Свет дня

Любой допрос — это прежде всего нелегкое испытание, которое никогда нельзя рассматривать просто как вопрос — ответ, вопрос — ответ… Например, помню, как однажды вечером, совсем незадолго до своей смерти, отец пытался объяснить эту простую вроде бы истину маме: «Если ты в чем-то провинился, то говорить своему командиру правду, и только чистую правду не стоит. Ничего хорошего из этого не выйдет, — сказал он ей тогда. — К ней надо обязательно добавлять что-то еще, что-то необычное или иногда даже совсем забавное. Если ты вернулся в казармы через полчаса после отбоя только потому, что, скажем, увлекся пивом или чем-нибудь еще и опоздал на последний автобус, то честное признание тебе не поможет. В любом случае получишь свои положенные семь суток гауптвахты как миленький, только и всего. Но если же тебе удастся вкрапить в свое оправдание что-нибудь такое, от чего командир хотя бы разок усмехнется, тогда совсем другое дело, тогда есть шанс отделаться всего лишь устным выговором». Отец также частенько рассказывал маме об одном капрале в его бывшем полку, который умел придумывать такие классные приколы, что многие солдаты и младшие офицеры охотно покупали их у него всего по полкроны за штуку. Назывались эти приколы — «Видите ли, сэр…». Однажды, опоздав на вечернюю поверку, мой отец тоже купил себе один такой «Видите ли, сэр…». И вот как все это выглядело, когда ему пришлось объясняться со своим командиром:

«Видите ли, сэр, вчера, когда я возвращался в казармы по Кантонской дороге, причем с вполне достаточным запасом времени, чтобы быть здесь задолго до вечерней поверки, то недалеко от хорошо известного вам торгового центра, что на перекрестке Орднанс-авеню, вдруг услышал громкий женский вопль. — Пауза. — Сэр, я тут же, конечно, остановился, прислушался и услышал, что громкий вопль повторился. Но на этот раз вместе с другими криками. Поскольку они исходили из магазина торгового центра, я, как военный человек, как настоящий сержант, как, в конце концов, настоящий британец, тут же пошел туда, чтобы выяснить, в чем там дело. — Еще одна пауза, на этот раз для большего эффекта более длинная. — Так вот, сэр, оказалось, что там один из этих черножо… прошу прощения, сэр… один из местных жителей приставал к белой женщине прямо при входе в магазин. К белой женщине, сэр! Самой настоящей леди, сэр! — Очередная пауза, чтобы сказанное как следует улеглось у „сэра“ в голове. — Увидев меня, сэр, она стала звать меня на помощь, кричала, что просто шла домой, когда этот хре… прошу прощения, сэр… этот чертов туземец стал к ней приставать, распустил руки — в общем, хотел… ну, сами понимаете, сэр. Я конечно же тут же категорически потребовал, чтобы он немедленно прекратил все это и убирался восвояси. Однако, вместо того чтобы последовать моему доброму совету, этот черножо… прошу прощения, сэр… местный житель начал обзывать меня и, вы не поверите, сэр, весь наш полк разными оскорбительными словами, причем сопровождая их грязными местными ругательствами. — Глубокий вдох. — Понимаете, сэр, чтобы не доставить леди лишних неприятностей, я конечно же нашел в себе силы сдержать мой законный гнев. Но этот туземец, похоже, был или сильно пьян, или здорово нанюхался кокаина. Ему хватило ума не вступать со мной в драку, но когда я повел леди к выходу из торгового центра, то сразу же заметил, что он неотступно следует за нами. Значит, как я понял, решил, несмотря ни на что, дождаться удобного момента и снова напасть на нее. На белую леди, сэр! Ей тоже это стало ясно, она очень испугалась, сэр, и принялась, чуть ли не рыдая, умолять меня проводить ее до дома ее мамы. Конечно же я понимал: если пойду эту леди провожать, то обязательно опоздаю на вечернюю поверку, сэр, но ведь если не пойду, а с ней, упаси господь, случится что-нибудь ужасное, то я не прощу себя до последнего дня моей жизни! — Здесь надо встать по стойке „смирно“ и устремить немигающий взгляд прямо на стену поверх головы командира. — Других оправданий у меня не имеется, сэр. Я виноват, сэр, и готов понести заслуженное наказание!»

После такого «Видите ли, сэр…» командиру не осталось ничего иного, кроме как неуверенно произнести: «Естественно, вы виноваты. Только постарайтесь больше не допускать такого… Никогда и ни при каких обстоятельствах, сержант!» Тем самым обвинение автоматически было снято, и жизнь продолжилась, как будто ничего особенного не случилось.

Вся проблема заключалась в том, что если в армии командиры обычно предпочитают трактовать любое сомнение в пользу провинившегося (если, конечно, это не случается слишком уж часто), даже когда прекрасно понимают, что на самом деле подчиненный все это выдумал, то с полицией такие номера, как правило, не проходят. Полицейские тут же начинают проверять и перепроверять даже, казалось бы, самые малозначительные факты, опрашивать свидетелей, искать физические и виртуальные улики, с тем чтобы никаких сомнений вообще не осталось. Во всяком случае, немедленно засыпали бы отца вопросами: «Как звали эту женщину? Опишите ее как можно подробнее. Где конкретно расположен тот самый дом, до которого вы ее проводили? Была ли там ее мать? Вы ее видели? Собственными глазами? Что на ней было надето? От торгового центра до дома этой женщины не более двадцати двух минут спокойного хода, а оттуда около тридцати минут до казарм. То есть на весь путь у вас должно было уйти всего пятьдесят две минуты. Вы же опоздали на два с лишним часа. Как вы можете объяснить это? Где вы провели оставшийся час и восемь минут? У нас есть свидетель, который утверждает, что видел вас в…» Ну и так далее, и тому подобное… Истории типа «Видите ли, сэр…» здесь даже лучше не пробовать. Особенно если в силу тех или иных причин приходится иметь дело с людьми из разведки или, что еще хуже, из контрразведки, сиречь государственной безопасности, поскольку в девяти и девяти десятых случая из десяти им нет нужды доказывать чью-либо вину, чтобы направить дело в суд. Практически с гарантированным обвинительным заключением. Ведь, по сути, они сами и есть суд — и судья, и присяжные заседатели, и прокурор в одном лице.

И хотя про Второй отдел, о котором говорил комендант поста, мне ничего не было известно, догадаться о том, что это такое, оказалось совсем не трудно. Турки всегда любили заимствовать у французов великое множество самых различных слов и выражений, поэтому их Ikinci Buro звучало для меня практически совсем как турецкий вариант французского Deuxième Bureau, то есть Второго бюро, чего-то типа советского Смерша. И, к моему глубочайшему сожалению, я оказался абсолютно прав.

Думаю, если бы меня попросили выделить одну специфическую группу людей, один тип, одну категорию как наиболее подозрительную, никому и ничему не верящую, мелочную, бесчеловечную, садистскую, подлую шайку подонков, я без малейших колебаний сказал бы: «Это те, кто служат в контрразведке»… Их никогда не устроит только одна история. Особенно если она, ну, скажем, не совсем правдива. Впрочем, даже если она целиком и полностью честная, они все равно не поверят. Так что, если уж вы попали в их цепкие лапы, вам нужно иметь, как минимум, несколько вариантов этих историй: чтобы, как только они отметут первый, вы могли бы тут же предложить им второй, а потом третий… И так до тех пор, пока они не подумают, что двигаются в правильном направлении, и не будут применять к вам «меры физического воздействия», терпеливо ожидая, когда вы расскажете им то, чего они от вас, собственно, и ждут.

Мое положение в Эдирне было безнадежным с самого начала. Знай я о том, что было спрятано в машине, до того, как комендант поста начал допрашивать меня, про Харпера он не услышал бы ни слова. Я либо постарался бы прикинуться полным дурачком, либо сначала просто отказался бы отвечать на его вопросы. Зато потом, когда меня заставили бы «расколоться», у меня появился бы шанс, что они поверят хоть чему-нибудь из сказанного мною. К сожалению, я сразу же рассказал ему чистую правду, которая внешне выглядела так, будто я считал их всех недоумками. Полагаю, вы теперь вполне можете себе представить, как я себя чувствовал, ожидая моего первого допроса в тюрьме. Да, ничего хорошего меня не ждет, это уж точно…