так ведь не делается.

— Делается — не делается… Им виднее, начальство все-таки.

— Подождите, — я все пытался осмыслить услышанное, — как же так? А похороны? И потом — у него что, семьи не было?

— Кто их разберет — есть семья, нет семьи. Слышал краем уха про его бывшую. За бугром вроде живет. Стало быть, развелись, шут их знает. Вроде бы утром сегодня эту самую, бывшую, встречать собирались. Галдели здесь в холле, кому в аэропорт ехать. Да, наверное, уже и встретили.

— А похороны? — повторил я.

— Что похороны? Хоронить-то будут не отсюда. И не здесь. В Облатовке. Слышали про место такое? Хоромы у него там, говорят, царские. Там он почти постоянно и жил. Там же и помер, бедняга.

Лифт вознес меня на шестой этаж в мгновение ока. Я даже не успел ни переварить полученную информацию, ни придумать сколько-нибудь правдоподобную легенду как повод для предстоящей встречи. Квартира справа действительно оказалась опечатанной. Две узкие сероватые бумажные полоски наползали с косяка на дверь. Я наклонился и внимательно рассмотрел штемпель. В смазанном блеклом оттиске буквы различались с трудом, но слово «банк» угадать удалось. Я пожал плечами: назначение этих липовых наклеек оставалось за пределами моих познавательных способностей.

На минуту я задержался у двери напротив, дважды для видимости нажал на кнопку, послушал безответный мелодичный перезвон, потом переместился к соседней. Открыли без опаски — наличие недреманного стража внизу, очевидно, освобождало от предварительного прощупывания. Я усмехнулся и… — так и застыл с идиотской усмешкой. Передо мной предстала крупная особа в ярко-красном, с огромными экзотическими бутонами желтых цветов, сарафане. Дамочка и в самом деле смотрелась что надо, все было при ней — даже с лихвой. Я сипло поздоровался с оголенными дебелыми плечами, с пышными округлостями необъятных грудей, буйно распирающих квадратный вырез легкой ткани, и с глубоким зазывающим ущельем между ними. Потом поспешно понудил себя вскинуть голову. Лицо было несколько простоватым, но симпатичным — круглые, лепешкой, щеки, курносый носик, полные, чуть выпяченные губы. Каре серебристо-пепельных волос сидело аккуратной шапочкой-шлемом и очень ей шло. Светло-карие глаза глядели на меня, поигрывая понятливой насмешкой и одновременно кокетливой наивностью; это сложное выражение стоило, наверное, не одного часа кропотливой отработки у зеркала. Я еще подбирал подобающие слова, как она удивила меня скороспелым приглашением:

— Входите.

— Прямо так? — осклабился я и пошутил: — Отважная вы женщина. И не боитесь впускать в дом абсолютно незнакомого человека?

— Ну вот, — лукаво улыбнувшись, молвила она, — говорите, точь в точь как мой благоверный. Но у меня нюх на порядочных людей. Нутром чувствую.

— Нутром — это здорово, — сказал я, — но проверить не мешает. — И протянул удостоверение.

— Редакция? — Она прошмыгнула по нему любопытными глазами. — Как интересно, никогда не говорила с живым газетчиком.

— Я, собственно, ищу вашу соседку, Крачкову. И все никак не могу застать. Не в курсе ли вы…

— Входите же, — повторила она, перебив. — Не на пороге же общаться. Только вот извините, пожалуйста, в комнате у меня сейчас страшный беспорядок. Не возражаете, если пройдем на кухню?

— Ну что вы, — заверил я, — так будет даже уютней.

Я пошел следом. И невольно загляделся. Сарафан был достаточно просторен, но при каждом шаге линия спины косо надламывалась и два желтых бутона, симметрично расположенных в области ягодиц, поочередно выпячивались и опадали — забавно и весьма соблазнительно. Будь она ростом пониже, я бы назвал ее толстой, однако от этой крупной фигуры веяло какой-то томной грацией. Истинные ценители Рубенса, подумал я с усмешкой, сомлели бы от восторга.