Катастрофа на шоссе

– Речь шла о вашем открытии?

– Да.

– Вчера он присвоил вашу формулу?

– Да.

– Это важная формула?

– Пустяк не станут красть, – пробормотал Бауманн.

– Вы хотели, чтобы он вернул вам этот листок или что у вас там было?

– Пожалуй, нет. Сперва хотел, а потом уже нет… – прозвучало приглушенно.

Капитан замолчал и только пристально смотрел на человека, сидящего перед ним. Тот не был пьян, глаза его оставались ясными и прозрачными, но взгляд их был как бы обращен в себя – Бауманн был далеко, в том краю, куда им входа не было. Лазинский понял это раньше, чем Шимчик.

– Вы себя плохо чувствуете? – спросил он.

– Нет, ничего… Последнее время мне постоянно плохо… Даже не в работе дело, поймите, я в ней видел, я искал… Это была навязчивая идея, я, словно мальчишка, сидел над мыльной водой и дул в соломинку, пузырики летели… но потом они стали лопаться и я… но… – Он глубоко вздохнул. – К его смерти это не имеет никакого отношения.

– Выпейте, – предложил Лазинский, – но только глоточек.

Ресторан был высоким, неуютным и грязным. В узких вазочках из дешевого стекла торчали крикливо-красные искусственные маки. На стенах висели виды Татр с озерами, под ними зеркала, в которых отражались лица немногочисленных посетителей и задик официантки. Пахло пивом, салом, капустной похлебкой и подгоревшим бараньим гуляшом.

– Спасибо, – ответил Бауман и отхлебнул из рюмки. – Я хотел Голиану утром все объяснить, просил у него прощения за то, что ходил к Саге, а Сага наверняка… Ведь в его положении, с его прошлым и всем… Он ответил, что поздно. Я никогда не забуду, как он на меня посмотрел…

Бауманн выпрямился и повернулся к Лазинскому.

– У меня не было сил пойти обратно на работу, – прошептал он, – не хватило сил, я бродил по городу, а потом очутился здесь. У меня было плохое предчувствие, Дежо Голиан – истерик… И вот – катастрофа… Вы хотите меня арестовать?

– Ну что вы, – сказал Шимчик. – В котором часу вы расстались?

– Не имею представления, но, кажется, не поздно.

– Не поздно? Как вас понимать?

– Да так. Я не смотрел на часы, – покорно ответил Бауманн.

– Где вы расстались?

– Голиан живет в зеленом районе, кажется, где-то там.

– Недалеко от дома директора?

– Пожалуй, да. Кажется… Ага, припоминаю: он высадил меня на улице Красной Армии, недалеко от закусочной. Да, перед закусочное а потом медленно поехал дальше.

– Медленно?

– Очень медленно.

– Куда?

– Не могу вам сказать, потому что он снова остановился возле бензоколонки и стал заправляться.

– Сколько он набрал бензина? Вы не знаете?

– Я был довольно далеко от колонки, – ответил инженер Бауманн.

Шимчик кивнул. Он был явно доволен.

– Спасибо, – сказал он. – Но вам лучше больше не пить. Вам следовало бы прилечь.

Старый инженер кивнул в знак согласия. Когда за Шимчиком закрывались стеклянные двери, он уже доставал деньги. Подносик с недопитым ромом стоял на противоположном конце длинного пустого стола, накрытого несвежей белой скатертью.

– Может быть, вы напрасно вспугнули его, – заметил Лазинский, – вдруг он замешан в этой катастрофе.

Шимчик молча посмотрел на него. Цирковой тигр прыгал сквозь огненное кольцо. Где-то гудел паровоз. Неподалеку стояли двое, они смеялись; Шимчик услышал обрывок анекдота.

Когда они вернулись, на столе у Шимчика лежало медицинское заключение о результатах вскрытия. Шимчик прочел его вслух и тут же отложил – несколько коротких профессиональных фраз ему ничего не говорили. Он попросил коллегу поторопить криминалистов. Лазинский набирал номер, а капитан разглядывал его небольшие розовые руки с коротко остриженными, ухоженными ногтями. В голосе Лазинского была заинтересованность человека, по уши ушедшего в работу. Шимчик подумал: действительно ли он настолько поглощен делом? Действительно ли он верит, что Шнирке сейчас в Чехословакии? Может быть, это я ошибаюсь, предполагая, что тревога ложная? Смерть Голиана и все, что ей предшествовало… что мне, собственно, об этом известно? Чему приписать безразличие инженера к открытке от бывшей жены? Только лишь исчезновению формулы и ссоре с Бауманном? Не скрывается ли за его поведением что-то совсем иное? Не спугнул ли его вчера Лазинский, договорившись о встрече? А может быть, прав Сага, полагая, что старик Бауманн интриговал против Голиана? Если это так и Голиан поэтому вернул ключ – что значат бумаги в его портфеле, институтский диплом и неотправленные три тысячи сестре? Неотправленные! Почему он собирался отправлять их почтой, ведь проще лично… Может быть, сегодняшний разговор с Бауманном в машине?… Незадолго до этого Голиан разговаривал с Лазинским, вертел в руках коробочку, в которой после его смерти была обнаружена земля – он наверняка положил ее туда сам, после того, как ушел с завода, но почему он захватил эту коробочку с собой? Его нервозность, когда он незадолго перед смертью просил Бачову встретиться с ним? Что он хотел сказать ей, почему не сказал накануне вечером? Может быть, просто забыл, а если нет, то зачем к ней вернулся? Сплошные вопросы: все возможные ответы расплывчаты, лишены логики; он – капитан взглянул на Лазинского, – наверное, уже нашел какую-то взаимосвязь, хотя считает, что за всем этим стоит Шнирке. Или я ошибаюсь?

Лазинский повесил трубку и сказал:

– Сейчас приедет Гаверла из криминального и привезет врача. Он там уже давно сидит, считает, что это убийство.

Лысеющая голова капитана медленно повернулась к говорящему:

– Кто это утверждает? Гаверла или врач?

– Лейтенант Гаверла, товарищ капитан.

– Отравление содержимым ампулы?

– Не могу сказать. Говорит, обнаружены отпечатки пальцев. Вместе с ними приедет лейтенант Бренч.

– Бренч? – обрадовался Шимчик. – Отлично, вероятно, все-таки речь идет о других отпечатках пальцев.

Капитан сидел, как школьник, руки на столе, перед ним – предметы из портфеля погибшего и чашка от кофе, который он выпил по приезде из Михалян. На дне чашки осталась гуща. «На кофейной гуще гадают, – пришла ему в голову мысль, – фантазируют, отыскивают желаемое, принимая его за действительное. Игра… не гадаем ли и мы, смешивая воедино факты, рассуждения и догадки? Но если это убийство, идет ва-банк тот, кто сегодня убил».

Лейтенант Гаверла был долговяз и хил, врач – плечист.

– Разрешите сначала мне, – попросил врач. – У меня еще два вскрытия, а главврач в Болгарии, я в больнице на все летальные случаи один. Вот товарищ лейтенант мне все толкует о какой-то ампуле. Покойный действительно надышался хлора, это вызвало угнетение нервной системы, и он врезался в дерево. Теория неплохая. Я хлор обнаружил, но тут есть и еще кое-что – алкоголь. Ваш Голиан был нетрезв. Он выпил пива и минимум двести граммов крепкого, в такую жару, как сегодня, этого более чем достаточно. Ему не нужно было отравления газом, чтоб задремать за рулем. Он потерял управление, удар – и конец! – Доктор раскинул руки и улыбнулся – его зубы могли бы служить хорошей рекламой зубной пасты.

– Значит, никакого убийства?

– Конечно. Кроме алкоголя, в желудке обнаружены остатки ночного кутежа, остатки скромного завтрака, после попойки едят обычно без аппетита: булка, немного ветчины.

– А молоко?

– Молоко и никотин я в счет не беру. Товарищ капитан, этот парень был заядлым курильщиком. Сердце и легкие – никуда. Кандидат на инфаркт. Протянул бы полгода, год – не больше.

– Что вы имеете в виду? – Шимчик отодвинул чашку.

– Я сказал, – доктор снова сверкнул улыбкой, – возможно, он прожил бы всего несколько месяцев. Даже если б его не свалил инфаркт, его ждала инвалидность; человек стал бы калекой. Разве это жизнь?

– Он мог предполагать, что его ожидает?

– Где он жил?

– На Боттовой.

– Боттова у доктора Фекете. Узнайте у него или у заводского врача, была ли сделана электрокардиограмма. Если его хорошо обследовали, то, безусловно, предупреждали.