Троянский конь

— В самом деле? — Дима понимающе кивал. — Любопытно, что именно эта девочка и подходит больше других.

— Ну зачем вам Светлая? Посмотрите на Лялечку Зотову. Просто прирожденная артистка. Прирожденная. Вся в мамочку. В самодеятельности у нас постоянно участвует. И танцует, и поет, и стихи читает. Лялечка, подойди сюда, деточка! — Лялечка Зотова, фарфоровая кукла, жеманно хлопала красивыми ресничками. — Посмотрите, молодой человек. Ее мама, кстати, на местном телевидении работает. А до этого работала в Москве, в «Останкино».

— Ну, что касательно мамы, это, конечно, замечательно. Но нам нужен другой типаж, понимаете?

— Да вы только посмотрите…

Пока Миша переписывал данные, оператор в актовом зале возился с фотопробами.

— Дети — гады, — бурчал он, забираясь в «БМВ». — Звездная болезнь у них хуже, чем у взрослых. Ее еще снимать не начали, только для проб отобрали, а она уже звезда. Ей говоришь: «Стой так, голову держи так». Ни фига. Она лучше меня знает, с какой стороны ее снимать надо. Что за бардак! Взрослому сказал пару ласковых — он все понял, а с этими что прикажете делать? И свет у них тут — полное г…о. Актовый зал называется. Ни одного прожектора. Кто им свет ставил, хотел бы я знать? Головы отрывать надо за такой свет.

— Успокойся, — усмехался Миша. — Пробы-то все равно левые.

— Ну и что, что левые? — не унимался оператор. — Я сейчас не про пробы говорю, а про свет. Да, а девчонка хорошая. Настя эта. Хорошая, честно, — уверил он. — Мишаня, присмотрись. Когда надумаешь детей снимать всерьез, бери сразу, не торгуясь.

— И что теперь? — спросил Миша, глядя на Диму.

— Ничего. Завтра утром возьмешь Северьяна Януарьевича, подъедете к ней домой, подпишете договор. А Антон нам к послезавтра что-нибудь напишет.

— С ума сойти можно, — вздыхал сценарист.

— Пробы-то печатать? — полюбопытствовал оператор.

— Да на фиг они нам! — ядовито процедил Миша. — Актрису уже утвердили.

— Напечатайте на всякий случай, — ответил Дима.

«БМВ» выехал со двора. Дима отвез группу на автовокзал, извинился:

— Ребята, времени в обрез, а мне еще надо к человеку одному заехать. Вот деньги, — он протянул Мише несколько крупных купюр, — возьмите частника. В Москву вас с удовольствием отвезут. И, Миша, позвони мне вечерком. Нужно будет все обсудить.

— Хорошо. — Режиссер покачал головой. — Дима, не знаю, что ты затеял, но мне это не нравится.

— Миша, тебя мои планы не касаются, — возразил довольно прохладно Дима. — Все, я жду от тебя звонка.

С автовокзала Дима поехал к отцу. Мало-старшему принадлежал трехэтажный особняк в коттеджном поселке сразу на выезде из города. Строились дома в расчете на московских клиентов. Большую часть москвичи и купили. Но были и местные. Предприниматели либо представители криминального мира. Поселок был тихим, охранялся хорошо. Постояльцы тоже старались не шуметь. Зачем гадить в собственном доме?

Дима миновал КПП с двумя дюжими бугаями в будке.

Подъехал к нужному дому. Машину в гараж загонять не стал, оставил во дворе. Поднялся на второй этаж. Жена отца, Светлана, увидев пасынка, улыбнулась:

— Здравствуй, Димочка.

— Здравствуй, Света. Отец у себя?

— В кабинете. У него гость.

— Это хорошо.

Собственно, ради гостя Дима сюда и ехал. Он прошел к кабинету, толкнул дверь.

Отец восседал на своем любимом месте — в кожаном кресле, за могучим столом. Гость, пожилой, интеллигентного вида мужчина, сосал тонкую сигаретку, пуская дым в потолок. Дима оценил изысканно-дорогой костюм, холеные руки, вкрадчиво-мягкие движения.

— Заходи, Дима. — Отец поднялся, протянул руку. — Знакомься. Это — Алексей Алексеевич Григорьев.

Дима ответил на рукопожатие отца, поздоровался с гостем.

— Алексей Алексеевич, — приветливо улыбнулся тот.

— Дмитрий Вячеславович. — Дима еще раз внимательно оглядел гостя. Спросил у отца: — Это и есть тот человек, о котором ты говорил?

— Да, — кивнул отец.

Алексею Алексеевичу Григорьеву на вид было около пятидесяти. Солидный, степенный возраст. Он уже давно имел все, что только может желать человек. Деньги, квартиру, приличную дачу, не самую шикарную, но вполне пристойную машину — «девятку». Дом — полная чаша. Единственное, с чем ему хронически не везло, так это с семьей. Оба его брака закончились быстрыми и скорыми разводами. Не ладилось что-то. Не клеилось. Нет, он редко ошибался в людях, и, в сущности, избранницы оказывались женщинами вполне достойными, домовитыми и любили Алексея Алексеевича.

Дело было не в них. Проблема заключалась в его тайной страсти. Страсть эта вступала в противоречие с размеренностью брака. Она бурлила в нем, жила своей жизнью, иногда утихала, иногда начинала глодать с такой сокрушительной силой, что приходилось бросать все.

Алексей Алексеевич Григорьев был вором. Вором, что называется, по призванию. Он крал не ради денег. Самое первое дело обеспечило Алексея Алексеевича на всю оставшуюся жизнь. И добыча как таковая его мало привлекала. Какой смысл в том, чем не можешь пользоваться открыто? Острые ощущения? При его состоянии он мог позволить себе вещи ничуть не менее рисковые. Алексею Алексеевичу нравилась игра ума. Его фантастически жгучая тяга к воровству объяснялась страстью к игре.

Наверное, родись он другим, стал бы страстным шахматистом. Может быть, каким-нибудь гроссмейстером провинциального масштаба. Но Алексей Алексеевич стал вором и никогда об этом не жалел.

Его «подвиги» отличались дерзостью, яркостью и незаурядностью. Кражи были быстрыми, как бросок змеи, простыми, как щелчок пальцев, и блестящими, как падающие звезды. Так уж было устроено его сознание.

Впрочем, однажды Алексей Алексеевич попался и получил восемь лет, кои и отбыл от звонка до звонка в колонии общего режима под городом Горьким, ныне Нижним Новгородом.

Именно на зоне он и познакомился с Вячеславом Аркадьевичем, Крохой. Кроха помог ему пройти эти восемь лет без больших потерь. Нет, Алексей Алексеевич никогда не обманывался относительно благородства своего покровителя. Кроха оценил аналитический склад ума «подопечного» и позже, на воле, не раз обращался к Алексею Алексеевичу за помощью. Григорьев не отказал Вячеславу Аркадьевичу ни разу. Он умел быть благодарным.

Дима кивнул, сел, сообщил Григорьеву:

— Отец отзывался о вас как о человеке, отлично разбирающемся в живописи.

— Он не соврал. — Григорьев улыбнулся. Тонко и загадочно. Дима такие улыбки не любил. Слишком уж многозначительные. — Я действительно кое-что понимаю в живописи.

— Кое-что? — нахмурился Дима. — Этого мало. Мне нужен специалист высочайшей квалификации.

— Он перед тобой, — отозвался Мало-старший.

— Алексей Алексеевич, вам знакомо имя Владимира Андреевича Козельцева? — поинтересовался Дима:

— Разумеется, — кивнул тот. — Кто же не знает Козельцева? Большой пройдоха. Делает деньги буквально из всего, к чему прикасается. Что касается живописи — у него очень хорошая коллекция.

— Вы ее видели?

— Нет, конечно, — усмехнулся Алексей Алексеевич. — Но для того чтобы знать, совсем не обязательно видеть. Достаточно выяснить, какие полотна человек приобретал. Большая часть его коллекции хранится где-то за границей. Козельцев, как и большинство здравомыслящих людей, понимает, что когда-нибудь его время кончится.

— Он скупает краденые картины?

— Дмитрий Вячеславович, если предлагают шедевр… — Григорьев изящно погасил изящно недокуренную сигарету, изящно извлек из кармана пачку, изящно прикурил новую, изящно затянулся. Он все делал очень изящно. — Скажу так: мне неизвестны коллекционеры, которые отказались бы от покупки произведения искусства, даже краденого, при условии, что у них хватит на это денег.

— Какие картины собирает Козельцев?

— Любые, цена которых превышает полмиллиона долларов. — Алексей Алексеевич покачал головой. — Для Козельцева картины — удачное вложение денег. Перевести десять миллионов долларов за границу так, чтобы об этом не стало известно газетам или правоохранительным органам, куда сложнее, нежели полотно Ван Гога.