Питерские палачи

«На трупы глазеют! — закуривая, следователь с досадой качнул головой; остановился на минуту, с хрустом потянулся и шумно вдохнул смешанную с ароматным дымом вечернюю прохладу. — Хорошо-то как!»

«Хотя могло быть и лучше», — признал он тут же, окидывая невеселым взглядом бледно-желтые, словно кожа смертельно больного человека, стены типичного двора-колодца в Петроградском районе. Больно часто приходилось Радченко выезжать на убийства именно в такие места. В последнее время он мечтал увидеть хоть один современный, чистенький, светлый дворовой колодец.

Одно только нравилось майору в этих архитектурных воронках — тишина. Здесь не бывало ветров, которые так донимали на центральных проспектах, особенно у Невы.

Из внутреннего кармана донесся фирменный позывной Nokia. Радченко увидел на монохромном мониторе старенького 3310 имя дочери и приложил аппарат к уху:

— Да, Катюша.

— Пап, ты назад до десяти поедешь?

Радченко посмотрел на часы:

— Вероятно.

— Слушай, загляни по дороге в маркет, возьми булку. Магазин возле дома уже закрылся, а в хлебнице пусто.

— Ладно, куплю.

— И по обстановке возьми чего-нибудь еще. Мало ли, может, там кампания какая-нибудь, скидки…

— Ладно, посмотрю.

— Пап, не дуйся!

— Ладно, не буду.

Радченко действительно не дулся. Он слишком устал для этого. К тому же, иногда он не мог не признать, что при его зарплате необходимо быть экономным.

— Приедешь с булкой, мама тебя поцелует! — пообещала Катя и отключилась.

Ребята из оцепления на миг расступились, к следователю подошел розовощекий лейтенант и представился Кириллом Вишневичем.

— Это с вами я говорил по телефону? — поинтересовался майор.

— Так точно! Вызвать вас мне порекомендовал старший лейтенант Симаков…

— Сима? — ухмыльнулся Радченко. — А сам чего?

— Какие-то семейные проблемы… — пробурчал лейтенант.

Радченко верил. Он знал Лешу Симакова еще по практике, очень хорошо к нему относился. Толковый был парень, да и компанейский. Но слишком уж падок на женскую красу. Все предупреждали Лешу, что карьеру со слабостью к слабому полу не построить, а он отшучивался: «Возьму — и охмурю дочь генерала, тогда все у меня будет!» Но красавицы в генеральских семьях водятся нечасто, да и карьера Симу интересовала куда меньше, чем страстные объятия любвеобильных распутниц. Скольким женщинам он раздарил себя! Одних только жен у него было три, теперь вот четвертую мучил.

— Что у вас тут? — спросил Радченко, отбросив забавные воспоминания.

После слабого рукопожатия Вишневич встряхнул, расправляя, листок и, сверяясь с пометками на нем, доложил:

— Около девятнадцати ноль-ноль на машину обратил внимание проходивший мимо господин Блатов. Местный житель. Он и сообщил обо всем в полицию. По словам эксперта Круглякова, убийство было совершено в промежутке между семнадцатью и восемнадцатью. У сидящего за рулем нашли документы на имя Сергея Лавочкина.

Лейтенант исподлобья глянул на безучастного Радченко, которому названная фамилия явно ничего не говорила, и продолжил:

— Этот Лавочкин застрелен из пистолета в затылок. Личность второго пока не установлена…

Сержант запнулся, кадык на его толстой шее чуть дрогнул:

— Есть в нем нечто примечательное.

— Что же? — поинтересовался майор после короткой паузы.

— Вы лучше сами взгляните, — сдался Вишневич, беспомощно опуская руку с бумажкой.

Полицейские из оцепления расступились перед ними без вопросов. Попав в заветный круг, Радченко кивнул в знак приветствия эксперту Круглякову, упаковывающему вместе с ассистентом собранные вещдоки в два специальных кейса, после чего воззрился на трупы в кабине.

Пробежав немного брезгливым взглядом по изуродованному вылетом пули лицу Лавочкина, майор уставился на полулежащего в дальнем углу салона второго мертвеца. На вид парню было лет двадцать пять. Ничем особенным от своих сверстников он не отличался; разве что одет был отнюдь не по среднестатистической зарплате. Даже после смерти лицо сохранило столь светлое выражение, что можно было усомниться в причастности его обладателя к каким-либо темным делам.

Если бы не «нечто примечательное»…

Однако весьма примечательная деталь в общей композиции свидетельствовала о том, что убитый — один из людей Хлыста. Это был кинжал, торчащий из груди парня.

— Повторяется девяносто девятый?

Радченко перевел мрачный взгляд на подошедшего Круглякова, подумал немного и, глядя на искаженные предсмертным ужасом остатки лица Лавочкина, пробормотал:

— Боюсь, будет хуже.

Стас никак не мог заснуть. Ворочаясь в мокрой постели, он силился заставить бунтующий мозг отключиться от мыслей и погрузиться хотя бы в легкую дремоту.

Тщетно! Устав от борьбы, укутавшись в одеяло, он сел за стол и закурил.

За окном царила голубизна майского вечера. На спортплощадке во дворе, игнорируя строгие окрики родителей из окружающих окон, пацаны все еще гоняли мяч. По улице промчалась грохочущая колонна редких теперь рокеров. Минуту спустя в том же направлении прошла компания хохотливых девчонок.

Стас стал уже почти таким же, как и все они.

Почти…

Но временами, хотя все реже, мучили его такие ночи. Ночи почти без сна, наполненные болью детских и более взрослых обид, невыносимых утрат, стоящим в ушах криком Лехи Иващенко: «Мужики! А здесь и впрямь, как на войне!..» — после чего перепонки застилало уханье взрыва, разметавшего парня в абсолютный ноль. В такие ночи память истязала то несуществующими уже прикосновениями нежных пальцев, то незабываемой вонью гниющего мяса…

Эх, Инга!

Почему так много людей вокруг остается незамеченными, даже если питают к нам самые лучшие чувства, а избранные единицы при самом мимолетном соприкосновении умудряются выжечь в сердце глубочайший след?

Впрочем, знакомство с Ингой было совсем не фрагментом. Они знали друг друга с детства — жили в одном дворе. Лучше сказать: в соседних домах, поскольку понятие «двор» не очень-то подходило территориям вокруг серых панельных глыб новых советских районов.

Познакомились случайно. И этого могло не произойти: Стас до сих пор даже в лицо знал не всех жильцов башни-высотки на проспекте Просвещения, в которой жил уже много лет. А в родном Таллине традиции общения еще прохладнее.

Он хорошо помнил первую осень после переезда семьи из крохотной однокомнатной «хрущовки» в новую двухкомнатную квартиру в спальном районе. Все вечера второклашка Стасик проводил на улице: новые знакомства, костры из оставшегося после завершения стройки хлама, бои с «брызгалками» из опустошенных флаконов для шампуней и моющих средств. А однажды, когда вся ребятня рассосалась по домам, не утоливший жажду впечатлений, он остался бродить сам по себе и увидел прогуливающую белоснежного пса длиннющую, худенькую, как тростинка, девчонку.

Это была Инга.

Черт его знает, каким образом завязалось знакомство. Наверное, разговор начался сам собой…

После первой встречи последовали другие. Стасу пришла в голову замечательная идея брать с собой кота Алексия — эдакого мохнатого монстра сибирской породы, восхитившего Ингу и ужаснувшего ее белоснежного песика своими потрясающими размерами, абсолютно черной, пышной шерстью и совершенно диким нравом: никого из посторонних Алексий к себе не подпускал, а малютку Тоби первое время и вовсе терроризировал.

Пару недель спустя кот и песик все же подружились. Даже скучали друг без друга во время длительных перерывов между прогулками. Алексий и к Инге попривык; сохраняя определенную дистанцию, позволял себя погладить, а в минуты особой лености — подержать пару секунд на руках. Нервный Тоби очень ревновал хозяйку к Стасу, но ничего изменить не мог и находил некоторое успокоение в общении с менее чувствительным котом.

Стас питал к Инге чисто приятельские чувства. В свои девять лет он имел опыт некоторых бурных романов в детском саду и в школе, поэтому отношения с долговязой чернобровкой мог уверенно отнести к разряду дружеских. С ней было просто интересно. К тому же у ее родителей была целая библиотека фантастики!