Тихие сны

— Услышала, что милиция ищет какую-то девочку. Я и вспомнила…

Рябинин ей верил. Да и Петельников верил, стараясь оттолкнуть ту злость, которая была не против девушки, а против неудачи, против этой чёртовой работы и против самого себя. И тогда они ещё раз переглянулись долгим взглядом, в котором теперь было смирение и готовность искать дальше.

— Расскажите подробнее, — устало попросил Рябинин, потому что сразу почувствовал прожитый день и позднее время.

— Ага… Что подробнее?

— Например, опишите эту женщину.

— Ага…

Она говорила своё «ага», когда ей хотелось чуть подумать над ответом. Круглое лицо, выбеленное поздним и поэтому особенно ярким светом лампы, казалось отлитым из гипса, и его не оживляли ни трепет длинных ресниц, ни движение тёмных, от позднего света лампы, губ. А ведь это лицо показалось Рябинину миловидным… Теперь её миловидность съел окончательный страх, — входя в кабинет, она ещё надеялась на какую-нибудь ошибку или свою непричастность. Но неумолимый свет лампы жёг её лицо. Где же справедливость? Этот вопрос задел Рябинина жаркой правдой — невинный человек сокращает свою жизнь страхом, а виновный неизвестен, недосягаем и поэтому спокоен.

Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…

…Мы ценим справедливость. Ценим… Разве ценим мы воздух? Да мы без него жить не можем…

— Вы успокойтесь, — сказал 6н так тихо, что, возможно, не услышал и Петельников.

— Значит, она правда украла ребёнка?

— Правда.

— Боже, и я помогла…

— Вы не виноваты. Опишите-ка мне её.

— Ага… Постарше меня, роста моего, волосы под беретом… Что ещё?

— Какое лицо?

— Обыкновенное.

— Нос, губы, глаза… Одежда, цвет берета, выговор, какие-нибудь приметы…

— Ага… Внимания не обратила. Только помню, что плащ светлый.

— И больше ничего не помните?

— Ничего, — призналась она, пугливо заслоняясь ладонью от света лампы.

— Ну хоть узнаете её?

— Узнаю, — с готовностью выпалила она.

— А что вы сказали девочке?

— Мама ждёт.

— И она пошла?

— Да, только глянула на парадную дверь.

Тяжело пошевелился инспектор. Рябинин огладил чистый бланк протокола и вздохнул. Допрос кончился. Она ждала ещё чего-то, ещё каких-то разговоров и, может быть, ответа на притаенный вопрос — кто же украл ребёнка? Но допрос кончился. Рябинин развинтил ручку и начал писать — обычно он печатал на машинке, но сейчас не хотел пугать тишину в пустой прокуратуре.

— Иветта, неужели вас ничего не удивило и не поразило? — спросил инспектор голосом, который испугал прокуратурскую тишину.

— Ага, — она повернулась к нему. — А вас что-нибудь удивило в моём рассказе?

— Удивило, — сразу рубанул инспектор. — Удивило, что вас ничего не удивило.

— А что должно меня удивить?

— Ну, хотя бы… Почему мать стоит на перекрёстке, а ребёнок играет во дворе?

— Мало ли почему… Девочку подальше от машин…

— Почему мать сама не сходила — там же рядом?

— А если бы пришла машина?

— Почему не сходить за ребёнком, когда придёт машина?

— Ага…

— И насколько я знаю матерей… Не пошлёт она незнакомого человека за своим ребёнком.

Инспектор будоражил память свидетельницы, как грел остывший мотор. Рябинин так бы не мог, потому что верил ей. И она повернулась к нему, словно защищаясь от инспектора, но взбудораженная память уже работала:

— Ага… женщина сказала, что ждёт машину. А мне показалось, что её машина стояла на той стороне улицы.

— Почему так показалось? — Рябинин бросил протокол.

— Не знаю. Показалось, и всё.

— Какая машина? — спросил инспектор.

— Вроде бы «Москвич».

— Номер, цвет, сидел ли кто за рулём? — оживился Петельников.

— Ага… не знаю, не обратила внимания.

— А если вы подумаете, повспоминаете и завтра мы ещё поговорим? — предложил Рябинин, вспомнив о пословице, что утро вечера мудренее.

— Хорошо, — легко согласилась она, подписывая куцый протокол.

— Я вас отвезу домой, — сказал инспектор. — Ага?

В костюмчике цвета давно не метённого асфальта, в кепке цвета давно не мытого слона, инспектор Леденцов серой мышью сквозил меж людей, домов, машин и деревьев. Его фигуру, ставшую щуплой, взгляды прохожих как бы пронизывали насквозь, точно стеклянную. Но он тоже их пронизывал, ничего не замечая, кроме идущего впереди мужчины в тёмно-зелёном плаще и светло-зелёной шляпе — Леденцов второй день ходил за Катунцевым, отцом похищенной девочки.

Сентябрь, оттеплев бабьим летом, вспомнил об осени. Вдруг подуло несильным, но сквозящим ветерком, который при почти безоблачном небе откуда-то брал капли дождя и мелкие жёлтые листья. С крыш, что ли? Леденцов ёжился в костюмчике, но свой зелёный плащ — поярче, чем у этого Катунцева, — он не надел, а другого плаща, мышиного и невзрачного, как неметёный асфальт, у него не было.

Зелёный силуэт остановился у газетного стенда.

Это был их четвёртый, как говорил Петельников, рейс. Катунцев ходил так медленно, словно знал, что за ним «пущены ноги», и старался облегчить им работу. Инспектора раздражали его частые и внезапные остановки, в которые и Леденцову приходилось рассматривать витрины, глазеть на рекламы или прибегать к старому доброму способу — завязывать шнурки на ботинках. После третьей остановки Леденцов решил, что с завязыванием шнурков пора завязывать, — будь ты хоть каким незаметным, но если человек оборачивается и в третий раз видит твою согбенную над ботинком фигуру, то он задумается. Нет ничего естественнее беседы двух прохожих…

Зелёный силуэт остановился у газетного стенда.

Леденцов зыркнул глазами, выискивая собеседника. К газону жалась старушка с будто свалянной из чёрной шерсти собакой.

— Ух какой симпатичный интерьер… Как величать?

— Рэдик.

— Небось жрёт много?

— Не больше вашего, — отрезала старушка, всегда готовая к атакам несобачников.

— Сравнили. Я-то хожу на двух ногах.

— Ну и что?

— А он на четырёх. Попробуй-ка, бабушка, побегай день по улице на четвереньках, так аппетит прорежется солдатский.

Старушка изумлённо глянула на серенького паренька и натянула поводок, увлекая пса в зелень сквера. Пошла от сквера и зелёная фигура.

— Пока, Эдик, — попрощался с собакой Леденцов.

Чёрный терьер клыкасто осклабился.

Катунцев шёл по проспекту как-то необязательно, вроде бы никуда не хотел и никуда не спешил. Что он не спешил, инспектор уже не сомневался. Но цель у этой вялой ходьбы была, и Леденцову хотелось поскорей уловить её дальний намёк.

Он поднял голову и увидел помертвелое небо. Кажется, теперь дождь пойдёт уже оттуда, из этих туч, чёрных, как тот кудлатый пёс. Леденцов вздёрнул воротник пиджачишки и глянул на тёплую вывеску — «Кафетерий». Зря не надел свитер или спортивную куртку…

На перекрёстке Катунцев задумчиво прирос к асфальту, словно никак не мог рассмотреть цвета светофора. И стоял, пропуская текущие толпы.

Леденцов помялся у фонарного столба. Пожилой мужчина с туго набитой апельсинами сеткой чуть замешкался рядом.

— Скажите, как пройти на Садовую? — спросил Леденцов.