Том 21. Кто убил доктора Секса?

— Может быть, мы можем работать вместе, Рик? — Ее бархатистое контральто зазвучало глуше и чувственнее. — Я знаю Гаррета гораздо лучше вас. Вместе мы смогли бы обдумать способ выяснить наверняка, не у него ли находятся эти записи. Я даже представляю, как можно было бы это сделать.

— Например?

— Ну, — она пригладила на себе шелковую блузку так, что ее высокая грудь натянула легкий материал, как бы в предвкушении всевозможных эротических радостей, — допустим, вы являетесь сегодня вечером сюда и остаетесь здесь. Пусть он считает нас партнерами решительно во всем! Он нервничает, ему необходимо что-то предпринять в этом отношении. Телефонный звонок от вас, объясняющий характер наших с вами взаимоотношений…

— Потребовалось бы нечто куда более серьезное, чтобы вынудить его совершить какую-то глупость, если он тот человек, которого мы ищем, — сказал я. — Сожалею, Карен, идея неплохая, но я сомневаюсь, чтобы она что-нибудь нам дала!

— О?.. — Ее обольстительный бюст каким-то непостижимым образом стал более плоским. — Понимаю. Но неужели я вам настолько неприятна, Рик?

— Дело не в этом, и вы это прекрасно понимаете, — ответил я. — Мне…

— Можете не продолжать. — Она отвернулась, голос ее зазвучал с неприкрытой враждебностью. — Убирайтесь отсюда немедленно и больше никогда не возвращайтесь назад!

Конец дня был долгим, душным, утомительным. Я посетил офис Сулливана, и его медсестра — очки без оправы и сплошной крахмал с ног до головы — сообщила мне, что в эти дни после полудня доктор посещает лечебницу и сюда уже не вернется. Я собирался покопаться в прошлом Харви Маунтфорта и отправился снова к нему. Какая-то девица, перекатывая комок жевательной резинки из-за одной щеки за другую, сообщила мне, что ее босс находится в Нью-Йорке, чтобы утрясти какие-то крайне важные дела, и будет отсутствовать целую неделю.

После этой неудачи я все послал к черту и отправился на поиски ближайшего бара.

Дом Фабер был настоящей сказкой для нынешнего Голливуда. Она соорудила его, чтобы отпраздновать свое замужество с Луи Кардоссом, блестящим композитором и дирижером. В то время все газеты пестрели сообщениями о потрясающем союзе интеллекта и физической красоты, которого до той поры мир не видал. Этот блестящий союз просуществовал целых три месяца, затем она развелась с ним, ссылаясь на психологическую несовместимость. Их близкие друзья злословили, что причиной развода явилась невозможность осуществить брачные отношения, ибо к тому времени, когда они оба оказывались ночью в постели, оба были обессилены попытками найти тему для разговора.

Дом продолжал называться «Симфонией» в честь Кардосса: после развода Сюзанна так и не соизволила его переименовать. Теперь в любом случае уже было слишком поздно что-либо предпринимать в этом отношении, поскольку все творящееся в «Симфонии» моментально становилось всеобщим достоянием. Снаружи здание напоминало трехэтажное нагромождение бонбоньерок для дорогих шоколадных конфет. Внутри же были зал вдохновения с двумя концертными роялями, специально сделанными для Кардосса на заказ, дабы с их помощью он мог осчастливливать мир новой симфонией, коли у него появится такое намерение; золотой зал для развлечений, который вполне бы подошел для Версальского дворца, вернее сказать — настолько точно его копировал, что ни один из Людовиков не обнаружил бы разницы; и наконец, брачные покои.

Брачные покои любили фотографировать больше всего. Они были сооружены, дабы устраивать здесь грандиозные оргии, и были уставлены гипсовыми статуями самых одиозных римских и греческих богов. Ходили слухи, что Сюзанна лично позировала в чем мать родила для статуи Венеры в полный рост с обеими руками. Сама же Сюзанна для корреспондента женского журнала пояснила, что Венера Милосская, возможно, имеет историческую ценность, но какие у нее бедра! И уж во всяком случае, она-то хотела для «Симфонии» только все самое лучшее. На крыше был устроен подогреваемый бассейн, где она могла купаться и принимать солнечные ванны для ровного загара всего тела, не опасаясь любопытных глаз. Здесь было столько комнат, что, если вы задумали переписать их все, на это ушел бы целый день!..

Было ровно шесть тридцать, когда я остановил машину у запертых ворот, вмонтированных в каменную стену высотой в восемь футов, и нажал на сигнал. Одетый в форму страж, по внешности напоминавший головореза из эсэсовской дивизии, приоткрыл ворота и подошел к машине. Я назвал свое имя, он хмыкнул и растворил ворота пошире. Петляющая подъездная дорожка привела меня к портику, украшенному коваными нотами и скрипичным ключом. Я припарковал машину за «альфа-ромео», стоявшей в свою очередь за обычным «шио», на дверцах которого была выгравирована монограмма «С.Ф.».

Я нажал на дверной звонок, и — чего же еще можно было бы ожидать? — первые несколько аккордов из симфонии Кардосса мелодично зазвучали в доме. Возможно, я был слишком взвинчен, но в тот момент мне показалось, что это был вовсе не дверной звонок, а самый настоящий большой оркестр, скрытый где-то возле парадной лестницы в ожидании, когда ему будет подан сигнал начинать концерт. Но тут дверь отворилась, и самая соблазнительная горничная, которую я когда-либо видел (если, конечно, не считать моих снов, где я даю волю фантазии), встретила меня ослепительной улыбкой.

— Бон суар, мсье, — заговорила она с французским прононсом, — вы ведь мсье Холман, нон?

У нее были золотисто-огненные волосы, а глаза напоминали сапфиры. Чуть выпяченная нижняя губа сама напрашивалась на поцелуй, а то, как ее черное шелковое платье обтягивало отнюдь не костлявую фигуру, не доходя дюйма на три до колен, могло совратить самого скромного человека на свете.

— Я мсье Холман, да, — сообщил я, имитируя ее произношение.

— Сэ бон!

Плавным жестом руки она пригласила меня войти в дом, объяснив при этом, что «мадемуазель Фабер меня ожидает», и предложила пройти следом за нею.

Я бы с радостью отправился за нею куда угодно, предпочтительно к ближайшей кушетке, но вместо этого мне предложили преодолеть пару пролетов винтовой лестницы. Плавное покачивание обтянутых шелком ягодиц прелестницы практически на уровне моих глаз едва не развило у меня близорукость к тому времени, когда мы достигли последней ступеньки, но там горничная обернулась ко мне лицом:

— Мадемуазель Фабер ожидает вас в спальне.

Новый плавный жест руки указал мне на две запертые двери, обе белого цвета, с медальонами, в которых искусно переплетались различные ноты.

— Она ждет? — Это я выдавил из себя фальцетом, поспешно прокашлялся и повторил тот же вопрос вторично более или менее нормальным голосом.

— Да, мсье. — Сладостно-шаловливая улыбка промелькнула на ее пухлых губах. — Она сказала, чтобы вы прямо входили внутрь. Она ждет вас там.

— Она ждет? — Я с минуту смотрел на нее. — Ждет меня там внутри?

— Да, мсье. Мсье этого не предполагал?

— Мсье не уверен, что он не спит, — ответил я чистейшую правду. — Как вас зовут на тот случай, если мне понадобится алиби, когда я туда войду?

— Я Мари. — У нее была определенно дразнящая улыбка. — У нас, французов, мсье, более искушенный подход к подобным ситуациям.

Ее отнюдь не французский прононс заставил меня ворчливо осведомиться:

— Так откуда вы? Из Парижа или Индианы?

— Разве это важно? — хмыкнула она, внезапно подмигнув мне. — Самое главное — акцент. Где еще девушка сможет получать сто пятьдесят в неделю и все наряды, которые хозяйка надевала всего-то разок-другой?

— Ну что ж, у вас получается неплохо, — похвалил я.

— Надеюсь, мы сохраним это между нами? — спросила она. — Я бы не хотела, чтобы Фабер разочаровалась в акценте и во всем остальном.

— Это наша тайна, не сомневайтесь, — пообещал я.

— Спасибо, друг.

Ее глаза придирчиво-внимательно ощупали меня, как будто она была потенциальным покупателем, а я одной из машин, выставленных на продажу.

— Ну что же, в любое время, когда вы устанете от Фабер, — сказала она хрипловатым голосом, — я с радостью ознакомлю вас с кое-какими симпатичными туземными обычаями Индианы.