Кровавый апельсин (сборник)

— Да ну? — Его глаза сузились. Разозлился, подумал я. Это хорошо. — Почему же?

— Такое случается со странствующими рыцарями. Когда ты берешься за дело, ты чист как стеклышко. Лелеешь честолюбивые замыслы. И прежде чем успеваешь сообразить что к чему, ты уже весь в грязи, а замыслы проваливаются.

— Ну-ка, объясни, — потребовал он. Зол как черт, подумал я. Если он до сих пор не убил тебя, может быть, и пронесет.

— Ты полагаешься на Невилла Глейзбрука. И обнаруживаешь, что он любит путаться с наемными мальчиками в грязных притонах. Настоящий странствующий рыцарь этого бы так не оставил. А ты оставляешь, потому что Невилл влиятелен и то и дело тебе помогает. И когда Леннарт Ребейн отправляется ко мне с некими фотографиями, ты его убиваешь. Не знаю, что ты наговорил об этом Невиллу, но уж наверняка дал ему понять, что он тоже замешан. Так что он все знал о тебе, но не мог никому сказать. Два сапога — пара. Повязаны педерастией и убийством. Солдатские доблести, так, что ли, Отто?

Его лицо было смертельно бледным. Глаза сверкали, как лакированные камешки. Стол кренился все круче. С палубы послышался голос:

— Капитан!

— Все хорошо, — спокойно отозвался Отто. — У меня еще дела. Сбрасывайте спасательные шлюпки. Скажите "Лисице", чтобы стояла рядом.

— Значит, пока все распевали песни, ты тихо и мило утопил Лен-нарта, — продолжал я. — Потому что Невилл Глейзбрук видел, как в том притоне они с Дином поймали фотографа и отняли пленку. А потом ты постарался всех убедить, будто это я его утопил. Ты распустил слухи, и ты же советовал мне не высовываться, пока они не улягутся. Но я высунулся. И ты привлек к делу "Противовес". Объявилась Надя. Твои дружки-призраки рассказали тебе о ней, и ты напустил на нее "Противовес", как только она сошла на берег. — Лицо у Отто было лишено всякого выражения, как дуло ружья. — Ну что, все правильно? — Я не стал дожидаться ответа. Времени нет. — И бедняга Дикки. Он-то какое имеет отношение к "Противовесу"?

— Член-учредитель, — ответил он. — Как и я.

— Но он — воплощенное благородство, — сказал я. — Лицо организации. Послеобеденные речи и свобода личности. Он не из тех, кто накачивает наркотиками беззащитную девушку и поджигает ее. Очень рыцарственно, Отто. — Я говорил злым голосом. Мне хотелось раздразнить его, чтобы он начал спорить, оправдываться. Не потому что меня интересовало, что он скажет, просто нужно было выиграть время.

Но ничего не вышло.

Он сказал:

— Ты знаешь, что живым отсюда не выйдешь?

Позади него была дверь. Она вела в коридор, куда выходили двери кают, и была заперта. Из-под нее сочилась вода. Кто-то закричал с трапа:

— Мы покидаем судно!

— Спасибо, — сказал он, как будто ему предложили чашку чая. — Я задал тебе вопрос.

— Да, конечно.

— Умник чертов, — снова проговорил он. — Всегда был таким. — Его рот уродливо кривился.

— И ты тоже. Клад для разведки. Ты знал, что мой драгоценный братец покатит на меня баллон, как только дело запахнет керосином. И ты устроил так, чтобы я думал, будто никто, кроме Дикки, не знал, что я еду в Рамсгейт. Но он сказал тебе, а ты послал за мной своих ребят. Даже если бы они меня не прикончили, я бы в первую очередь заподозрил Дикки. Беда в том, что твоему парню очень уж понравилась его работа. — Меня передернуло при воспоминании о человеке без одного клыка. — Несчастные случаи должны быть смертельными, — сказал я. — Он был человеком без будущего. Как и ты. — Во рту у меня пересохло. Кроме нас, на "Вильме" никого не было. Если бы кто-то и был, у Отто хватило бы ума выстрелить и рискнуть.

Дула двустволки смотрели мне прямо в глаза. Я ждал: сейчас из них вырвется красно-желтое пламя, и это будет последнее, что я увижу. Но этого не случилось.

— И еще, — продолжал я. Интересно, заметил ли он, как дрожит мой голос? — Насчет моего отца. Если бы ты знал об этом раньше, ты избавил бы себя от множества хлопот.

Теперь вода из-под двери заливала пол, образуя озерко около переборки позади Отто. Я продолжал говорить:

— Ты провел несколько дневных сеансов с нашей Рут. И в постели она рассказала тебе обо мне и о моем отце. Ты расспросил Невилла, и он рассказал тебе, как они вместе работали в Балтии. Тут-то ты и задумал блестящий несчастный случай: шпионский сынок пропадает без вести в Эстонии. Думаю, ты был уже знаком с полковником Грузкиным. Старые враги. Так? — Это действительно было так. — Но теперь идет война людей-призраков против всех остальных. Вы с ним на одной стороне. Но полковник Грузкин тяжеловат на подъем. Что же произошло в цыплячьих мозгах Отто Кэмпбелла, когда он узнал, что мы снова объявились?

Уголки его рта опустились. Лицо было жестким как металл. Он сказал:

— Жаль, что я не сбросил тебя со скалы, когда мог. — Его левая рука потянулась к ружью. Вот и все, подумал я. Говорить больше не о чем. Только время тратить.

Тут я услышал шипение. Странное шипение, смешанное с бульканьем. Дверь позади него была из лакированного дерева. Отражения в лаке изменили форму. Они стали искаженными, как в рыбьем глазу, как будто панели были изогнуты.

Этого-то я и ждал.

Он держал ружье обеими руками.

Я посмотрел мимо него и сказал:

— Ты влип.

— Хрен собачий, — ответил он.

Я отшвырнул свой стул. Он выстрелил. Я почувствовал сильный удар в мышцу левого плеча и покатился по полу. Второй ствол опустился, целясь в меня. Позади него я видел дверь. Дверь распахнулась. Водяной кулак вломился в каюту. Я услышал, как он завопил. Потом меня закрутило, как крысу в стиральной машине.

Я оказался заткнутым в узкий проход. Под руками были грубые доски, мимо хлестала вода. Такое ощущение, будто я оказался внутри пожарной кишки. Какой-то твердый предмет, плавающий в воде, врезался мне в висок. В ушах зазвенело. Я открыл рот, чтобы закричать. Он тут же наполнился водой. Дурень чертов, подумал я, ты так долго шел сюда, ты знал ответы на все вопросы и промахнулся. А теперь тебе каюк.

Мои пальцы, вцепившиеся в доску, ослабли. Меня подхватил поток воды. Мои легкие хотели вдохнуть. Но мозг этого не хотел, потому что знал: это будет конец. Меня пронесло по какому-то длинному темному коридору.

И вынесло к свету.

Это был не коридор, а трап. Я оказался на палубе "Вильмы", на воздухе.

Секунды три я лежал там и дышал.

Вдохнув кислорода, я начал что-то соображать. На палубе было противно, скользко. Я с трудом встал.

"Вильма" тонула. Ее сломанные мачты начали очень медленно крениться к правому борту. Палуба была покрыта паутиной канатов. Крен был тяжелый, окончательный. Гибельный крен. Я начал карабкаться вверх, пробираясь сквозь груду обломков на левом борту.

Голова у меня была свинцовая, плечо саднило.

Отто, думал я. Проклятый Отто! Вот так встречаешь человека, начинаешь ему доверять. Дружишь с ним. Перестаешь быть профессиональной ищейкой новостей. Начинаешь относиться ко всему спокойно, воспринимать все как часть нормальной жизни, а не как метеор, проносящийся по первой странице газеты и сгорающий в кислороде общественного мнения. А он все это время был настороже и ждал, когда сможет тебя использовать. А использовав, убивает.

Так же как ты убиваешь репортаж, если он не может влиять на тираж газеты.

Послышался громкий быстрый стук. Он шел из иллюминатора перед трапом. Иллюминатор был похож на миниатюрную теплицу, укрепленную бронзовыми брусками. За брусками виднелось что-то бледное. Я подобрался поближе, скосил глаза, чтобы лучше видеть.

Это было лицо. Лицо Отто, страшно увеличенное водой под иллюминатором.

Лицо двигалось. Изо рта шли пузыри. Рядом были руки. Они-то и стучали. Теперь они слабо царапали укрепленное стекло, предназначенное, чтобы не впускать воду. Шлепая по колено в воде, я стал нашаривать шпингалеты.

Шпингалеты были с внутренней стороны. Из-за воды я не мог разбить стекло. У лица за стеклом были глаза. Глаза огромные и белые, круглые как блюдца. Руки перестали двигаться. Лицо исчезло.